богачами, роздал им орошенные пустоши и снабдил ссудами,
семенами и инвентарем. В этом году они сняли первый урожай.
Экзарх Харсома не делал этого, чтобы люди продавали свой труд и
свое тело, чтобы они становились рабами и нищими.
Меня могут казнить, но восемьдесят тысяч наделов - останутся.
Богачи скупали землю, но не платили налоги, а бедняки, продав
землю, не освобождались от податей. Простой народ, будучи не в
состоянии прокормиться, уходил и занимался торговлей. Власти не
заботились о бедняках и не карали за попрошайничество.
Я покарал богачей, отдал в казну украденное - вместо налогов,
сдираемых с бедняков, и раздал им земли. А когда на многих
государственных землях в этом году был неурожай, я помог
крестьянам ссудами, они сохранили свою свободу и не ушли в
наемные рабы.
Богачи выращивали на захваченных землях не то, что предписано
государством, а то, что выгодно богачу.
Я велел, чтоб древние законы соблюдались, я раздал семена
хлопчатника и конопли, и проследил, чтобы каждая община высадила
четыреста тутовых деревьев и по двести жужуба и хурмы, согласно
древним законам. Я приказал раздавать ткацкий инвентарь. Меня
могут казнить, - но люди в деревнях теперь еще долго будут
носить домотканый хлопок, и не будут принуждены разоряться на
покупную шерсть.
Экзарх Харсома принуждал платить налоги не продуктами, а
деньгами, - получалось, их берут не с земли, а с имущества. Я
отменил денежные налоги. Вместо того, чтобы брать с бедняка
денег, которых у него нет, и тем заставлять его торговать, - я
предоставил бедняку земли и ссуды.
Араван умолк на миг и опять поглядел на первого министра. Тот
слушал бесстрастно, только постукивал пальцами по витому
столбику трона. На безымянном пальце поблескивал большой розовый
камень: один из тех небывалых камней, что должны были остаться
Даттаму от чужеземцев из Западного моря.
- Люди жили в Нижних Городах без прав, обираемые взяточниками, в
нищете и грязи. Я восстановил город Шемавер и основал города
Алван, Меш и Корсун, переселил туда искусных ремесленников из
Нижних Городов, а прочим раздал новые земли.
Меня могут казнить, - но в Нижний Город эти люди уже не
вернутся: обретя цех или общину, никто не поедет жить в грязь и
смрад. Потому-то Верхний Город можно построить за два месяца, а
Нижние Города растут десятки лет.
Тайные секты плодились в Варнарайне. Не стало нищих - не стало и
почвы для мятежей. Устами безобидных сектантов я успокоил народ,
а тех еретиков, что не смирились, казнил.
Совесть моя чиста. Я сажал рис и полол сорняки. Я знаю, что
сорняки вырастут вновь - но ведь кто-то должен их полоть.
Государь, соскучившись, махнул рукой, и стража увела докучливого
чиновника.
Когда его вели, жена первого министра выступила из-за колонны и
сказала ему по-аломски:
- Вы околдовали меня и мою страну и погубили человека, которого
я любила, а вот сегодня тоже поняли, что на поединок выходят не
с тем, чтобы выиграть.
Арфарра поглядел на нее и вежливо проговорил:
- Вы ошибаетесь, сударыня. Мне теперь нет смысла лгать - Марбода
Белого Кречета заманил и убил Даттам.
Тут стражник поволок его за ворот, - так араван Арфарра в первый
раз в жизни увидел юного государя и в последний раз увидел Залу
Ста Полей.
Секретарь первого министра вел допросы сам.
- Я рад, что у вас чисто личные расхождения с господином
министром. И надеюсь - вы подпишете эти бумаги добровольно.
Араван кашлял и листал показания, брезгливо посматривая то на
свою форменную арестантскую куртку, то на кафтан секретаря с
жемчужными клиньями не по чину.
Чиновники, отправленные ко двору, клялись, что Афарра вымогал
взятки за освобождение. Те, кто строил дамбы и выделял ссуды,
признаваясь в хищениях и растратах, оправдывались тем, что
половину ворованного отдавали аравану Арфарре...
Вдруг Арфарра поднял голову и спросил:
- А что, говорят, у вашей госпожи пропал ее розовый сапфир?
"Колдун", - изумился секретарь, но тут же опомнился.
- Подпишите, - сказал он, - и вам сохранят жизнь. Господин
министр не желает, чтобы за палачом тянулась слава мученика. Он
не так кровожаден, как вы.
- Вы лжете, - с досадой сказал Арфарра.
- Допустим, я лгу, и жизнь вам не сохранят. Но ведь вы радеете о
пользе страны. Как же вы можете допустить, чтоб народ клеветал
на государство: оно, мол, расправляется с честными чиновниками?
Арфарра покачал головой.
- Вы правы, но я этого не подпишу.
Секретарь только расхохотался.
Ночью, в темном и сыром каменном мешке, избитый и окровавленный,
бывший араван Арфарра горько плакал.
Он соврал государю.
Он не смог сделать в части государства то, что можно сделать
только со всем государством.
Он проиграл не сегодня утром, а год назад, в Иров день, когда
побоялся расправиться с Даттамом силой и решил обойтись указами.
Он полагал: фабрика закроется сама, если запретить ввоз шерсти
из страны аломов, расселить наемных рабочих по цехам и общинам,
предписать выращивать на полях хлопок и коноплю, а крестьян
ссудить ткацкими станками.
Сначала все шло хорошо.
Даттам убрал из мастерской жаровни, стал шлихтовать нити в
отдельном сарайчике, и платить рабочим втрое больше.
Арфарра поразился, сколько труда Даттам крал у людей, и был
доволен повышением платы, - еще два месяца такой работы, и
храмовый торговец будет разорен совершенно.
Арфарре донесли: в отчаянии Даттам прибег к магии. Ищет, как
сократить число рабочих рук. Хочет брать силу не от человека, а
от пара или воды. Но у Даттама ничего не вышло. Да и старался-то
он едва ли не по намеку чужеземцев, доставивших Арфарре столько
напрасного страха.
Ему донесли: алхимик, отец Кедмераг, никогда не любивший ни
Даттама, ни промышленную науку, из одной ненависти к Арфарре
поклялся вырастить овец в реторте.
Овец Кедмераг не вырастил. Но из тех же азотных эфиров
клетчатки, из которых делают гремучие смеси, он сделал
искусственный шелк. Искусственный шелк был в шесть раз дешевле
настоящего. Арфарра знал: сколько ни наказывай, - крестьяне
норовили не только загубить насаженную им туту, но и старые
деревья вырубали.
Зато семена хлопчатника и конопли, розданные араваном, дали
богатейший урожай. Треть этого урожая скупил Даттам по цене
втрое больше справедливой, - и пустил клетчатку на производство
невиданного искусственного шелка.
Арфарру знобило, грубая рубаха липла к иссеченной спине, блохи
неслышно прыгали из гнилой соломы. Арфарра плакал, понимая, что
империя была смертельна больна, и как распутная черная Шевера
требовала крови собственных жрецов.
Арфарре донесли как-то шутку Даттама: "Господин араван считает
государство - богом, чтобы считать себя божьим сыном."
Что ж - бог вправе требовать любой жертвы, даже бесполезной,
даже такой, которой не искупить вечного греха людей перед
Небесным Государем.
Арфарра плакал, понимая, что подпишет все, даже обвинение в
шпионаже: сам он добился б такой подписи за неделю.
Через месяц, однако, первому министру доложили, что узник уже
вполне плох, но крепится. Тот усмехнулся и опять послал своего
секретаря. Секретарь сказал:
- Мы забыли самое существенное. Вы солгали государю, будто
велели сажать хлопок из заботы о крестьянах. Вы делали это из
дружбы с Даттамом, - и, пока вы искореняли честных чиновников,
этот человек продолжал сосать кровь народа.
Арфарра закрыл глаза и представил себе: варварка Айлиль шепчется
с министром, а тот целует ей руки, и волосы, и дальше, и
говорит: "Что мне за радость, если этот палач подпишет все
сразу. Я хочу, чтоб его пытали." Арфарра с трудом усмехнулся и
сказал:
- Это не обвинение. Это вексель, по которому Даттам вам будет
платить проценты, а всего долга с него не потребуют.
Секретарь промолчал, только взял пилочку для ногтей и начал их с
тщанием подравнивать.
В тот же день Арфарра подписал все обвинения.
В день Ипун первой половины десятого месяца в час воды, на
столичной площади правосудия, государственный преступник Арфарра
был бит батогами, клеймен и отправлен в исправительные поселения
на дальний юг.
Крючкотворам, однако, не удалось обмануть простого народа.
Многие в собравшейся толпе плакали и рассыпали жареное зерно. В
столичных харчевнях бранили первого министра, и одна молочница
видела перед его дворцом девятихвостого барсука.
А в Варнарайне имя аравана Арфарры стало столь же чтимым, как
имя справедливого разбойника Бажара.
