- Ну, стало быть, лопух и отдали на сохранение.
Приказчики посерьезнели и действительно стали искать Даттама. На
поиски ушло три часа.
***
Господин Даттам взбежал по ступеням управы наместника.
- Наместник занят, - сказал ему стражник в желтой куртке.
Даттам молча шваркнул желтой курткой об стенку.
Наместник Рехетта стоял на мраморных мостках у Малого Океана и
кормил пестрых рыб.
Даттам взбежал на мостки.
- Опять за старое, да? - заорал Даттам. - Мало вам миллиона
мертвецов? Они вам спать дают, вам несправедливость спать не
дает!
Пестрые рыбки разлетались от мостков, меняя цвет испуганно и
стремительно, как человек меняет убеждения. Рехетта глядел на
племянника непонимающими глазами.
- Да уж вы мне-то не лгите, - закричал храмовый торговец. - Это
ваши люди мутят народ против храма. Это доказать будет проще
простого. Мой приказчик - и тот двоих знает, в аравановой управе
полные списки лежат.
Рехетта покачал головой.
- Вы ошибаетесь. Я виделся сегодня утром с теми, кто возмущен
самоуправством храма. Но я велел им ждать.
Даттам рассмеялся.
- Вы - лжец. Или - банкрот.
Оплывшие глазки Рехетты стали еще удивленнее и грустнее.
- Банкрот, - повторил Даттам и махнул рукой в глубину сада. -
Это все - дареное, даже не краденое. За эти двенадцать лет вы
так и не нажили своим трудом ни гроша. Весь ваш капитал был -
народное мнение. Ненадежный капитал. И если вы не лжете - то
сегодня вы прогорели. А если вы лжете - то вы опять бунтовщик, и
на этот раз с вами, надеюсь, не будут церемониться.
И Даттам побежал прочь из сада. На пути ему попалась, вся
заплаканная, жена наместника, дочка желтой куртки.
- Господин Даттам, - закричала она, ломая руки. - Ведь он это
все, чтоб меня извести! Я знаю, в своих доносах государыне он
первым условием поставил: развод, развод...
***
Настоятель храма Шакуника глядел с широкой террасы через
подзорную трубу. Быстро смеркалось, вечерние цветы пахли все
сильней.
Далеко-далеко красный кирпичный амбар притих, не сопел и не
вздрагивал. Паром и лодки ушли на другой берег. На мосту через
реку, вытекавшую из озера, переминался народ с вилами и
хворостом. Ворота за мостом были заперты. Народ терпеливо ждал,
уважая традиции. День - время живых, ночь - время мертвых. День
- время покорности, ночь - время восстания.
В ядовито-синей озерной воде плавало красное заходящее солнце.
Вдалеке по стеклянистой дороге скакал отряд всадников.
Впереди человек в камчатом кафтане с золотыми пчелами, с золотой
плетеной тесьмой, - платье аравана. Ферязь спутника - холодная,
лазоревая, кисть с яхонтом, завязки тоже яхонт на шести концах,
- личный уполномоченный государыни, и, между прочим, отменный
математик, гордость столичного храма Шакуника. Толпа ворчала, но
расступалась. "Успеют или нет", - подумал настоятель, сбегая по
ступенькам.
У ворот отец Кедмераг, бледный, шептал Арфарре на ухо:
- Храм - это неважно, фабрика - неважно, - шептал он. - Склады -
вы же знаете, там динамит, там акролеин, а они все палить будут.
И лаборатории - там же дивные вещи...
Всадники рассыпались по храмовой территории вслед за монахами.
Темнело.
Столичный уполномоченный сполз раскорякой с седла и протянул
настоятелю бумагу.
- Донос наместника Рехетты в столицу, - сказал он. - Писан час
назад. Копия. Оправдывает народный бунт против храма Шакуника.
Пишет: "Храм Шакуника убил изменника Баршарга, чтобы занять его
место. Разве может народ стерпеть такое? Если народ встанет на
защиту государя - можно ли не восхищаться народом?"
- Где Даттам? - спросил Арфарра.
- Уехал с утра в город, - ответили ему. - И не возвращался.
Солнце тонуло у стены, а напротив, под ногами толпы, на синей
воде оттиснулась бледная, как плохо намоченная печать, луна
Галь. Толпа удовлетворенно ворчала.
- Да задержите же их как-нибудь, - простонал настоятель.
Араван Арфарра велел распахнуть ворота и громко закричал, что
власти провинции и посланец государыни готовы выслушать
обвинения народа.
Сквозь толпу протиснулись десяток простолюдинов, казенный писец,
землемер с красным носом, да оборванный монашек-шой.
Араван Арфарра и отец Дох, математик, уселись посреди резной
террасы. Двенадцать народных истцов встали слева, монахи,
ответчики, - справа.
Степенный шорник, видя, что никто его не прерывает, говорил все
смелей и самозабвенней.
- Вся провинция знает: это злые духи открыли шакуникам тайны
красок и механизмов. Храмовые торговцы ходят до страны мертвых,
золото храма намыто из подземных рек.
Кто-то в небе надышал на печать луны Галь, и она стала совсем
отчетливой, а в толпе вместо людей стала одна темнота и факелы.
Маленький послушник проскользнул на террасу и склонился к уху
настоятеля. "Мастерские под охраной, - прошептал он. - Динамит
увезли в город, в управу господина Арфарры."
Тут настоятель поднял глаза и увидел, что мастеровой бестолково
топчется по пуховому ковру, похожему на дивный сад, и заляпал
жемчужные цветы своими опорками.
- Раньше здесь жили свободные общинники, а вы их превратили в
храмовых рабов. Но мало это, - отобрав земли, вы устроили так,
что мы по-прежнему платим с земли налоги!
Настоятель засмеялся на храмового раба и сказал:
- Ты изгадил ковер!
Тот испугался, сошел с ковра и закричал:
- Народ требует, чтобы храм вернул земли и еще зеркало вернул!
- Какое зеркало? - осклабился настоятель.
- Зеркало государя Иршахчана из Небесной Управы. Вы его сперли,
а теперь шпионите в него за всякой звездой на небе и всякой
травкой на земле.
- И ты думаешь, - спросил задумчиво настоятель, - мы не углядели
в этом зеркале, как ты беседуешь с наместником Рехеттой?
Храмовый раб побледнел.
- Господин инспектор, - сказал настоятель, оборачиваясь к
столичному математику, - прикажите вашей страже повесить эту
сволочь повыше, а остальных разогнать.
Все замерли.
- Я не могу отдать такой приказ, - проговорил столичный
инспектор.
Было слышно, как веер, выпавший из рук настоятеля, стукнулся
деревянной ручкой о пол.
Столичный математик неторопливо поднялся:
- Если народ негодует на вышестоящих, - заметил он, - значит,
тому есть причины. Повесить бунтовщиков - не значит устранить
причину бунта. Попробуем же разобраться, в чем дело.
Вечный разум, - продолжал столичный книжник, - однажды пошутил,
и этой шуткой стал бог-ремесленник. Бог-ремесленник создал наш
мир, и обременил в этом мире дух - телом. Он, однако, тоже
пошутил и оставил в нашем мире нечто подобное вечному разуму -
разум человеческий. Вы, в храме Варнарайна, хотите уподобиться
богу-ремесленнику, пославшему в мир Иршахчана. Вы обременили
мысль - телом, телом машины. Ваши механизмы тленны, как колосья
и дома, вместо того, чтобы быть безупречными, как законы разума.
Вы хотите погубить разум второй раз и заставить его приносить
прибыль.
Но разум и нажива несовместимы, и вы заплутались сами. Вместо
тех вопросов, которые стоит решать, вы приноровились ставить
лишь те, которые возможно решить. Вместо того, чтобы отвечать на
вопрос "почему,", вы успокоились и отвечаете лишь на вопрос,
"как". Каждое ваше открытие лишь насмешка над настоящими
открытиями. Оно не говорит "отныне вы это можете", оно лживо
уверяет: отныне это невозможно. Бог - он по-прежнему внутри вас,
но вы - снаружи... В столичном храме хотят преумножать истинное
знание. Для этого надо перестать делать из него вещи и деньги.
Предоставим сие богам-ремесленникам и богам-государям.
Монахи потрясенно молчали. В темноте ворочалась толпа, да
пофыркивали кони варваров на храмовых дорожках.
Настоятель перевел взгляд на Арфарру.
- И вы согласны со сказанным? - резко спросил он.
- Я согласен с простым народом, - сказал господин Арфарра. -
Простой человек всегда прав.
- Итак, - спросил Кедмераг, - мы должны разрушить мастерские?
- Ни в коем случае, - сказал Арфарра, - вы должны передать их
государству.
- Не вижу никакой разницы, - зло заметил Кедмераг.
- Сегодня неподходящая ночь для сомнений в могуществе
государства, - улыбнулся Арфарра и пошел с террасы.
- Мы лучше взорвем все, - отчаянно закричал ученый.
- Вам нечего взрывать, господа. Все, что может взорваться, я
лично отправил в столицу провинции, чтобы уберечь от гнева
толпы...
- Вы, - крикнул ему вслед Кедмераг, - вы продали короля Алома -
экзарху, экзарха - храму, а храм - государству. И самое
омерзительное - вы еще при этом остались бескорыстны...
Арфарра покинул террасу, и народные истцы вышли вместе с ним.
Столичный инспектор по-прежнему сидел в кресле. Настоятель
уронил голову на стол и плакал навзрыд.
Вдалеке радостно закричал народ.
Молодой монашек подошел к столичному инспектору.
- Убирайтесь, - коротко сказал он.
Инспектор не обиделся.
- А что я мог сказать? В столичном храме на каждой половице по
стражнику... Это вам не надо было за властью лезть. Кто не
играет - тот не проигрывает.
- Да, - сказал отец Лой, - не захотели поделиться пирогом с
араваном Баршаргом - вот и остались голодные.
- Мы еще раньше проиграли, - сказал отец Кедмераг. - Если бы мы
не сторожили открытия, как мышь - золото, никто нас и не называл
бы колдунами.
- Да, - сказал настоятель. - господин Арфарра - как стая
саранчи, после него ничего не останется. Он повесил аравана
Баршарга и расправился с посадом Небесных Кузнецов. Рехетту он
арестует завтра за подстекательство к мятежу, а между тем
наверняка мятеж был возбужден им самим, чтобы мы отдали храмовые
мастерские солдатам. Хотел бы я знать, что останется от
господина Даттама. Если он, конечно, еще жив.
***
Воротившись в управу, араван Арфарра просидел с новыми знакомыми
всю ночь. Шорник, и монашек-шой, и другие, рассказывали
справедливому чиновнику об утренней беседе с наместником, и
вообще обо всем, что полагается рассказывать справедливым
чиновникам.
Араван подмахнул им пропуск на хождение по городу в запретные
часы, и они ушли. Араван отпер сейф, достал заготовленные списки
для ареста, добавил несколько строк, но имена новых знакомых не
вычеркнул, а только пометил особым значком. Потом он вызвал
бывшего секретаря экзарха и стал с ним советоваться.
Под утро аравану Арфарре принесли записку наместника. Записка
была предназначена столичному инспектору и писана вчера к
вечеру. В записке было сказано: "Вы посоветовали мне сдержать
обещание и умереть для блага народа. Я думаю, вы были правы. Я
слишком стар для еще одного восстания. Пусть смерть моя послужит
народу тем, что в случившемся возмущении обвинят одного меня..."
- Да, - сказал секретарь Бариша, - а что ему оставалось делать?
Народ обратился к пророку Рехетте с прошением: "Разрешите
восстать", а наместник Рехетта, по многолетней привычке,
ответил: "Обождите в прихожей".
Арфарра, страшно побледнел и уронил голову на руки.
Он отдал бы полжизни, чтобы воскресить наместника. Теперь, до
назначения нового наместника или исполняющего его обязанности,
ни один приказ другого главы провинции не имел силы: два, три
дня бездействия. За это время все всполошившееся жулье попрячет
свое добро.
- Теперь вы унаследовали все, - ласково и искательно сказал
секретарь Бариша, - войско - от аравана Баршарга, мнение
народное - от наместника Рехетты, и даже - колдовство храма. Вы
теперь - полный хозяин провинции, господин Арфарра.
Арфарра поднял голову и сказал медленно и раздельно:
- По наследству в империи переходят: дом и сад. В деревне. Чтобы
я от вас слов "чиновник" и "наследство" - вместе - не слышал.
Или - только в обвинительных актах.
* * *
Аххар, новый начальник Баррасского склада, пребывал в скверном
настроении духа. Неделю назад начальником склада был некто Шин,
человек Баршарга. Когда Баршарга казнили, Шин тотчас же
зарезался.
Скверное настроение Аххара объяснялось содержимым склада: то
