щурясь, смотрел, как идет конница по широкому мосту через Лох.
Храм Фрасарха стоял на левом берегу Лоха, а на правом начинались
земли Варнарайна. Епарх Миссы, извещенный почтовыми голубями,
вздумал было разобрать мост. Конный отряд аломов, опередивший на
три дня остальные войска, подоспел как раз вовремя, чтобы
разогнать работников и распотрошить самого епарха. Настоятель
Фрасархова храма предусмотрительно отказался похоронить высокого
чиновника: нехорошо истреблять созданное народным трудом. Экзарх
не знал, радоваться или огорчаться. Аломский командир,
отстоявший мост, опередил других иа три дня потому, что его
лагерь был ближе к границе. Ближе к границе его лагерь оказался
потому, что был близ звездного корабля.
Араван заявил:
- Он нарушил строжайший приказ оставаться на месте. Он подлежит
наказанию, но наказать его невозможно: карая, нельзя оставить
причину кары без разъяснения.
Этим вечером экзарх впервые принес положенные жертвы богам и
написал положенные воззвания к народу.
Секретарь Бариша принес заготовки: "В соответствии с желанием
Неба и волей Народа... Подобно древним государям... захватившие
обманом дворец..."
Экзарх подумал. Он вычеркнул слова "как в древности, когда не
было ни твоего, ни моего и чиновники не угнетали народ" и
вписал: "как в древности, когда каждый обладал своим, и
чиновники не посягали на чужое имущество".
Экзарх огласил воззвание перед строем варваров, и они дружно
закричали "ура".
Настоятель храма укоризненно сказал экзарху:
- Сын мой, вы пишете: "ради народного счастья" и начинаете
войну. Убивают людей, разрушают города, жгут посевы. Разве
бывает счастье от войны, прибыток - от насилия? Разве это
подобает государю?
Секретарь Бариша развеселился, представив себе указ: "Ради
народного несчастья..."
Экзарх вдруг засмеялся и сказал:
- Я не хочу быть государем, я хочу быть богом, как Иршахчан. Не
всякий государь - бог. Государем становится тот, кто выиграет в
"сто полей". А богом - тот, кто изменит правила игры.
Священник подумал о том, что рассказывают о монахах-шакуниках.
- Что ж, - с горечью проговорил он, - тогда вы первый из тех,
кто стал богом до того, как стал государем.
Вечером экзарх созвал к себе в палатку командиров. К нему
подвели алома, отряд которого захватил мост. Экзарх вынул из
ножен и вручил ему свой собственный меч.
Огромный и неуклюжий, как медведь, варвар опустился на колено,
прижавшись губами к стали, и экзарх потрепал его по рыжеватой
шевелюре:
- Если бы все были так решительны и расторопны, мы бы были уже
хозяевами столицы.
- Я не без причины покинул вверенный мне пост, - довольно
улыбаясь снизу вверх, отвечал алом. - Разрешите поговорить с
вами наедине?
Экзарх побледнел и жестом приказал всем удалиться.
Причина могла быть только одна: звездный корабль.
Варвар, не вставая с колен, ждал, покуда они остались вдвоем.
- Итак, ваша причина? - спросил экзарх.
- Десять дней назад во дворце, - отвечал алом, - был убит
смотритель свеч Ешата. Это был мой младший брат.
Экзарх поспешно отступил, изменившись в лице, но было поздно:
алом, не вставая с колен, молча ткнул его мечом в живот с такою
силой, что кончик меча пронзил позвонки и вышел из спины.
Ворвавшаяся стража изрубила алома на мелкие кусочки. Труп его
лежал в палатке, а душа тихо выскользнула за порог и серым
сурком побежала известить предков об исполненном родовом долге.
Экзарх был еще жив. По его приказу его вынесли из шатра и
положили под темным ночным небом. Араван опустился рядом на
колени и плакал, уткнувшись в теплый мех епанчи. "Меня бы так
просто не зарубили", - думал он.
Экзарх улыбнулся посиневшими губами.
- Нынче, - начал он и захрипел. - Если я увижусь с вашим злым
богом, я обязательно спрошу: почему у звезд - не мы, а они...
Командиры поняли, что экзарх бредит. Потом глаза Харсомы
закатились, и язык вывалился изо рта.
***
На следующее утро араван отдал приказ: переправиться через Лох,
разбить лагерь на противоположной стороне, резать баранов и печь
бараньи лепешки, как то повелевал варварский обычай охраны
границ. В полдень он вышел из шатра полководца, и первым пустил
баранью лепешку по воде. Аломы и вейцы стали делать то же.
Отныне земля Варнарайна была не земля империи.
Лепешки тонули быстро, и аломы прыгали, как дети: родовые предки
откликнулись на зов алома Баршарга и явились на охрану новых
владений.
- Король Харсома умер, - сказал Баршарг, - и мы обязаны защитить
права сына нашего сюзерена.
Варвары глотали его слова так же жадно, как духи реки глотали
лепешки. Есть король - будут и вассалы. Будут вассалы - будут и
ленные земли.
Уже и речи не шло о том, чтобы завладеть всей империей,
оставалось - спасать свою шкуру и объявлять Варнарайн отдельным
государством.
Араван Баршарг разослал письма влиятельным людям провинции. Ох,
непросто дались ему эти письма! Харсома бдительно следил, чтобы
среди ближайших его помошников никто не возвышался по влиянию
над остальными, и сделал все, чтобы эти помошники ненавидели
друг друга. Наместник Рехетта ненавидел аравана Баршарга потому,
что один был вожаком восстание, а другой его подавлял. Баршарг
ненавидел Даттама за то, что тот повесил его младшего брата, а
Арфарру - за дурацкие убеждения да за целую коллекцию уличающих
документов, которые Арфарра на него собрал. Даттам и Арфарра
неплохо уживались друг с другом, пока экзарх не послал их к
варварам, и там оказалось, что интересы торговца Даттама прямо
противоположны интересам королевского советника Арфарры. И вот
теперь получалось так, что, чтобы выжить, эти четверо должны
были примириться, и ни один из них не потерпел бы другого
единоличным диктатором, потому что опасался бы, что другой
решит, что повесить союзника - куда важней, чем бороться против
империи.
Баршарг писал: "Последней волей государя Харсомы было, чтобы мы,
забыв прежние распри, защитили его дело и его сына от общего
врага. В древности в государстве было три начала: власть
гражданская, власть военная, и власть священная. Когда три
начала были в равновесии, народ владел имуществом
беспрепятственно и процветал. Власть гражданская - это
наместник, власть военная - араван, а главный бог Варнарайна -
Шакуник..."
На следующий день к нему пришел секретарь Бариша и, осклабясь,
доложил, что войска сомневаются по поводу вчерашней церемонии:
- Варвары! Считают, что на бараньей крови граница слаба, что тут
нужна человечья!
Баршарг швырнул ему через стол список мародеров:
- Так в чем же дело? Пусть выберут и поступают согласно обычаю.
Бариша от удивления оборвал о косяк кружевной рукав.
***
На следующее утро Ванвейлен проснулся поздно. Взглянул в окно:
дочка наместника провинции кормила цыплят, на крыше целовались
резные голуби, под крышей двое работников резали для гостей
барана. Во дворе всадник, перегнувшись с луки, разговаривал с
Даттамом.
Разговор кончился. Даттам подошел к пегой кобыле, запряженной в
телегу. К хомуту было подвешено большое ведро с водой, Даттам
сунул в это ведро голову, как страус, и стал пить. Пил он минут
пять, потом еще поговорил со всадником и пошел в дом.
Ванвейлен оделся и вышел в гостевую комнату.
- Что случилось? - спросил он.
Даттам смотрел прямо перед собой на фарфоровый чайник в
поставце.
- Государь Харсома убит, - сказал он.
Ванвейлен подоткнул к столу табуретку и сел.
- И кто теперь будет править в империи?
- Править будет, - сказал ровно Даттам, - его сын.
- Шести лет?
- Шести лет.
- А кто будет опекуном?
- Господин наместник, господин араван, настоятель нашего храма,
господин Арфарра и я.
"Ну и смесь! - мелькнуло в голове у Ванвейлена. - Ведь они
перережут друг друга в ближайшем же будущем".
- А что, - сказал Ванвейлен, - вы уверены, что господин Арфарра
будет хорошим опекуном?
Даттам помолчал.
- Помните вы, - спросил он, - как махали в Ламассе рукавами и
шляпами при имени Арфарры? И вашем, кстати. Вот так же машут в
Иниссе, где он был наместником, и по всей империи распевают
строчки из его доклада. - Даттам усмехнулся: - А при моем имени,
- сказал он, - машут редко, и то больше по старой памяти.
Ванвейлен подумал: "Зачем же вы тогда в совете опекунов вообще?"
Тут заскрипело и заскворчало: женщины принесли корзинки с
фруктами, а за ними пожаловал сам хозяин с печеным бараном.
Даттам засмеялся и сказал:
- Ага, любезный, добро пожаловать! Советник Ванвейлен,
передайте-ка мне вон тот кусок, сдается мне, что ради него
барана-то и жарили.
Ванвейлен подцепил кусок и передал. Руки у него дрожали. "Боже
мой! - вдруг понял он. - Ведь Даттам не меньше Арфарры убежден,
что государство и предприниматель - смертельные враги. Просто
двенадцать лет назад он не своей волей оказался по ту сторону
баррикады. И все эти двенадцать лет он думает о власти. И теперь
он хочет быть даже не союзником Арфарры, а его хозяином".
Через два часа Даттам и Арфарра покинули посад. Ванвейлен был с
ними, а Бредшо остался - видите ли, простыл.
***
А в это время, через день после смерти экзарха, близ араванова
лагеря, в прибрежной деревушке Тысяча-Ключей, жители пекли для
поминовения просяные пироги, круглые как небо, и рисовые пироги,
квадратные, как земля: квадратура круга. Чиновники раздавали для
того же казенных свиней. Свиней делили поровну, но не между
людьми, а между общинными полями, и Хайше Малому Кувшину свиньи
не полагалось.
Хайша значился в общине, но землю упустил. То есть не продал:
такого законы не допускали. По закону немощный человек должен
либо сдать землю общине, либо усыновить кого-нибудь, кто будет
его содержать. "Хармаршаг", сын тысячи отцов: когда-то так
называли государя, а теперь так любили называться зажиточные
крестьяне.
Приемные отцом Хайши Малого Кувшина был Туш Большой Кувшин.
В полдень Хайша Малый Кувшин вместе с местным чиновником,
господином Шушем и пятью товарищами, явился во двор к Тушу
Большому Кувшину.
Во дворе крякали жирные утки, хозяин и его старший сын батрачили
в навозе, солнце сверкало в слюдяном окошке, и надо всем витал
дивный запах рисовых пирогов, квадратных, как земля, и просяных
пирогов, круглых, как небо. В свинарник загоняли новую, казенную
свинью, и хозяйская баба, налитая и ухватистая, уже тащила ей
ведро помоев.
- Однако, Большой Кувшин, - сказал Малый Кувшин, - а задняя
нога-то - моя.
Большой Кувшин воткнул вилы в землю и вышел из навозной кучи.
Большому Кувшину было жалко свиньи, и притом он понимал: сегодня
Малый Кувшин возьмет ногу, а завтра придет и скажет: "Нога моя,
так и поле мое".
- Да, - сказал Большой Кувшин, - а, может, тебя еще и пирогом
квадратным, как земля, угостить?
- Сделай милость, - сказал Малый Кувшин.
- А ну проваливай, - сказал Большой Кувшин и снова взялся за
вилы.
Тогда Малый Кувшин повернулся к чиновнику, господину Шушу, и
сказал:
- Где же сыновняя почтительность? Нет, я так скажу: не нужен мне
такой сын, и землю пусть вернет!
А за землю, к слову сказать, было давно уплачено.
- Я те скажу! - отвечал Большой Кувшин. - Я скажу, что ты
государственной соли вредишь. Самому аравану Баршаргу объясню!
- Сделай милость, - сказал малый кувшин, - лазутчики нынче в
цене, по твоему "скажу" араван мне даст чин и парчовую куртку.
Тут заговорил чиновник, господин Шуш:
- Видишь, какое дело, - сказал он. - Когда в ойкумене все тихо,
богачи разоряют бедных людей, и казна терпит ущерб. Когда казна
терпит ущерб, государство хиреет и начинаются беспорядки. А
когда начинаются беспорядки, казна вспоминает о бедняках и
отбирает неправильно нажитое.
Утки во дворе очень раскричались, и хозяйская баба так и
оторопела с ведром помоев, а сам хозяин, Большой Кувшин, стоял у
навозной кучи и шевелил босыми пальцами.
- Так что, - сказал чиновник, - раньше надо было быть на стороне
