ли потеряет и земли за океаном, и приморские районы, и Шавия,
пожав плечами, надменно возразил мне, что империя не желает
отвоевывать их обратно, хотя может это сделать с легкостью. Я
расхохотался, а глаза Шавии стали как дынные семечки:
- Вы заметили, что морская и речная вода на языке богов
называются по-разному? Между морским и речным такая же разница,
как между женским и мужским, правым и левым, правдой и ложью.
Государь умеет приручать реки. Прирученные реки именуются
каналами, орошают поля и перевозят грузы. А морская пучина?
Недаром ее сравнивают с богатством: она так же изменчива и так
же губит человека.
Я отвечал ему, что в моем краю торговцы плавают и по рекам, и по
морям.
- Это потому, что у вас вместо государства одни народные
собрания. Вне государства торговца трудно заменить, а зачем
торговец внутри государства? Что делает торговец? Разве он
производит вещи или указывает, как это делать? Нет. Он
перекладывает вещи с места на место. Но ведь стоимость товара
зависит от количества вложенного в него труда. И количество
этого труда не может измениться от места, где товар продается. И
торговец продает товар не за стоимость, а за цену. А что такое
разница между ценой и стоимостью, как не украденный торговцем
чужой труд? Торговец не может быть честным. Другое дело
государство. Оно может собрать рис в одной провинции, увезти в
другую и распределить там все по стоимости, безо всякой прибыли.
Я изумился до чрезвычайности:
- Шавия, вы же сами торговец! Как можно жить и считать себя
вором?
- Что ж! Хорек живет и кур ворует. Однако, если он забудет при
этом, что он вор, будьте уверены - подлинные хозяева ему
напомнят.
- В одной нашей поэме, - сказал я, - тоже написано:
Война, торговля и пиратство, -
Три вида сущности одной.
Шавия необычайно оживился.
- Верно! - воскликнул он. - И кто же это сказал?
- Представьте себе, - ответил я, облизнувшись, - это сказал
черт.
* * *
На следующий день Бредшо подъехал к Шавии. Тот ехал в
одиночестве, на сером муле с серебряной попоной. Зеленый
шелковый паллий свисал мешком до земли, на руках, несмотря на
теплый день, у него были заячьи рукавички, вывороченные мехом
наружу. Глаза у эконома были опухшие, зеленые и отчаянные.
Бредшо стал расспрашивать его о Даттаме.
Шавия чуть оживился.
- Вы каким языком лучше владеете? Как вам рассказывать -
по-вейски или по-аломски?
- Как вам удобнее, - ответил Бредшо.
Шавия оглядел заморского торговца. На Бредшо был парчовый кафтан
с плетеной тесьмой, стянутый серебряным шнуром, красные штаны и
поверх кафтана - легкая кольчуга, подарок Даттама. За спиной, -
меч с серебряной перекладиной, сафьяновые сапожки. Конь под
Бредшо был серый, с белой полосой по хребту, и заморский
торговец уже выучился ловко на нем ездить. "Впрочем, какой
торговец, - подумал эконом Шавия, - это если нельзя - торговец,
а если можно - разбойник. У простых народов эти две вещи
неотличимы, это только в королевстве вроде здешнего рыцарям
запрещено торговать, а позволено лишь грабить".
- Когда-нибудь, - усмехнулся Шавия, - я вам расскажу по-вейски,
а сейчас лучше расскажу так, как в замках рассказывают. - Итак,
- сказал Шавия, - двенадцать лет тому назад король держал
Весенний Совет, и рыцари со всего королевства съехались для
охоты, игры и пиров.
Однажды король пировал под дубом и вдруг спросил:
- Что это - словно лепестки вишни усеяли небо? Что это - словно
белый туман окутал землю?
Старая женщина ему ответила:
- Это не лепестки вишни, это - белое шитье на белом плаще
всадника. Это не белый туман: это пар от ноздрей серебряного
иноходца.
И все увидели, что к королю по полю едет юноша, трижды семи лет,
с золотыми глазами и белыми волосами.
А старая женщина погадала и продолжала:
- Этого юношу зовут Даттам Золотоглазый, и он иэ рода Золотого
Государя и из страны Великого Света. Прием "дракон взлетает в
небо", прием "лев кидается на зайца", прием "рысь поднимает
хвост", прием "лосось совершает прыжок" и многие другие приемы с
мечом и копьем ему известны, и еще он столь же искусен в
колдовстве. А когда он дерется, один глаз вкатывается вглубь, а
другой наливается вишневым цветом, и собаки на рукоятке его меча
поднимают победный лай. Сын мой! Вели ему уехать, ибо мало
хорошего приходит из страны Великого Света!
Даттам поднес королю удивительные подарки. Самым лучшим иэ них
была серебряная ветка с тремя золотыми гранатами. Гранаты были
сплетены из тончайшей золотой сетки, и в сетке сидели рубиновые
зерна. Тот, кто имел эту ветку, не чувствовал ни холода, ни
жажды, а в темноте она освещала путь ярче морского апельсина.
Старая женщина сказала:
- Сын мой! Не принимай этих даров, потому что люди из страны
Великого Света хитры, и как бы этот юноша не попросил такого
ответного дара, которого у тебя нет.
Но королю очень понравилась ветка, и он ответил:
- Мало ли у меня земель и воинов? Нет такой просьбы, которую я
бы не выполнил.
На следующий день на пиру король спросил:
- Даттам! Проси о чем хочешь: земли, или рабов, или золота.
Даттам встал, поклонился и сказал:
- Я не осмеливаюсь ничего просить у тебя, король. Однако, если
тебе угодно, продай мне зерна. Мое войско в стране Великого
Света испытывает голод, и мне надо его накормить.
На щеках короля выступили два пятна синих, и сверху - два пятна
красных, и он сказал:
- Недобрый колдун подучил тебя просить невозможного. Разве я
барсук, который копит запасы?
Тогда юноша улыбнулся и спросил:
- А что же ты делаешь, если в стране голод?
- Я иду войной на соседей, - ответил король. - Но недостоин тот
королевского звания, кто предпочитает быть мошной, а не королем.
- Хорошо, - сказал Даттам. - Тогда дай мне полномочия
королевского инспектора, чтобы я мог объехать здешние земли и
купить зерно у того, у кого оно есть.
Король рассмеялся, справился по старым записям и пожаловал ему
плащ и яшмовую печать.
Через три месяца юноша вернулся к королю, и все поразились его
хитрости. Конечно, ни в одном замке он не купил зерна, потому
что никто тогда не считал подобающим добывать трудом то, что
можно добыть мечом. Однако, под этим предлогом он был принят в
каждом замке и свел дружбу с теми, кто враждовал друг с другом.
Прошло два года - юноша вернулся в королевство. Глаза его
погасли, как треснувшая яшма. На нем было зеленое платье монаха,
он ходил, прихрамывая, и был как человек, у которого сломался
меч и раскололось копье. И у него больше не было войска, которое
надо кормить, потому что оно потерпело поражение.
Король позвал его сказал:
- Даттам! Проси у меня, чего хочешь!
Даттам усмехнулся и сказал:
- Чего мне просить, монаху и побежденному? Зачем мне золото,
если у меня нет дружины, которой я мог бы его раздать? Зачем
земли, если я не могу построить на них замка, из которого я мог
бы грабить прохожих? И я дал зарок: не носить никогда белого
цвета моих войск, не есть мяса барсука и не класть руку на
рукоять меча.
- А зарок здешний, это знаете, что такое? - прибавил Шавия. -
Это похоже на личный талисман. Один знатный человек сам,
допустим, отыщет личного бога, а другой положит себе запрет,
какой взбредет в голову: не носить, скажем, меча за спиной, а
только у пояса, или не угонять скота в первый день первой луны.
И Шавия устроился поудобней на своей попоне: он невольно
оживился, глаза его заблестели: видно было, что он любит и умеет
рассказывать - хотя бы по-аломски.
"- Чего же ты хочешь? - спросил король.
Даттам вздохнул.
- Мне теперь надлежит думать не о себе, а об интересах бога. Я
дал обет: построить в Варнарайне храм Шакуника, и украсить его
мехами. Я снарядил за мехами лодки в Шебем, но цехи запрещают
морякам наниматься на эти лодки.
Тогда король собрал старейшин цехов и сказал им:
- Я узнал, что люди из северных ущелий весной нападут на нас. Я
не выпущу в море ни одной лодки до тех пор, пока не получу с
каждой такой оброк, какой сочту нужным. Что же до лодки Даттама
- пусть плывет по обету.
После этого все стали сдавать Даттаму деньги, чтобы он закупил
на них меха, и половину денег Даттам брал себе за услугу. И
говорили, что в этот год на деньгах других людей Даттам нажил
себе триста тысяч ишевиков.
Когда лодки возвратились, старшина морского цеха встретил
Даттама с настоятелем храма, плюнул в них и сказал:
- Боги наказывают за корысть. Нет такой удачи, за которой не
следовало бы несчастье, и еще не было такого, чтоб те, кто
чрезмерно разбогатеет, не были б повешены эа измену королю, а их
имущество не отобрано в казну.
Настоятель храма понял, что тот прав, и стал упрекать Даттама в
чрезмерной страсти к наживе. А тот сорвал свою зеленую ряску,
бросил посреди улицы и сказал:
- Разрешите меня от зарока носить эту бесову рясу, и я знаю, как
помочь несчастью.
Настоятель разгневался и сказал:
- Если ты нарушишь зарок, тебя велено было повесить, как
повесили Бажара. Однако вижу я, что мышь всегда найдет, где
прогрызть половицу.
На следующий год король собрался в поход на Лахор.
А надобно вам сказать, - вдруг насмешливо прибавил Шавия, - что
король-отец, в отличие от нынешнего, воевал всегда справедливо.
А в здешних местах справедливой зовется такая война, при которой
побежденный или наследник его остается при своих владениях,
только из господина становится вассалом.
Итак, король-отец собрался на справедливую войну и искал золото,
чтобы раздать дружине. А со всех сторон негодовали на алчность
храма. Король позвал Даттама и попросил у него ссуду в золоте.
Когда Даттам входил к королю, в дверях стоял старшина цеха. Он
сказал:
- Нелегко тебе придется, Даттам. Ведь если ты дашь золота -
король его не вернет. А не дашь - отнимут силой. Погляжу-ка я,
как с тебя будут драть шкурку.
- О король! - сказал Даттам. - Храм с радостью отдаст тебе все
свои сокровища, ибо зачем существует на свете золото, как не для
того, чтобы быть наградой воину. Но прошу тебя о милости:
позволь мне быть в твоей дружине.
Король обрадовался, что Даттам свободен от своего зарока не
брать в руки меча, обнял его и одарил золотой пряжкой.
Через месяц войска короля и князя Лахора сошлись у Лосиного
Пригорка.
Даттам закричал князю Лахора:
- Негоже князьям прятаться за спинами своих воинов! Я, Даттам
Золотоглазый, вызываю тебя на поединок, и у меня есть тридцать
названых братьев для тридцати твоих дружинников. Пусть же тот,
кто победит, и владеет землей!
Князь Лахора хотел принять вызов. Советник его сказал ему:
- Золотоглазый Даттам искусен в бою и колдовстве. Его кольчуга
закалена в водах седьмого источника, меч его вскормлен облачным
молоком. И собаки на его рукоятке поднимают шум и лай, когда
предчувствуют поживу, и я сегодня слышал во сне этот лай.
Князь Лахора рассмеялся и сказал:
- Что с того? Моя секира сегодня пела низкую песню, такую, какую
поют в боях, а не на пирах. Мое рогатое копье пронзает тело
сразу в тысяче мест, и моя кольчуга висела три дня на золотом
дереве в Дивной Стране, и с тех пор ей не страшен ни один удар.
И наутро на равнине сошлись поиграть у черты трижды десять
человек и еще столько же, а князь Лахора сошелся с Даттамом.
Князь Лахора метнул свое рогатое копье с шелкового ремня, но оно
отскочило от заколдованного панциря Даттама и ушло далеко в
землю. Даттам наклонился, вытащил копье из земли, и пустил
обратно: копье раздробило серебряное навершие щита, пробило
налокотник и пронзило руку. Князь перевесился с седла и упал на
землю, однако тут же вскочил и вырвал рогатое копье из руки,
вместе с налипшим мясом.
А Даттам тоже спрыгнул с седла и сказал:
- Что ж - продолжим наш поединок пешими!
- Изволь, - ответил князь. - Однако мне кажется нечестным, что
ты будешь рубить обеими руками, а я - одной.
Тогда Даттам подал знак, и ему заложили правую руку за пояс. Он
