товар: чем дальше от места изготовления, тем редкостней и
дороже. Еще господин Даттам уважает амулеты, потому что считает,
что деньги произошли от священных вещиц.
Но чужеземцы.. Ванвейлен, хотя и не походил на дикаря, относился
к амулету, как к инструменту - вот как к шакуникову глазу.
Неревен вздрогнул и опустил трубку. Надо сказать, что с тем,
чтобы рассуждать правильно, мальчик рассуждал на вейском языке,
который тут называли языком богов, а на языке богов словечко
"как", собственно говоря, отсутствует, и всякое сравнение на
самом деле означает отождествление. Поэтому нельзя сказать: "к
амулету, как к инструменту". А можно лишь: "к амулету, на деле
являющемуся инструментом".
* * *
Хотя советник Ванвейлен часто и много говорил с посланцами
городов и знатью, и с обвинителем Ойвеном, который по
собственному почину представлял интересы ламасских бедняков, -
он плохо представлял себе обычаи того дремотного крестьянского
мира, который омывал, как море, стены городов и замков,
растворялся в лесах и болотах и не ведал ни времени, ни смерти.
Иногда лишь среди ближайших помошников Арфарры проносились
невероятные байки о затерянном в горах сельце, жители которого
до сих пор не знали о свержении династии Амаридов, или
деревеньке на побережьи, где жители каждый год делали себе бога
из меда и муки, которому они поклонялись, а через год они этого
бога съедали и делали себе нового, а еще выше в горах жили
глупые люди, у которых не было богов, а были одни колдуны, и
которые не знали ни об империи, ни о королевстве.
А между тем от этих диких людей, вооруженных каменнными стрелами
и копьями, обернутыми паклей, которые они поджигали перед тем,
как бросить во врага, могло зависеть очень многое.
Особенно Арфарру интересовала та клановая система, которая была
костяком ярмарки и ради вступления в которую, - а не для
купли-продажи - приходили сюда люди на самом деле. Она
представляла собой как бы альтернативу и способу объединения
знати - в рода, и способу объединения горожан - в цехи, и она
была не менее жестокой и эгоистичной. Крестьяне из разных кланов
ходили стенка на стенку только, чтобы доказать, что они - клан.
И поэтому, когда весь этот странный народ повылез из щелей и
приехал по своим делам на ярмарку Золотого Государя,
Арфарра-советник принял их с величайшим почетом, а когда
накануне открытия ярмарки выяснилось, что у ярмарки возник
какой-то спор с одним из арендаторов в Мертвом городе, тотчас же
послал советника Ванвейлена спор уладить. Советник Ванвейлен, не
торгуясь, купил у арендатора спорную землю по тройной цене, и
тут же подарил ее бывшему с ним старейшине одного из
кланов-владельцев ярмарки.
От жилища арендатора Ванвейлен и старейшина Лах (которому,
впрочем, было лет сорок, - это был довольно плотный и высокий
детина в желтой рубахе, перепоясанной белым платком) - поехали к
главным воротам ярмарки, по дороге, усыпанной повозками,
осликами и пешими людьми с огромными узлами. Всадников, кроме
них двоих, не было. Цеха запрещали своим членам торговать на
ярмарке. Высшая знать тоже не спешила толкаться среди простого
народа, выслушивать непременных ярмарочных шутов и платить
деньгами за то, что крепостные дают даром. На ярмарку съезжался
подлый народ из окрестных деревень да паломники к храму Золотого
Государя.
Ярмарка была живым свидетельством разобщенности королевства:
словно землю нарубили лапшой, и в каждой лапшинке установили
свои порядки и гордость.
Старейшина то рассказывал Ванвейлену о сельской жизни, то
возмущался арендатором-спорщиком и городским судом, присудившим
ему землю. Не надо было покупать у него землю, а надо было
поставить каналью перед судьями ярмарки, да и велеть пройти
божий суд...
Вечно господин Арфарра потворствует городским, - жаловался
крестьянин, - а ведь у нас в кланах побольше будет, чем у них в
цехах. У меня только в клане, - сто шесть половинок деревень, да
треть крестьян из приморских владений графа Арпеша, да половина
крестьян из владений Третьего Енота.
- А правда, - спросил Ванвейлен, - что на ярмарке запрещено
продавать что-либо людям, не состоящим в клане?
- Само собой.
- Почему?
Старейшина безмерно удивился.
- Ты подумай, - сказал он, - ты когда рыбу ешь, ты куда кость
денешь? Ты же не оставишь ее там, где ее может взять какой-то
другой человек и наслать на тебя порчу? Ты же положишь кость в
мешочек и будешь носить с собой, а иначе ты, клянусь богами,
недоумок и глупость!
Советник Ванвейлен согласился, что кости от съеденной рыбы
выбрасывать опасно, потому что не хотел, чтобы народ считал его
недоумком.
- Ну вот. А если ты горшок вылепил? Как ты различишь, где
начался горшок и кончился человека? Ты же не отдашь его в такие
руки, которые на тебя через этот горшок нашлют на тебя порчу?
Его же продать опаснее, чем ребенка. Ведь если ты, к примеру,
колдун, то что тебе стоит купить горшок, поколдовать, разбить
его - и нет человека! Однако, если у тебя есть клан, - то и у
нас есть право тебя судить. А у тебя - право выкупить ущерб,
нанесенный мирозданию. А если клана нет, то и права нет. То есть
мы, конечно, можем тебя убить. Но ведь это уже не право, а еще
один ущерб мирозданию. Поэтому без клана на ярмарку нельзя.
- Что же выходит, - торговля - таинство, в котором могут
участвовать лишь посвященные? - спросил Ванвейлен.
- Таинство, - покачал головой старейшина, - это когда поступаешь
как бог. А боги не торгуют. Вот лепить горшки - это нас научили
боги, они нас вылепили из глины, а мы лепим горшки. Вот и
получается, что лепить горшки - это бог придумал, а торговать
ими придумал сам человек. Да ты не бойся, - сказал старейшина,
заметив странное выражение на лице Ванвейлена: - здесь место
заповедное, и время заповедное, здесь и продавать, и покупать
безопасно, лишь бы клан был.
- Для меня будет большая честь, - проговорил советник Ванвейлен,
- вступить в ваш клан.
Это был совет Арфарры.
- Раньше господа этого не делали, - осторожно проговорил
крестьянин.
- Раньше много чего не делали. А кстати, правда, что на ярмарку
не пускают с оружием?
- Разумеется.
- Почему?
- Бывает, люди не сойдутся в цене и, чего доброго, повздорят. А
если в руках у вздорящих оружие, дело может кончиться очень
плохо. А при том, что у каждого из повздоривших на ярмарке тут
же найдутся сотни родичей, может получится совсем нехорошо. И
тогда репутация ярмарки будет безнадежно испорчена. Поэтому
ярмарка - как святое место. С оружием нельзя. В королевский
дворец можно, а на ярмарку - нельзя.
Через час, с соблюдением всех необходимых формальностей, на свет
появился новый представитель клана Облачных Вод.
Советник Арфарра хотел посмотреть, что получится, если его люди
будут пользоваться поддержкой не только горожан, но и
крестьянских толп.
* * *
Ванвейлен бродил по ярмарке, а за ним несли корзинки с
купленными им оборотнями.
И чем только не торговали!
Предсказаниями и талисманами, утварью и скотиной. Песнями и
церемониями. Продавали судьбу и скупали грехи. Некоторые платили
по уговору добрыми советами, некоторые, наоборот, советы
покупали. Больше же всего торговали вещами, необходимыми для
встречи нового года: и богами, и украшениями богов, и едой
богов, и их милостью. Перекупщиков на ярмарке не было. Если
человек продавал горшок - значит, он сам его слепил. Если
продавал девочку - значит, это была его собственная дочь. Вещей
привозных и дорогих на ярмарке не было тоже.
- Эй, сударь, купите хорошей судьбы, не пожалеете, - закричал
кто-то сбоку.
Королевский советник обернулся. Судьба продавалась в виде
оранжевого, нежно-игольчатого морского апельсина. Продавал ее в
полотняной лавке паренек с глазами-пуговками. Сбоку, меж
кружевных губок, кораллов и раковин, сидел еще один человек,
коренастый, низкий, без ушей и без носа. Ванвейлен узнал Луха
Половинку.
Лух Половинка его не узнал, потому что видел в свое время
Ванвейлена в кафтане городского обывателя, а сейчас на
Ванвейлене был шитый плащ королевского советника, а на голове -
желтая повязка клана Облачных Вод, что свидетельствовало о
переменившемся отношении властей к простому народу. Лух
Половинка, как и все окружающие, привык узнавать людей не по
лицам, а по одежде.
Ванвейлен купил судьбу и переложил из полы в полу, чтобы не было
неудачи. Лух, закрыв глаза, поплевал на медный грош с дырочкой и
только потом повесил его себе на шею. Ванвейлен разыскал
старейшину.
- А как быть, если на ярмарке торгуют краденым?
Старейшина объяснил, что он может жаловаться в ярмарочный суд, и
рассказал, что надо делать. Ванвейлен был доволен не всем,
особенно объяснением, что неподтвердившееся обвинение падает на
голову истца.
- Да, - сказал Ванвейлен, - Это сколько ж получается судов в
королевстве, - городской, поместный, королевский, теперь
ярмарочный...
Старейшина несколько обиделся: как уже сказано, город и ярмарка
не любили друг друга.
* * *
Ванвейлен поскакал в город.
Через три часа он воротился с морским апельсином и сыщиком
Донем. Доню Ванвейлен сказал, что нашел сообщника Кукушонка, но
отказался давать какие-нибудь пояснения.
Приблизившись к ярмарке, Донь и его товарищи насторожились:
судебное пространство за воротами им не принадлежало.
Донь спросил нерешительно:
- Господин советник! Не смею настаивать, но уверен ли господин
Арфарра в том, что он делает? Ведь дело - весьма необычное. Не
знаю, бывают ли такие на вашей родине.
- Случаются, - процедил Ванвейлен. - Мы их называем Frame-up.
Палатка с морскими апельсинами была на месте, а Лух Половинка
пил бузу в ближайшем заведении. Он был уже порядочно пьян.
Безоружные Ванвейлен и Донь да десяток молодых блюстителей
ярмарочного порядка поднялись на открытую веранду. Ванвейлен,
заметив собутыльника, вернее, сокувшинника Луха Половинки,
зашептал что-то на ухо ярмарочному распорядителю.
Молодой парень подошел к Луху Половинке и протянул ему морского
уродца.
- Твой, - сказал он, - держи.
Пьяный Лух повалился парню в ноги.
- Мой, - закричал он. - Мой! Спасибо, благодетель!
Его собутыльник охнул, выдрался из-за стола и молча перемахнул
через перила, - и тут же сверху на него накинули конопляную
сеть. Лух вспомнил, где потерял апельсин, и глаза его растеряно
разъехались.
- Тьфу, - сказал он. - Потерял удачу - плохо, а нашел - еще
хуже.
И дал себя связать без сопротивления.
На лугу перед священным дубом собралась чуть ли не вся ярмарка.
Ванвейлен стал объяснять, где он видел вора, залезшего на его
корабль. Ванвейлен показал следующее:
- Я помолилися богам и они послали мне сон, в котором показали
воров, залезших на мой корабль. И сначала этот сон показался мне
чушью, потому что за вора был арестован Марбод Кукушонок, но
этот сон снился мне каждую ночь, - и вот сегодня я иду по
ярмарке и вижу того человека, который мне снился!
В городском суде за этакие показания королевского советника
засмеяли бы и адвокаты, и присяжные, - ярмарка же восторженно
загалдела.
Среди зрителей Ванвейлен заметил Неревена: просто удивительно,
как этот постреленок повсюду успевал.
- Так что же это получается, - говорили в толпе, - значит,
Марбод Кукушонок на корабль не лазил?
- Эти люди, - заявил сыщик Донь, - подлежат городскому суду.
- Вовсе нет, - возразили ему старейшины, - кто поймал, тот и
судит.
Тут поднялся страшный крик. "Торгаши! Козу за корову продаете!"
- кричали ярмарочные городским. "Воры! Совесть в мошне держите,
а мошну у другого сперли!" - кричали городским ярмарочные. Стало
ясно, зачем оставляют у входа оружие.
Священный дуб залопотал, замахал листьями.
Наконец, все успокоилось; ярмарочный суд отстоял свое право
собственника.
Лух Половинка плакал, а белобрысый парень по кличке Рогатый Куль
твердил упорно:
- Я невиновен, я - честный человек...
