- Гм, - сказал один из старейшин, - А тебя ведь уже вчера сюда
приводили.
- Ну и что? - удивился Рогатый Куль.
- А то, что честных людей сюда часто не водят.
- Гм, - сказал Рогатый Куль - ты-то здесь, небось, всю неделю
будешь сидеть.
Вокруг захохотали.
Ванвейлена и ответчиков поставили друг напротив друга, на виду у
всех, и поднесли каждому по глиняной кружке. А надо сказать, что
в кружке была не просто вода. Воду эту доставали нагие девушки
из-под мельничного колеса и потом пропускали через трещину в
статуе Золотого Государя, так что если эту воду выпить и
лжесвидетельствовать, человека начинало как-то трепать и мять.
Ванвейлен повторил свой рассказ и опростал кружку. Рогатый Куль
взял кружку в руки и глянул в нее. Толпа зашумела вокруг, листья
священного дуба вдруг вспотели, а небо пошло красными пятнами,
как гребень того дракона. Рогатый Куль сделал глоток,
поперхнулся, выронил кружку и сам упал вослед. Тут всем стало
ясно, что Ванвейлен прав.
Лух Половинка упал на колени.
- Люди добрые, - сказал он. - Я ведь честный человек, ныряльщик
и сын ныряльщика. Я с детства слыхал: при Золотом Государе люди
умели ходить за море и по дну тоже умели ходить. И я стал
поворачиваться умом туда и сюда, и сделал деревянный колокол, в
котором можно ходить по дну. И что же? Мастера цеха заявили:
"Молодой Лух Ныряльщик собирает губок втрое больше положенного,
наносит ущерб цеху и морю". А когда я стал лишние губки помимо
цеха продавать, тогда меня ушей лишили за морское воровство, а
колокол сожгли.
Луху Половинке поднесли глиняную кружку.
- Гражданин купец! - сказал он. - Я ведь не воровать на корабль
пришел. Помните, у нас разговор был о колоколе Арфарры? Вот я и
решил о своем колоколе вам рассказать, потому что мой не хуже. А
морской апельсин с собой принес, чтоб показать. Такой апельсин,
какой без колокола не достанешь.
- Что ты врешь! - закричал сыщик Донь. - Твой морской апельсин
тебе в воровстве помогал. Ты и попался оттого, что его потерял.
Если б у тебя честные мысли были, ты днем бы к купцам явился.
Лух повесил голову.
- Чего, - сказал он, - с пьяного возьмешь. - и выпил глиняную
чашу.
Ванвейлен не знал, что и думать. Сыщик Донь теребил его за
рукав.
- Господин советник, вы теперь большой человек, - сказал он. -
Не хотите ли пойти сейчас и потребовать свидания с Кукушонком? А
то ведь там, верно, уже знают о происшедшем.
Что-то в тоне сыщика было до того странное, что Ванвейлен без
колебаний последовал за ним.
При виде Ванвейлена и Доня поручители в тюрьме переглянулись
испуганно, но путь преградить не посмели.
Донь вбежал в пустую камеру и выругался.
- Где заключенный? - разорался Ванвейлен. В темном коридоре к
нему метнулась какая-то тень со словами:
- Кончают. Услышали про ярмарку и решили кончить.
Донь, Ванвейлен и трое сыщиков побежали вслед за тюремщиком в
блеклый дворик.
Там, в углу, на земле, валялся Марбод Кукушонок, весь черный от
ударов плетей, и на голове его - мешок с песком.
- Прочь! - заорал Ванвейлен. Поручители испуганно разбежались.
Ванвейлен стащил мешок с лица Кукушонка, стал трясти его и
растирать.
- Поздно, - заметил Донь, но ошибся. Кукушонок открыл глаза и
вздохнул.
Донь скривил про себя губы. Надо было отдать почтенным
лавочникам должное: убивать они умели плохо. Кукушонка
развязали, принесли в камеру. Ванвейлен поил его с ложечки
горячим супом и говорил:
- Я думаю, мы нашли настоящих грабителей. - И рассказал то, что
рассказывал на ярмарке. - Но зачем, - жалобно спросил он, - вы
бежали и зачем убили суконщика Худду?
Марбод, весь синий, молчал. Потом нахально осведомился:
- Сударь, ведь вы же свой человек у Арфарры-советника. Вы за
ним, как нитка за иголкой. Чего же вы обо мне хлопочете?
Ванвейлену захотелось сказать: "Я не о вас хлопочу, а о
правосудии. Поскольку в этой стране о нем больше заботиться
некому". Вспомнил пьяные и наглые глаза Луха Половинки и
промолчал.
Сыщик Донь, не теряя времени, велел арестовать всех троих
поручителей и прежде всего молочника Исона, который сидел на
мешке с песком. Тот, оправдываясь, заявил, что действовал по
приказу начальства.
- Врешь, - усмехнулся Донь, - ты пошел на это по личной злобе.
И велел принести тиски.
Молочник сначала упорствовал, но потом завопил и сознался:
- Марбод Кукушонок захватил замок моего господина, и всех людей
перебил, а господина и госпожу посадил на ночь на лед, так что у
них от холода мозг вытек через нос.
Молочник подписал все, что продиктовал Донь. С подписанной
бумагой Донь отправился к судье. Когда судья узнал, что Марбод
Кукушонок жив, лицо его от испуга стало как вареная тыква.
- Вот какое самоуправство творят поручители, - жаловался Донь. -
И представьте себе, что эта скотина сначала еще клеветала на
вас. Это при чужеземце-то!
- Что же делать? - сокрушался судья.
- А все оттого, - сказал Донь, - что городская ратуша жмется на
жалованье профессионалам! - И выложил на стол список: - Пусть
эти двадцать пять человек получат регулярное жалование и
официальные полномочия.
Судья безмолвно подписал бумагу.
- Через год, - сказал Донь, - я выловлю половину ламасских
воров.
"А другая половина, - мысленно прибавил он, - сама поделится
добытым..."
* * *
Среди толпы на площади у городского суда стоял Неревен и
поджидал нового королевского советника Ванвейлена. "Странно, -
думал Неревен. - Это, конечно, часто бывает, что преступления
разгадывают во сне. Однако боги всегда ниспосылают разгадку в
виде того, что первично, то есть символов, а не в виде
вторичного, то есть фактов. Странно, странно, что он во сне
видел рожу преступника, а не какую-нибудь хитроумную загадку".
Неревен прислушался: в толпе хвалили за гордость Марбода
Кукушонка, хвалили советника Ванвейлена, а больше всех, как
всегда, хвалили советник Арфарру, который несомненно и нашел,
вместе с Ванвейленом, виновника.
* * *
Вечером усталый и побледневший Арфарра принял Ванвейлена и стал
расспрашивать его о ярмарке. Ванвейлен долго и пространно
говорил о старейшине в желтой шапке.
- Боги, говорит, не торгуют... А ведь и вправду не торгуют! -
вдруг сообразил Ванвейлен. - Воруют, убивают, творят, - а
торговать не торгуют. А в империи крестьяне тоже так говорят?
- В империи, - сказал Арфарра, - говорят по-вейски, а не
по-аломски.
Ванвейлен не понял:
- Какая разница?
- Это ведь не крестьянин вам говорил о тождественности
собственности и собственника, это ведь язык за него говорил.
Алом ведь не говорит: "Мой горшок", он говорит: "Я - горшок, я -
меч, я - конь". Сеньор считает, что человек не имеет
собственного "я", если у него нет коня и меча, а горожанин
думает, что у него нет "я", если нет дома и лавки. Человек
уверен, что его "я" есть его имущество, и когда он умирает, на
тот свет за ним отправляют все составные части этого "я" -
одежду, оружие, утварь... - Советник помолчал и грустно добавил,
- И добиться в такой стране благосостояния - это все равно, что
добиться учености в мире, где книги жгут со смертью автора.
Арфарра внезапно закашлялся. Прибежал монах. Ванвейлен терпеливо
ждал, пока советник пил теплый и склизкий настой морских
желудей.
- А что значит "я" для вас, господин советник?
Арфарра помолчал, потом произнес:
- "Я" - это такое условное слово, которое получает значение лишь
в акте речи, и значением которого является лицо, произносящее
речь.
Королевский советник закутался в плащ.
- Господин Ванвейлен, - сказал он. - Буду с вами откровенен. Вы
не раз становились на мою сторону. Почему же вы сегодня сделали
все, чтобы спасти от казни Марбода Кукушонка?
- Но ведь он невиновен, - сказал Ванвейлен.
Арфарра вздохнул. Он понял, что все-таки имеет дело с дикарем.
Дикарем, который и хотел бы соврать на божьем суде, да не смеет,
потому что думает, будто его тут же поразит молния.
* * *
Ванвейлен возвращался в свой городской дом задумчивый и
невеселый. Вокруг обустраивались на Весенний Совет: Ванвейлен
впервые сообразил, почему в Мертвом Городе нет деревьев: их все
время вырубали на палисады, частоколы и костры.
В самой Ламассе было людно и весело. Нищий монашек-ятун
привязался к Ванвейлену, клянча погадать. Ванвейлен кинул ему
монетку и спросил, мудрый ли человек советник Арфарра. Нищий
спрятал монетку и сказал:
- Мудрому человеку, однако, не пристало быть при королевском
дворе.
Ванвейлен доехал до своего городского дома. Дом раньше был
пекарней и лавкой. Тын вокруг был прочный и гладкий; городские
цеха запрещали иметь зазывные вывески и иным способом отбивать
покупателей друг у друга. На воротах бывшей лавки висел,
впрочем, щит с бронзовым навершием. Городская ратуша раздала для
украшения щиты, захваченные в битве против далянов, когда, по
словам горожан, "третьи стали первыми".
Ванвейлен спешился во дворе. У коновязи ели овес два незнакомых
недорогих коня: саврасый и вороной с белой отметиной. Ванвейлен
вгляделся в шитье на переметной суме - два лося с длинными
переплетенными шеями, "травяное письмо". Гонцы от графа Арпеша,
стало быть, известия о Бредшо после двухнедельного перерыва.
Ванвейлен взбежал в обеденный зал. Пятеро землян сидели вокруг
дубового стола и вид у них был такой, про который говорят: и
пест сломался, и ступка треснула...
- Бредшо?! - спросил Ванвейлен, увидев письмо.
- С Бредшо пока все в порядке, - ответил Хатчинсон.
А Стависски влепил кулаком по столу и сказал:
- О, боже мой! Какие мы идиоты! Страшно думать, что с нашим
кораблем делают в империи!
Глава двенадцатая, в которой рассказывается, как господин Даттам
кинул Сайласа Бредшо на триста тысяч ишевиков.
Из дневника Бредшо:
1-й день Суюн третьего месяца.
Вот уже вторую неделю, как я путешествую с Даттамом, самым
крупным торговцем королевства и побратимом короля.
Официальная цель нашей поездки состоит в том, чтобы судиться с
общиной бога-рудокопа Варайорта. Есть где-то в горах серебряный
рудничок, на который Даттам положил глаз. Земля вокруг рудничка
принадлежит дружественному Даттаму графу какому-то, но - вот
загвоздка, - сама община рудокопов свободна. Рудокопы люди
серьезные, потомки каких-то не то разбойников, не то повстанцев,
и в конце предыдущей династии заимели от государства договор,
согласно которому не продадут себя никому, пока "стоит белое
озеро и белая скала", - имеются в виду озеро и скала на
островке.
Словом, дело Даттама весьма безнадежно, - несмотря на всю его
жадность, озера ему не выпить, а крестьяне здешних мест весьма
консервативны и условий таких договоров, об озерах и скалах,
придерживаются буквально.
3-й день Суюн третьего месяца.
Я долго думал, что покупает Даттам, и понял. Он покупает на этот
раз военную силу. А если такой человек, как Даттам, покупает
военную силу, это значит, что скоро на нее будет большой спрос,
и скоро воины будут приносить самый большой барыш.
За тонкостанную девицу сеньоры продают Даттаму самих себя, в
надежде на щедрость хозяина, а паче того - в надежде на грабежи
под его руководством.
7-й день, Ишан, третьего месяца
Все наши спутники преданы Даттаму безраздельно, не считая
эконома Шавии. Это тот человек, который раньше управлял в
здешних местах землями храма.
По Шавии можно составить живое представление о манерах чиновника
империи. Считает своим долгом беседовать со мной, как с дикарем
и ребенком, о могуществе страны Великого Света. При этом
рассказывает такие вещи, которые я на месте империи прятал бы
глубоко в шкафу: ну зачем, в самом деле, разъяснять, как по
приказу императора Аттаха партию либералов, вздумавших разрешить
частным людям продавать и покупать землю, закопали в эту самую
землю вниз головой: вы, мол, хотели перевернуть мир вверх
ногами, так попробуйте на своей шкуре.
Сегодня за завтраком я заметил, что могущественная страна вряд
