Стражники перерыли весь дом и дошли до девичьей.
- А это что? Хахаль твой? - удивился один из стражников и
потащил одеяло с неподвижно лежащей фигуры. Заметил нефритовое
кольцо на обгорелой руке и растерянно сказал:
- Да ведь это Марбод Кукушонок!
* * *
Городской бургомистр задрожал, как шест на стремнине, узнав об
аресте Кукушонка.
Старший брат Ятуна послал вассала: если горожане посмеют
привести в исполнение свой собственный приговор, - Ятуны объявят
кровную месть всему городу. На обратном пути толпа перехватила
посланца, вываляла в пуху и перьях и посадила на лошадь задом
наперед. Потом подмастерья и неполноправные граждане отправились
к городской ратуше. По пути они мазали дерьмом ворота лавок и
кричали, что знать и городская верхушка - заодно.
Королевский советник передал свои соболезнования:
- Не надо было хватать тигра за хвост, а схватили - так не
отпускайте.
Обвинитель Ойвен вышел на балкон к толпе и поклялся: сейчас
божье перемирие, казнить никого нельзя, - а кончится ярмарка - и
Кукушонка казнят.
Толпа на площади кричала и требовала трех вещей: казни
Кукушонка; гражданских прав для тощего народа; обвинителя Ойвена
- в бургомистры.
* * *
Марбод очнулся в камере, на вонючей соломе, и потребовал
развязать ему руки.
- Еще чего! - расхохотались оба стражника.
Марбод, сощурившись, разглядывал кафтаны из добротной каразеи.
Стражники ели его глазами, словно сундук с золотом. Еще бы!
Настоящей стражи в городе не было. Когда надо было кого-то
караулить, суд назначал поручителей. Те собственным имуществом
отвечали за упущенного обвиняемого. На этот раз, судя по платью,
поручителями назначили зажиточных мастеров, а те даже не
рискнули передоверить охрану слугам.
Руки Марбода немели, тело горело, во рту было сухо и тошно.
Марбод лежал, презрительно улыбаясь. Вошел третий стражник,
принес вино и закуску. Все трое принялись за еду. На Кукушонка
они не обращали внимания, обсуждали вопрос более важный: о
покупке виноградника. Из-за дамбы, построенной Арфаррой, старые
глухариные болота обещали стать отменной землей. Земля
принадлежала государству, но королевский советник передал ее
городу, под условием, что город будет платить за нее в казну
налоги.
Разжиревший, как ярмарочная мышь, маслодел ворочал защечными
мешками и подробно объяснял, почему намерен продать лавку и
купить землю:
- Земля - всего надежней. Дом сожгут, лавку разграбят, лодка
потонет, земля останется.
Мышь ростом с корову - все равно мышь.
- А ведь господину тоже вина хочется, - вспомнил один из
горожан. - Хочется? - повернулся он к Марбоду.
Марбод глядел на него с усмешкой.
Горожанин выплеснул кувшин в лицо Кукушонку. Вино было кислым,
хорошего вина бюргер пожалел.
- Смотрите, он сейчас обидится, - сказал второй горожанин.
Марбод усмехнулся.
- По королевскому указу в город все мерзавцы съехались. Все, кто
оскорблял господ, убивал и долгов не платил. На что же мне
жаловаться? На королевский указ?
Защечные мешки страшно надулись.
- Храбрый какой, - заметил его товарищ.
- Очень храбрый, - ответил защечный мешок. - Однажды красный
герцог дрался с лусским князем. Князь засел на островке напротив
синих скал, а ладей у герцога не было. Тут один рыбак пришел к
Марбоду Кукушонку и рассказал, что море в том месте мелкое, и,
если знать место, можно переправиться. Марбод переправился и
подумал: рыбак вернется и расскажет дорогу другим, и мой подвиг
и моя добыча упадут в цене, - и зарубил проводника. Это был мой
младший брат.
- А у меня, - задумчиво заметил его собеседник - племянницу
испортил. Сам испортил и дружинникам отдал. Тринадцать лет ей
было, племяннице.
Марбод скрипнул зубами и откинулся на солому. Он понял, по
какому принципу городские магистраты назначали за него
поручителей.
На следующий день полуживой Кукушонок предстал перед присяжными.
Вассал его, Илькун, вынужден был признать, что в ту ночь
Кукушонка в усадьбе не было; где был - отвечать отказался даже
под пыткой. Марбод, когда ему пригрозили пыткой, только
рассмеялся:
- Не имеете права!
Морской апельсин он своим не признал:
- Не терял я бога на корабле.
Обвинитель Ойвен только осведомился:
- А где же вы его потеряли? - и показал присяжным пустой мешочек
для амулета.
Марбод молчал.
- Знатные господа, - сказал обвинитель Ойвен, - готовы на любую
ложь, едва дело пойдет о собственной шкуре. Кто-то распускает
даже слухи, будто Белый Кречет молился со ржаными корольками.
"Что стоит моя голова по сравнению с родовой честью?" - подумал
Марбод и сказал:
- Хорошо. Признаю, что хотел отомстить этому Бредшо. Я ж не
знал, что его нет на корабле.
После добровольного признания и говорить было не о чем.
Стражники вывели Марбода, связанного и полуживого, из ратуши и
проволокли через площадь.
И тут - то ли толпа не сдержала своего гнева, то ли кто-то подал
тайный знак, - народ внезапно и быстро оттеснил стражу и кинулся
на заключенного. Ванвейлен, стоявший средь присяжных и
чиновников, заорал и бросился в общую свалку. Сыщик Донь, махнув
своим людям, поспешил за ним.
- Стойте! Во имя божьего мира!
Как ни странно - но минут через десять крики и кулаки разогнали
толпу.
- Поздно, - с облегчением шепнул обвинитель Ойвен, глядя на
неподвижно лежащее тело. Лох Сорокопут, один из дворцовых
чиновников, доверенное лицо Арфарры, кивнул.
Но обвинитель Ойвен ошибся.
Когда люди Доня подняли Кукушонка, всего в крови, и повели, тот
еще нашел в себе силы расхохотаться и громко крикнуть:
- Пусть брат пришлет в тюрьму приличного вина. Меня тошнит от
просяной бузы!
Это толпе очень понравилось, люди засвистели в восторге.
Ночью Марбод плакал от досады. Какой позор! Умереть не как воин,
а как овца! Марбоду показалось, что один из поручителей тайком
от других жалеет его. Он улучил момент наедине и посулил
лавочнику что угодно за кинжал или яд.
Тюремщик оглянулся и упал ка колени:
- Господин! Я был вассалом Кречетов в прошлой жизни и останусь
им в будущей. Ваш отец говорит: род будет обесчещен, если вы
умрете в тюрьме или от рук палача. На Весеннем Совете все
знатные люди будут требовать вашего освобождения!
* * *
Ванвейлен побывал на строительстве дамбы.
- Помните, - сказал он, - был тут один работник - без ушей, без
носа.
- Помню, - сказал,управляющий. - Мы его неделю назад выгнали.
Товарища обокрал.
- А за что, - спросил Ванвейлен, - у него уши отняли?
- А, - сказал управляющий, - за морское воровство. А ведь из
почтенной семьи человек, из цеха ныряльщиков. У брата - такая
лавка в Яшмовом Квартале.
* * *
Ванвейлен навестил лавку в Яшмовом квартале.
Хорошенькая, чистенькая девочка с золотыми косами продала ему
стеклянные губки и полновесные, безо всякого уродства, морские
апельсины.
Девочке было лет двенадцать, и о человеке-половинке она сказала
снисходительно, подражая взрослым:
- Когда бабушка была им беременна, дедушка рубил дрова и поранил
себе ногу. Все с самого начала говорили, что из ребенка ничего
не выйдет.
Ванвейлен спросил, не поддерживают ли они связи с непутевым
родственником, и девочка вся зарделась, как от неприличного
намека.
- Вот когда он помрет, тогда, конечно, придется его кормить,
чтоб не злился. А сейчас - как можно!
Ванвейлен выскочил из лавки так, что едва не опрокинул
разносчика масла, входившего в дверь, извинился и пошел домой.
Разносчик поглядел ему вслед, поправил картуз и шагнул внутрь
лавки.
Вечером разносчик сказал сыщику Доню:
- Заморский торговец Ванвейлен разыскивает морского вора по
кличке Лух Половинка. Лух Половинка ходит под водой, как посуху.
Последний год остепенился, работал на строительстве дамбы.
Неделю назад его выгнали - управляющему показалось, что он о
чем-то толковал с чужеземцами. Где он теперь - никто не знает.
Сыщик Донь покопался в своей картотеке.
На следующий день, когда один из малолетних агентов Доня
околачивался возле лавки, из решетчатого окна выглянула
старуха-лавочница и протянула мальчишке узелок со словами и с
монеткой: "Отнеси на Ивняковую улицу". В узелке были лепешки,
печенные с тмином и заговорами, чтобы исправиться. Материнское
исправление пеклось напрасно: Луха Половинки по указанному
адресу не оказалось.
Сыщик Донь задумался.
Странное дело. Если господин Ванвейлен знал (опять же -
откуда?), что второй человек, бывший на корабле, - Лух
Половинка, то почему он не сказал об этом Доню? Если он не
хотел, чтобы Луха Половинку отыскал именно Донь - зачем обещал
две тысячи?
Несомненно было одно: чужестранец стал своим человеком у
королевского советника; Стало быть, действовал по его приказу.
Стало быть, лучше было его слушаться. Ибо сыщик Донь не знал
многих второстепенных обстоятельства данного дела, но знал все
существенные.
Второстепенные обстоятельства были следующие: если бы Кукушонок
хотел убить чужеземца - он явился бы на корабль один; если бы
хотел корабль сжечь - он явился бы с десятком дружинников; в
любом случае морской вор Лух Половинка был странной компанией
для знатного господина.
Существенные обстоятельства заключались в том, что обвинитель
Ойвен действовал по указанию королевского советника, что донос,
приведший стражников в усадьбу вассала Илькуна, можно было
проследить до обвинителя Ойвена, что сыщик Донь узнал кое-кого
из людей, бросившихся на заключенного. В этом деле обвинителем
был королевский советник, обвиняемым - знать, город носил воду
для чужой бани, а бургомистр хныкал: вверх плюнешь - усы
запачкаешь, вниз плевать - бороду загадишь.
Если бы уважаемые граждане Ламассы забоялись знати - у Арфарры
была толпа, готовая громить лавки и требовать гражданства. Но,
по счастью, уважаемым гражданам было вполне доступно благородное
чувство мести, особенно когда дело шло о защите имущества. Кроме
того, им кружили голову пустоши, отданные городу.
Донь и сам купил виноградник, хотя находил это весьма нелепым:
уважаемые люди, страшась судейских чиновников, не хотели
обзаводиться полицией. А земли они глотали, как рыбка -
приманку. Доню были известны слова Даттама: "Вот и при Золотом
Государе с этого начиналось. Сначала городу давали землю, а
потом превращали городские советы в бесплатные управы,
ответственные за сбор налогов с этой самой земли. Воистину, козу
вешают за ее же ногу".
Веские были слова. Столь веские, что многие заколебались. И,
пока колебались, Даттам купил много дешевой земли через
подставных лиц.
* * *
Неправдоподобный намек на ржаных корольков не ускользнул от
внимания сыщика Доня. Ржаные корольки и в самом деле собирались
на радения в заброшенных складах, но Донь давно зарекся иметь
дело с ржаными корольками.
Во-первых, преступников среди них почти не было. Во-вторых, они
держались друг друга крепче, чем воры из одной шайки. В-третьих,
однажды один из людей Доня спутался, с донева благословения, со
ржаными корольками. Кончилось это тем, что соглядатай прилюдно
раскаялся в своих, и, что самое неприятное, в чужих, в том числе
и доневых, грехах.
Последствия для Доня были самые скверные, ибо среди ржаных
корольков было много горожан зажиточных и уважаемых. Собственно,
отсутствие в городе регулярной полиции и было одним из
последствий.
Ржаные корольки существовали уже много лет, и были неагреесивны
и безопасны. Большинство их веровало искренне, хотя были и
такие, которые норовили вкусить от преимуществ: бедный ржаной
королек в каждом городе найдет подаяние, богатый ржаной королек
в каждом городе найдет гостеприимцев и поручителей.
Так было раньше. Теперь, однако, число ржаных корольков, по
сведениям Доня, вдруг поползло вверх. Поговаривали, что в этом
виноват храм Шакуника, и, особливо, Даттам. Слишком многих
крестьян согнал он с земли и никуда не пристроил.
Если бы Донь был полноправным чиновником, он бы настоял на
