пляшет в воздухе, а оказывается, ты дерешься, как мужик
лягается.
Киссур усмехнулся и возразил:
- Клянусь божьим зобом, старый скунс, я так поступал, потому что
жалел тебя. Но если ты хочешь, я покажу тебе прием, которому
научил меня во сне мой отец Марбод Кукушонок, - и никто из живых
людей не знает этого приема, кроме меня и мужа моей матери,
потому что он наследственный в роду Белых Кречетов.
- Все твои приемы, - возразил король Варнарайна, - знают даже
вьючные ослы.
- Клянусь божьим зобом, - закричал со злобой Киссур, - эта
схватка будет между нами последней!
Они снова вьехали в круг и начали рубиться, и на пятом ударе
Киссур сделал вид, что промахнулся, и едва не выпустил меч.
Киссур перегнулся по-обезьяньи, чтобы поймать меч, а сам левой
рукой выхватил летающий кинжал, вделанный в ножны, и метнул его
в противника.
Но противник его взмахнул мечом, - и кинжал, рассеченный на две
половинки, упал на землю. Киссур понял, что его противнику прием
тоже знаком, и по этой примете узнал его. А противник придержал
коня и спросил:
- Что ж? Неужто ты подымешь руку на отца? Ведь я тебе не меньше
отец, чем мой покойный брат.
Киссур-младший промолчал.
- И не стыдно тебе, - продолжал Киссур-старший, - драться на
стороне вейцев? Погляди-ка на этих мужиков: речь идет об их
земле, а они пашут поле или бегут в лес, и каждый полководец
набирает войско за пределами ойкумены!
Киссур-младший возразил:
- А тебе не стыдно быть королем горшечников и башмачников?
Правда ли, что ты не можешь без их совета ни учредить налога, ни
казнить человека? Брось Ханалая, и будь самовластным королем и
государевым вассалом!
- Я, - сказал отец, - пожалуй, брошу Ханалая, если ты бросишь
своего Варназда. Посмотри на наши два лагеря: люди ойкумены
уверяют, что это их гражданская война, а сражаются за них одни
варвары! Почему бы нам с тобой, объединившись, не захватить
Небесный Город, как это сделали наши предки? Я, пожалуй, заплету
твоему Варназду косы и дам в руки прялку, - на большее он и не
годен.
Тут Киссур взмахнул мечом и вскричал со злобой:
- Я не знаю, кто научил тебя таким вонючим словам, - но в таких
спорах истину выясняют не языком, а оружием!
- Ах ты негодяй, - сказал Киссур-старший, - как ты смеешь лезть
на отца! Да я тебя прокляну за сыновнюю непочтительность!
- Врешь, сопливый хомяк, - отвечал Киссур-младший, - если
считать по-аломски, мой отец не ты, а покойник Марбод, - а если
считать по-вейски, то моей отец не ты, а государь Варназд,
потому что император - отец и мать всем подданным.
С этими словами они налетели друг на друга и бились до тех пор,
пока Киссур-старший не выбился из сил и не почувствовал, что
Киссур-младший его сейчас зарубит. Тогда он закричал, что,
пожалуй, Киссур прав, и представительное народоправство -
скверная форма правления, и что если Киссур его отпустит, он
обсудит это со своими рыцарями, из которых многие того же
мнения. Что ж? Киссур помахал-помахал мечом и отпустил его.
Арфарра все не шел к Киссуру, потому что в это время
взбунтовалась провинция Инисса. Наместник Иниссы позвал на
помощь какого-то князя из-за гор, чьи воины мочились, не слезая
с седла, отдал ему в жены свою дочку и зачем-то объявил
республику.
Арфарра кинулся с войском навстречу князю, но повел себя
довольно странно: увел все зерно из хранилищ на пути варваров, и
освободил им путь до самой провинции.
Варвары беспрепятственно соединились с союзником, и, испытывая
некоторый голод, разграбили Иниссу так же основательно, как и
все на своем пути. После этого крестьяне Иниссы, плохо разбирая,
где республика, а где империя, стали собираться в отряды
самообороны и полоскать варваров и комиссаров в речках; сеймик в
столице провинции называл крестьян бандитами и продажными
наймитами империи.
Продажных наймитов становилось все больше, пока в один
прекрасный день варвар из-за гор не отослал дочку наместника
обратно и не побежал домой. Тут-то Арфарра загнал его в болота и
утопил, а потом вступил в столицу провинции: впереди его бабы
стелили циновки, а позади шли пленные варвары, запряженные в
возки с рисом. Народ был в восторге, а наместника постелили на
площади, обложили камнями, чтоб не шевелился, и отрубили голову.
Рассказывали, что князь поругался с наместником следующим
образом: Арфарра-де обернулся старой колдуньей и явился во
дворец к князю. Там он прокрался к дочке наместника и сказал:
"Муж твой тебя не любит, но я знаю, как привязать его к тебе
навек. Срежь сегодня ночью, как он заснет, прядку волос с его
затылка, и принеси мне." - и дал глупой бабе ножик. После чего
пошел к князю и сказал: "Жена тебя ненавидит, и сегодня ночью
хочет зарезать". Глупый варвар поверил. Ночью он притворился
спящим, и, едва женщина вынула нож, схватил ее за руку.
Эту-то байку рассказывали по всей ойкумене. Но так как схожая
история случилась еще во времена государя Ишевика, то наше
мнение такое, что вряд ли Арфарра прельстился такой древней
уловкой, и все это, конечно, неведомщина с подливой.
После этого Арфарра, оставив войско, поспешил в столицу, потому
что до него дошли скверные слухи, и он не доверял Чаренике. Но
Арфарра был старый человек: ехал он очень быстро, на полпути
простыл, и в столицу приехал совсем больной.
Варназд посетил дом министра финансов: Арфарра лежал в широкой
постели с розовыми кружевами. Он был очень слаб. Многие
осторожно намекали государю, что старик выжил из ума или бредит,
и вскоре государь заметил это сам, особенно когда Арфарра, все
время сбиваясь, стал повторять, чтобы государь ни за что, ни при
каких обстоятельствах не отзывал из армии Киссура. Он путался и
лепетал, что это он во всем виноват, еще четверть века назад, а
один раз схватил племянника Чареники за рукав и сказал:
"Господин Ванвейлен! Мы не договорили!"
Все шутили и делали вид, что не обращают внимания на слова
старика, но многим было ужасно тяжело. Варназд уехал, не пробыв
и получаса: все выражали сочувствие государю, который решился
вынести столь печальное зрелище, и порицали Арфарру, который,
как оказалось, после ухода свиты заплакал, не чувствуя никакой
естественной благодарности.
На следующий день Чареника, подавая государю для подписи
документы, улучил минуту, когда государь отвернулся, выдернул
одну из бумаг и, скомкав, поспешно сунул в рукав. Государь,
однако, увидел все в зеркале и стал спрашивать, что это за
бумага. Чареника плакал и клялся, что бумага попала в документы
по недосмотру, что это ложь и клевета и не следует беспокоить ей
государя.
Государь угрозами заставил Чаренику отдать бумагу: это было
письмо от соглядатаев в стане Ханалая. В ней было сказано, что
Киссур ведет переговоры с Ханалаем и хочет изменить государю, но
дело застопорилось, так как ни один из них не соглашается
полностью подчиниться другому.
- Да, - сказал государь Варназд, - ты прав, это действительно
ложь и клевета, и, кажется, писано по приказу Ханалая.
На следующее утро в дворцовых переходах Чареника повстречался с
чиновником по имени Яжен, брат которого был продовольственным
интендантом в армии Киссура. Они разговорились о милости,
недавно оказанной Арфарре государем, и Яжен заметил, что
Чареника плачет. Яжен стал допытываться, в чем дело, и наконец
Чареника признался ему, что недавние слова Арфарры о том, чтоб
государь не отзывал Киссура из армии, не так уж глупы; Киссура
оклеветали в государевых глазах, и государь намерен его отозвать
и казнить. Яжен ужаснулся и в тот же вечер отослал эти слова с
курьером в армию к брату.
Через два дня государь кушал с Чареникой в беседке дыню, и вдруг
пожаловался министру, что Арфарра совсем выжил из ума, лепетал
третьего дни нивесть что, и верно, знал, чем досадить Варназду,
потому что тоска по Киссуру переела сердце государя: почему бы
не послать вместо в него в армию другого человека?
- Я боюсь за него, - сказал, ломая руки, государь, - и притом
мне без него одиноко.
Чареника стал прятать глаза и запинаться, и, наконец, с большой
неохотой пробормотал, что, по его мнению, если уж так угодно
государю, можно послать вместо Киссура чиновника по имени Астак.
Тут другой чиновник, случившийся в беседке, всегдашний друг
Чареники, вдруг грубо закричал на Чаренику, чтобы тот не лгал в
таких делах государю, упал на колени и произнес:
- Государь! Простите за грубость, но всем известно, что Киссур
ждет лишь повода к мятежу! Если его отозвать из войска, он
объявит, что его отзывают для казни, и взбунтуется! Ни в коем
случае нельзя трогать Киссура: это-то и имел в виду Арфарра!
- Пошел прочь, болван! - закричал государь. - Арфарра имел в
виду что-то другое.
Прошли еще четыре дня, и государь от тоски совсем заболел,
ничего не ел и каждый день играл со щенком, который родился от
Киссуровой суки. Надо сказать, это был пребезобразный щенок, -
хвост яичком, широкое брюхо, короткие лапки и мордочка
треугольная, как у выхухоли, - словом, все, что могло получиться
от случайной связи волкодава с болонкой. Притом же щенок был то
ли глух, то ли просто дурак.
На пятый день один из чиновников не выдержал и сказал государю:
- Государь! Нельзя видеть, как вы убиваетесь по этому негодяю!
Меж тем всем известно, что Киссур вел переговоры с Ханалаем,
пока им на помощь не пришли войска из Верхнего Варнарайна, и они
оба договорились признать главенство тамошнего нового короля.
- Что за вздор, - возразил государь, - Киссур никогда не
передаст командования другому.
- Дело в том, - возразил придворный, - что новый король
Варнарайна - отец Киссура.
А Чареника, поклонившись, произнес:
- Невозможно сказать, государь, - но эти двое сошлись на виду у
всего войска и разговаривали. Притом у варваров такие обычаи,
что сын не может сражаться против отца, и если он это сделает,
то все войско ему изменит.
- Великий Вей, - вскричал Варназд, - разве можно заставлять
человека драться против отца! Я отзову его и найду ему важнейшие
дела в столице.
- Он не вернется, - возразил Чареника, - его уверили, что вы
отзываете его для казни!
- Вздор, - сказал государь, - я напишу ему такое письмо, что он
не сможет не вернуться.
Через четыре дня после вышеописанных событий Киссур отчитывал
Сушеного Финика под большим, с трех сторон огороженным навесом у
канцелярской палатки. Солнце весело катилось в небе, меж резной
листвы ближних кустов сверкали красные и белые ягоды. Под
навесом стояло командирское кресло, и еще там было несколько
шкур, клетка со священными мышами и лампадка перед клеткой.
- Клянусь божьим зобом, - говорил Киссур, - этот человек сидит у
твоего зятя третий день и не признается, кто он. Я говорю: "Как
так", а они: "Да пытать некому!" Что за бардак!
В этот миг явился гонец и объявил, что у ворот лагеря стоят
государевы посланцы.
Посланцы прошли под навес. Их было человек сорок, и вид у них
был смущенный. Сущеный Финик как-то странно на них взглянул,
поклонился и пропал. Киссур совершил перед чиновником по имени
Астак, стоявшем впереди всех, восьмичленный поклон. Астак тоже
отвесил восьмичленный поклон, и протянул Киссуру два
запечатанных свитка.
- Вот государево письмо, - сказал он, - а вот государев указ, -
передать командование и срочно быть в столице.
Киссур прочитал письмо и указ, поцеловал печать на указе и
сказал Астаку:
- Я не могу передать вам командование.
- Вы хотите ослушаться государя?
- Здесь, увы, не регулярные войска. Мои командиры преданы мне
лично. Если я покину их, войско рассыплется, а люди уйдут в стан
наших врагов. Я служу государю и поэтому не выполню этого
приказа.
- Так, - сказал Астак, - нынче много охотников служить государю
так, как это им кажется правильным в собственных глазах. Ханалай
служит государю, отец ваш служит государю, - уж не заодно ли с
отцом служите вы государю?
Киссур поглядел на Астака. Чиновнику было лет сорок: он был
