Арфарра помолчал и ответил:
- Друг мой! Можно арестовать Кидара. Можно схватить всех тех,
кто, как ты считаешь, недостоин быть возле государя. Можно даже
найти им замену в лице твоих любимцев. Но в ойкумене тридцать
две провинции. Три уже отложились. Еще десять ждут только
повода, чтобы взбунтоваться. Мыслим ли повод лучший, нежели
военный дворцовый переворот?
Киссур облизнулся и сказал:
- Я разобью Ханалая и всех, кто осмелится следовать его примеру,
ибо отныне у империи есть войско.
- Да, - сказал Арфарра, - это удивительно. Вы сумели сотворить
войско из ничего. Ваша война с черными шапками принесла
семикратную прибыль. Сколько, вы думаете, вам понадобится денег
на войну с Ханалаем?
Киссур опустил глаза и сказал:
- Мои командиры преданы государю, но неразумны и дики. Они
хотели бы служить государю без платы, а кормиться с земли,
полученной за военную службу. Что взять с варваров?
Вопреки здравому смыслу, Арфарра расхохотался. Отсмеявшись,
старик сказал:
- Ваши варвары мудрее наших финансистов. Потому что, Киссур,
будущим летом в ойкумене деньги будут стоить еще меньше, чем
человеческая жизнь, и, действительно, кончится насилие
чиновников и богачей, а начнется насилие тех, кто кормится с
земли, полученной за военную службу.
Киссур задергал левым веком, и, чтобы скрыть это, стал
потихоньку расхаживать из угла в угол. Уже рассвело. Серый плащ
его, шитый по подолу жемчужными птицами в тростниках и травах,
цеплялся то за ножки жаровни, то за жертвенный столик. Вдруг
Киссур сплюнул в ладонь левой руки и ударил по плевку ребром
правой. Плевок отскочил влево и попал на шелковую молитвенную
подушечку.
- Значит, - сказал Киссур, - вы не арестуете Кидара?
- Нет, - ответил Арфарра.
Киссур нехорошо засмеялся и спросил:
- Сколько Кидар вам за это дал?
- Щенок, - сказал Арфарра, выпрямляясь, - ты знаешь ли, что
гово...
Арфарра не докончил фразы. Киссур, вытащив из рукава несколько
бумаг, швырнул их в лицо старику.
- Знаю, - закричал Киссур, - знаю, да не верю! Не верил до сих
пор! А теперь! Да они купили вас! Вам никогда ничего не нужно
было, кроме власти!
- Глупец, - пробормотал Арфарра, - даже если я бы что-то получил
от Кидара, то ведь все равно тот, кто его конфискует, получит
гораздо больше.
Киссур поверенулся и вылетел из двери, как пробка. Арфарра
некоторое время сидел молча, потом стукнул в бронзовую
тарелочку. Явился слуга. Арфарра кивком указал ему на красную
молитвенную подушечку, на которую попал плевок варвара, и
промолвил:
- Вынеси и сожги.
Хотя, право слово, плевок этот на подушечке был совершенно
незаметен.
На дневной аудиенции Киссур, выйдя вместе с государем, не
поклонился Арфарре - это видел весь двор.
Государь Варназд был счастлив и не расставался с Киссуром ни на
охоте, ни за трапезой. В свите его сразу же появилось множество
варваров. Государю нравилась их беззаботность и сила. Особенного
государь отличал одного из командиров, по имени Ханадар, а по
прозвищу Сушеный Финик. Сушеный Финик считался у аломов лучшим
певцом. Он пел хвалы государю на всех пирах, и не было случая,
чтобы он получил за свою песню меньше, чем он об этом в песне
просил.
Киссур ел с золотых блюд и спал под одеялом из песцовых шкурок.
Бесчисленные почести так и сыпались на него. Желая развлечь
народ, государь повелел выстроить варварский храм "черных шапок"
и устроил потешный штурм. Чернь была в восторге, варваров
наградили несметными дарами, а Арфарра был очень недоволен
тратами. Говорили, что потеху устроили по подсказке Чареники,
тестя Киссура.
На этом празднике даже народ заметил, что Киссур не кланяется
Арфарре.
А еще через неделю случилось ужасное происшествие.
Государь и Арфарра катались на лодке. День начался хорошо, а
потом вдруг пошел дождь. Даже молодой государь продрог, не
говоря об Арфарре, который со времени своего возвращения во
дворец зяб, как персиковое дерево зимой. Молодой государь велел
принести короб с плащами, надел плащ, хотел протянуть Арфарре
второй, но вовремя заметил, что мех на втором плаще изъеден
молью. Люди, бывшие вокруг, не заметили, что второй плащ был
изъеден молью, а заметили только, что государь не передал плаща
озябшему Арфарре. И на следующий день в приемной Арфарры было
много меньше людей, чем в предыдуший.
Прошло еще две недели, и до столицы дошли слухи о мятеже в
Верхнем Варнарайне, родной провинции Киссура, и о том, что там
учрежден выборный совет, как того хотел отец Киссура, Марбод
Кукушонок.
Киссур был взбешен и велел собираться в поход, но государь
Варназд, страшась разлуки, запретил поход и умолял подождать до
весны. Он не отпускал Киссура неделю, а в конце недели Киссур,
ночевавший в спальне государя, подсыпал Варназду в питье сонный
порошок, снял со спящего яшмовую печать, приложил ее к указу о
посылке войска и пошел вон. В этот миг государь, который за
ужином вылил питье в рукав и все видел, вскочил с постели, и все
кончилось ужасным скандалом.
И Киссур ездил на охоту по мокрым осенним равнинам, а сердце его
разрывалось при мысли об овечьих стадах на склонах гор, и о
вершинах родного края, тянушихся к небу.
Через три дня он сказал своему тестю, Чаренике, у которого
теперь часто бывал:
- Я без пользы убиваю невинных зверей, а в ойкумене разгораются
мятежи. Бунт в Верхнем Варнарайне надо усмирить железной рукой,
но государь плачет при мысли о моем отъезде. Не могли бы вы
подать доклад за меня?
У Чареники был далеко идущие планы, ему вовсе не хотелось, чтобы
войско уходило из-под столицы, и немудрено, что из доклада
Чареники государю ничего не вышло. Киссур, услышав об отказе,
разрыдался, а тесть его сказал:
- Увы! Это Арфарра настраивает государя против вас! Я слышал,
как он говорил, что жители Варнарайна обустроили вашу страну по
плану вашего отца; и вы проситесь в Варнарайн затем, чтобы стать
там королем.
- С этого негодяя станется, - молвил Киссур.
Через два дня Киссур был со своей женой, дочерью Чареники.
Киссур лег на шкуру. Женщина стащила с него сапоги, и стала
вынимать за пологом шпильки из волос, а потом затихла. Киссур
отогнул полог и увидел, что жена его сидит со шпилькой в руке и
плачет. Он подошел к Янни и спросил:
- Что ты плачешь?
- Ах, - сказала Янни, - ты же знаешь, вчера у Арфарры был
фейерверк, и я там была, а ты был с государем на охоте. Я отошла
в красный покой, и вдруг этот старик подходит ко мне, смотрит на
меня своим страшным глазом и говорит: "Ах, какой же я глупец,
что я отдал вас Киссуру. Но ничего, еще все можно поправить."
- Гм, - сказал Киссур.
Теперь каждый день тесть навещал зятя, а когда тестя не рядом не
было, то была жена. И каждый день Киссур слышал при дворе из
чьих-то уст то, что про него говорил Арфарра.
- Арфарра беседовал с господином Дессом и сказал, что вы
толкнули к мятежу наместника Кассанданы только затем, чтобы
удовольствовать войско и разграбить провинцию.
- Перед церемонией Белых Слив Арфарра ругался: "Киссур-де оттого
не взяточник, что грабитель. И лучше, если чиновники обогащаются
через взятки, чем если они обогащаются, шаря с войском по обе
стороны границы. Ведь не все грабежи так удачны, как грабеж
храма черных шапок, и вообще варваров следует предоставить их
собственным раздорам".
- Арфарра созвал своих инженеров и сказал: "Если бы не мой
порох, Киссур бы никогда не взял Храм Черных Шапок! Следует
запретить варварскую доблесть и найти такой способ войны, при
котором империя бы опиралась не на силу варваров, а на разум
инженеров и чиновников!"
И так они каждый день сыпали много слов.
Через неделю Чареника сказал своему секретарю:
- Как ты думаешь, есть в мире вещь, которая может примирить
Киссура с Арфаррой?
- Думаю, - ответил секретарь, что такой вещи нет.
- А ведь полгода назад эти двое были неразлучны: можно ли было
себе представить такое дело?
- Нет, нельзя было этого представить, - ответил секретарь.
- А что ты из этого заключаешь? - спросил Чареника.
- Я заключаю, - ответил секретарь, - что если Киссура можно было
убедить, что Арфарра непригоден в делах правления, и на это
потребовалось шесть месяцев, то можно будет убедить Киссура и в
том, что государь Варназд непригоден в делах правления, и на это
потребуется не больше месяца.
На следующее утро Янни сидела перед зеркалом в своих покоях. Две
служаночки ползали вокруг ее юбки с кружевами и иголками, а сама
Янни, непрестанно оборачиваясь, глядела то в зеркало, то на
стену за зеркалом. На стене висел портрет государыни Касии в
полный рост. Государыня глядела на Янни с загадочной улыбкой, и
была написана очень хорошо и соразмерно: только руки ее были
как-то неловко согнуты и словно привешены к рукавам. Янни знала,
отчего у портрета такие неловкие руки. Когда этот портрет писали
в первый раз, на руках у государыни был младенец, сын. А потом,
когда государыня распознала в сыне подменного барсука и казнила
его, ребеночка замазали. Вместо матери, глядящей на младенца,
вышел пристальный взгляд государыни Касии. И портрет, как мы уже
говорили, был очень хорош, только руки были дурны. Янни
беспрестанно глядела то на портрет, то на себя в зеркале рядом.
Вдруг дверь отворилась: пожаловал ее отец.
- Знаешь ли ты, - сказал он Янни, - что Киссур вчера получил
письмо от своей матери, из Варнарайна?
Янни покачала головой. На Чаренике был кафтан с четырьмя
рукавами, два рукава для рук, а два - для почета. Чареника вынул
из почетного рукава перевод письма и показал его Янни. Янни
взяла и стала читать.
- Вот безумная старуха, - скзала Янни, прочтя письмо и глядя то
в зеркало, то на портрет государыни Касии на стене. - Ведь она
требует от него отомстить за отца и убить Арфарру! А зачем? А
ведь он, я знаю, плакал от этого письма вчера!
- Хорошее письмо, - сказал Чареника.
- А что, - сказала женщина, нехорошо поводя бровями, - когда я
стану государыней, - стоит мне отдавать налоги на откуп или нет?
- Ни за что, - сказал Чареника. - Ни откупов, ни монополий, ни
частных предприятий. Вообще Киссур правильно говорит, что в
хорошем государстве не должно быть трех разновидностей
разбойников, как-то: взяточников, земледельцев и торговцев. Так
что он, конечно, будет хорошим государем.
Тут послышались голоса: на веранду вошел Киссур, разряженный и
улыбающийся, и с ним под руку - вторая его жена, Идари.
Янни как-то странно вытянула голову, сложила губки раковинкой и
сказала:
- Милая! Эта девка совсем запуталась, как сделать кофточке
зарукавник; покажи ей, ты так хорошо исполняешь все обязанности
служанок.
Идари отошла к лавочке и стала показывать служанке, как шить
зарукавник, а Киссур и Янни смотрели на нее, улыбаясь.
Если бы Янни знала, что, в представлении Киссура, хорошая жена
должна обшивать себя и мужа, стряпать и никогда не перечить
высшим, то она, верно бы, вырвала иголку из рук Идари и все дни
проводила б у очага и ткацкого станка; но в представлении Янни
женщина с загрубевшими от работы руками была лягушкой в глазах
мужчины, а Киссур ей ничего не говорил.
Принесли чай и сладости. Янни села Киссуру на колени и стала
поить его из своей ладошки, а потом взъерошила кружево на рукаве
и сказала:
- Какое хорошенькое запястье! Это из храма черных шапок?
Киссур снял запястье со своей ручищи и надел его на ручку Янни.
- Нет, - сказал он, - это подарок одного достойного человека из
города Шукки, кстати, друга твоего отца. В этом городе якобы
были запасы зерна - я приказал доставить их войску. Этот человек
кинулся ко мне и умолял отменить приказ, потому что зерно было
роздано голодающим. Очень совестливый и честный человек. А
запястье это, с прочей рухлядью, выкопали, представь себе, у
дерева, когда рыли канавку у его палатки. Он подарил мне этот
сундучок из любви, сказал: "Зачем он мне - этим все равно не
накормишь народ".
Тут Киссур глянул в угол и увидел, что Идари сидит, опустив
глаза, и больше не шьет.
