- Дед! - сказала Янни, - отец велит мне идти за него замуж!
Янни была, конечно, невеста Шаваша: но тот был фаворит опального
министра и больше, чем покойник, и ничего Чареника в этот миг
так не желал, как доказать свой разрыв со всеми этими
бунтовщиками.
- Но ведь он же монах, - сказала Идари.
Янни заплакала еще громче.
Арфарра, действительно, был когда-то монахом-шакуником, но это
ничего не значило. Во-первых, постригли его насильно, и клятвы
за него давал другой человек, так что потом, когда Арфарра стал
араваном Варнарайна, в монахах числили того, кто повторял
клятвы. А во-вторых, монахи-шакуники все равно стали, по указу
государыни Касии, мирскими людьми.
- И когда же свадьба, - спросила Идари.
- Сегодня, - всхлипнула Янни, - в час Росы, потому что-де завтра
государь объявит траур по погибшим, и свадеб не будет три
месяца! У меня нет даже времени сшить новое платье!
И от этой, последней обиды, Янни окончательно разревелась.
Идари выглянула в окошко: были уже сумерки, небо было как бы
расписано красными лопухами, - пожар в городе продолжался третий
день. Идари подошла и обняла подружку.
- Ты счастливая, - сказала Янни, - бедняки выходят замуж, за
кого хотят.
- Нет, - сказала Идари, - я дала тебе клятву.
- Кто же, - возразила Янни, - знал, что отец выдаст меня за
старика, да еще и палача вдобавок? Не надо мне твоей клятвы.
Идари молчала. Ей было все равно, за кого идти.
- А как ты думаешь, - спросила Янни, - если я выйду замуж за
этого палача, я сумею сделать так, что Шаваша помилуют?
- Не думаю, - сказала Идари, - наоборот, его тогда совершенно
убьют.
Вечером была свадьба: бог знает что за угодливая свадьба! Янни и
Идари сидели за занавеской. Арфарра сидел бок о бок с Чареникой
в паллии, вышитом лазоревыми цветами по голубой земле. На голове
у него была парадная шапка первого министра, с широкой каймой.
На кайме сидало шесть птиц, низаных жемчугом, а с каймы свисали
лапки с золотыми репьями. Арфарра снял шапку и подкидывал одну
из лапок. Ел он мало, и опять было ясно, что опять станут пороть
поваров. Всем гостям было очень весело. Через час Янни пискнула
и упала в обморок. Девушку унесли, и Идари пошла за ней.
К ночи поднялся шум: жениха провожали в опочивальню. Янни
заплакала и сказала:
- Право, скажи, что я сегодня нечиста, будь вместо меня!
В пустой опочивальне Идари забилась под подушку и тоже стала
плакать.
- Ты что здесь делаешь?
Идари обернулась и обомлела: над ней, высоко подняв рогатый
светильник, стоял Кешьярта, - в боевом кафтане городской стражи,
помятый и немного мокрый.
- Я, - сказала жалобно Идари- вторая жена вашего начальника. -
Янни просила меня сказать, что она нынче нездорова, и что я
вместо нее.
Киссур покраснел от гнева, а потом выронил светильник, упал на
постель поперек Идари и стал хохотать, как сумасшедший.
- Что вы делаете, - заверещала Идари, - сейчас сюда придет
первый министр!
Киссур вцепился в ворот кафтана и продолжал хохотать:
- Вот так зятек, - кричал он, - вот так зятек! Ох как я его
повешу!
Чареника, бывший министр финансов, всячески желая доказать свою
преданность, забыл упомянуть на женской половине, как о детали
совершенно несущественной, что господин Арфарра отказался от
звания первого министра в пользу Киссура. А Киссур, в свою
очередь, опоздал к свадьбе, так как негодяи из красной слободы
сильно задержали его, и в начале пира Арфарра сидел за столом
посаженным женихом, как это часто делают.
На следующее утро Арфарра явился поздравить молодых, и уединился
с Чареникой. Эти двое провели брачное утро вдвоем за бумагами, и
от этого взаимного удовольствия были счастливы.
Когда они выходили из кабинета, им попалась бабка в полосатой
кичке и сказала, что Киссур купается в пруду и от счастья помял
угол беседки. Арарра улыбнулся, потому что он не очень-то
понимал, как можно быть счастливу из-за женщины, если ты -
первый человек в государстве. Чареника сказал:
- Это хорошо, что Янни ему понравилась, потому что часто браки,
заключенные ради блага государства, кончаются несчастиями из-за
холодности жениха. Ведь у него не было никаких других
привязанностей?
- Совершенно не было, - ответил Арфарра.
После этого Арфарра покинул Чаренику, спустился в сад и присел
на мраморный пенек, щурясь и улыбаясь, как кот на солнышке. Тут
из-за беседки, увитой глициниями, вышла девушка, и Арфарра узнал
в ней девушку из Небесной Книги. Арфарра улыбнулся, вспомнив,
как она неделю назад, пряча глаза, совала ему в руку корзинку.
Как он тогда ее напугал! Что он посулил ей тогда? Хорошего
жениха? "Если б - подумал Арфарра, - я ее встретил тридцать лет
назад, я бы женился на ней. Может, и сейчас не поздно?" И
Арфарра вдруг странно вздохнул, вдруг поняв, что, вероятно, даже
первый человек в государстве может быть счастлив из-за женщины.
А Идари подошла к старику, стала на колени и сказала:
- Ах, сударь, вы больше, чем колдун!
"Ее любовники будут смеяться надо мной, - подумал Арфарра, - ну
и что?" - положил руку на голову девушки и погладил ее.
- Мы с Киссуром говорили об этом всю ночь, - продолжала Идари, -
и сошлись на том, что вы умеете видеть за вещами и впереди
вещей. Потому что если бы я знала, что Янни выходит замуж за
Киссура, я, конечно, не осмелилась бы вновь попасться ему на
глаза. И подумать только, что я еще кормила вас пирожками, а вы
уже все знали! Что с вами, дедушка?
Последние слова Идари произнесла потому, что губы Арфарры вдруг
как-то посерели. Он поднял голову и стал смотреть, как в лучах
утреннего солнца к нему спешит, шагая по-утиному, новый префект
столицы Чареника.
- Ничего, - сказал Арфарра, - А теперь беги отсюда, крошка, и
никому не говори того, что ты сказал мне.
А Киссур между тем ускакал в город, и вернулся к тестю лишь
вечером. Вот он подъехал с дружинниками к воротам, и увидел, что
на них висит простыня, а на простыне - кровь.
- Это что такое? - спросил Киссур.
- Это такой обычай, - ответила ему бабка в полосатой кичке.
Киссур удивился и, пройдя в дом, стал искать, не был ли он вчера
ранен. Ничего, однако, не нашел. Тогда он спросил своего
вассала, Алдона:
- Слушай, помнишь, мы вчера вешали этих красненьких, и один так
верещал, что мне пришлось на прощание зарубить его мечом? Как ты
думаешь, он не мог мне обрызгать свадебный кафтан?
- По правде говоря, - ответил Алдон, - он это и сделал, только
ты был такой сердитый, что мы не успели тебе это сказать.
- Да, - промолвил Киссур, - сдается мне, что не та кровь, какая
надо, висит на этой простыне, и не очень-то это хорошее
предзнаменование.
Относительно Нана Арфарра сказал Киссуру чистую правду, - никто
не знал, куда он делся, и сам Арфарра не знал, хотя искал весьма
пристрастно и до многого доискался.
Нан исчез не один: вместе с ним пропал и начальник его стражи,
маленький варвар из народа аколь, человек дьявольской ловкости и
преданный господину министру, - этот человек, по показаниям
домашних Нана, вошел в кабинет министра через полчаса после
того, как министр скрылся в нем с бунтовщиками. А когда Арфарра
показал Киссуру его портрет, Киссур признал в маленьком варваре
человека, который сошел во двор и отдал ему документы.
Арфарра стал выяснять, кто именно взял из колыбели маленького
сына министра, и выяснил, что это был чиновник седьмого ранга
Тий, один из бывших секретарей Нана, тот самый, который очень
помог в эти дни Арфарре. Арфарра арестовал секретаря, и тот
показал, что встретил Нана с маленьким начальником стражи в
пустынной юго-восточной галлерее. Нан сказал "Принеси мне
ребенка и три пропуска с подписью Арфарры". Тий и начальник
стражи пошли вместе. По дороге начальник стражи рассказал Тию,
что он видел Киссура в Зале Пятидесяти Полей и сказал об этом
Нану, и что Нан велел ему устроить в зале засаду. А потом, три
часа назад, Нан прислал спешную записку убрать людей и явиться
как можно скорее к Нану. Тот явился во дворец и прошел в
кабинет. Там лежал сын Шиманы, убитый, и еще двое сектантов, а
Нан сидел весь белый, и повторял, "Мой сын не останется в этом
дворце, не оставлю сына Арфарре".
- А куда делся Нан потом? - спросил Арфарра.
- Не знаю.
- И он не пытался увидеться с государем?
- Нет. Он сказал: "Государь обиделся на меня, потому что я не
так часто ездил с ним на охоту. Он нашел министра, который будет
ездить на охоту столько, сколько хочется государю".
Нельзя сказать, чтобы первый министр исчез совсем без следов.
Один инспектор по творогам и сырам встретил в пяти верстах от
города трех оборванцев с ребенком, - оборванцы утекал прочь от
горящей столицы, лица двоих показались инспектору странно
знакомыми. Нашли чиновника, вполне верного Нану, который дал ему
свою лодку в Гусьих-Ключах, - а через семь дней в Голубых Горах
- уму непостижимо, как его туда занесло, - один из парчовых
курток видел трех горшечников с мешком и ребенком, по описанию
похожих на беглецов, послал записку в управу и побежал за
горшечниками. Через неделю отыскали в лесу то, что осталось от
парчовой куртки, - а осталось мало, потому что в лесу было много
зверья.
А потом их видели на границе Харайна с Чахаром, уже без ребенка,
- стало быть, Нан отдал ребенка одному из незаметных, но верных
своих друзей, такому, что скорее умрет, чем предаст,
какому-нибудь многодетному чиновнику в глухой сельской управе...
Это известие страшно перепугало Арфарру. Проиграв в столице,
министр утекал в Харайн, - в Харайн, где хозяйничали ставленник
Нана Ханалай и его правая рука Шаваш, в Харайн, где стояло
единственное боеспособное войско империи.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой Шаваш узнает об аресте Нана, а
наместник Ханалай беседует с крестьянином, желая узнать мнение
народа.
Через пять дней после ареста Нана Шаваш, в Харайне, получил
известие о случившемся. Он кивнул головой, допил утренний чай,
написал несколько записок и отправился в управу. Чиновники у
входа шарахнулись от него. Шаваш, не повышая голоса, велел
принести несколько дел и занялся, как ни в чем не бывало,
бумагами.
Днем в воротах управы явилось двое в парчовых куртках: они
скакали от самой столицы. Парчовые куртки прошли в кабинет
Шаваша. Инспектор отложил бумаги и ледяным тоном осведомился,
что им угодно. Парчовые куртки предъявили полномочия: арестовать
и препроводить в столицу. Шаваш дописал составляемую им бумагу,
проглядел ее, исправил ошибку, приложил печать и разорвал. Потом
откинулся в кресло и так сидел все время, пока шел обыск.
Раз он спросил стакан вина, но человек в парчовой куртке
засмеялся и ударил его по щеке. Никто так и не заметил, когда
именно он, поправив волосы, сунул руку с черепаховой заколкой в
рот, - а когда стражник бросился к нему, бранясь, было уже
поздно, - Шаваш, мертвый, сползал с кресла, и глаза его
стекленели.
Мертвеца вынесли во двор и кинули в тележку, погрузили туда
сундуки с конфискованным, и поехали из города. В управе многие
плакали; двери в кабинет были распахнуты настежь, от сырого
сквозняка качались травы и деревья, вытканные на гобеленах, а
под деревьями зябли красавицы. Сейфы стояли со вспоротыми
животами, изнасилованные и пустые, и из ящика стола на пол
выкатились разноцветные шарики-леденцы, - Шаваш, бывший
деревенский мальчишка, обожал лакомиться над бумагами. Было
видно, что парчовые куртки многое просто беззастенчиво украли.
Прошло еще три часа, и в управу явились местные стражники.
Оглядели разгромленный кабинет и флигель в саду и ускакали к
наместнику Ханалаю. Наместник выслушал их и грохнул кулаком по
столу так, что кусочки яшмы брызнули из инкрустаций. Ярыжки
ушли, и он вскричал:
- Мне не доверяют: я ведь ставленник Нана. Я хотел арестовать
этого мальчишку с самого утра, чтобы предоставить доказательства
своей верности; а мне не только не прислали приказа, но и не
известили об аресте!
Днем к управе пришел Свен Бьернссон, в незаметной одежде
