- Я, - продолжал Киссур, - полюбил этого человека и поставил его
наместником в Кассандане, чтобы иметь там справедливость. А
теперь, можешь ли поверить, - этот негодяй Арфарра говорит, что
я взял от этого человека взятку и нарочно затеял смуту в
Кассандане, чтобы посадить туда наместником человека, давшего
взятку! Арфарра - пес, который не знает, что такое дружба, и
называет подарок - взяткой!
Чареника облизнулся. Янни сидела на коленях Киссура и все так же
перебирала его длинные волосы. Утреннее солнце пробивалось
сквозь шторы, плясало в золотом шитье и в росписях карнизов.
Киссур поглядел на свою вторую жену и увидел, что она совсем
наклонила головку. Киссур вдруг вскочил.
- Клянусь божьим зобом, - заорал он, - это действительно была
взятка!
Киссур вылетел из-за стола и затопал по лестнице. Идари - за
ним. Чареника бросился к окну: со двора неслись бешеная ругань и
ржанье, заверещал попавший под плетку конюх, захрустел под
копытами гравий. Чареника пожевал губами и произнес:
- Если бы этот человек был умней, он не взял бы сундучка. А если
бы он был глупей, то я бы сделал его государем.
А дочь Чареники, Янни, зарыдала и сказала:
- Он не любит меня! Он любит Идари!
Это замечание, право, нельзя было назвать логичным выводом из
происшедшего, но оно несомненно доказывало, что душу бедняжки
Янни и душу государыни Касии пекли в разных печках.
Советник Арфарра сидел в своем кабинете за столом. На нем была
желтая шапочка, стянутая вокруг головы снурком, и бархатный
кафтан-четырехрукавка. На одной стороне кафтана были вышиты
лисы, на другой - олени.
- Я, - сказал Киссур с порога, - негодяй и болван! Это
действительно взятка.
Арфарра поднял голову. В дверь вслед за Киссуром лезли
всклокоченные рожи, с глазами, круглыми от страха за начальство.
Арфарра махнул рукой: рожи сгинули.
- Что же, - продолжал Киссур, - эта взятка и прочее, -
действительно стала причиной восстания в Кассандане?
Арфарра дописал какую-то бумагу, посыпал ее песочком, стряхнул
песочек в корзинку и улыбнулся:
- Вообще-то, - сказал Арфарра, - когда от наместника требуют
заплатить установленные государством подати, это не должно быть
поводом для восстания. Но в сложившихся обстоятельствах - да.
Киссур смотрел на него в упор своими наглыми голубыми глазами.
- Сколько еще взяток я взял?
- Ты лично или...
- И так и так.
Господин Арфарра снял со стола одну из папок и протянул Киссуру.
Тот открыл папку и стал читать. Листы в папке были исписаны в
стиле "молодых ростков" четким почерком Арфарры, с примерными
цифрами и краткими разъяснениями. Киссур читал, пока солнце не
перебралось с одной половины дня на другую. Наконец Киссур
встрепенулся и сказал:
- Однако! Для кого вы приготовили эту папку?
- Для тебя. Я знал, что ты придешь.
Киссур встал и начал расхаживать по кабинету взад и вперед.
Потом он остановился перед Арфаррой и с тоской сказал:
- Этот чиновник из Шукки... Я ведь не глупец, советник! Но он
был так щедр, чистосердечен. Шутил: "Зачем мне деньги? Все равно
богатство, не употребленное на подарки и пиры, приносит
владельцу несчастье!" Это было совсем не как взятка чиновника, а
как дар благородного сеньора! Вы не представляете, насколько это
было похоже!
- Да, - промолвил Арфарра, - это ужасно похоже.
- Почему же вы не объяснили мне? - спросил Киссур, выпучив глаза
на папку. - Вы же ясновидец. Почему не предупредили заранее?
Арфарра засмеялся.
- Киссур, - сказал он, - если объяснить очень умному человеку
правила игры в "сто полей", он не начнет играть хорошо, пока сам
не сыграет тысячу партий. Вы полагали, что взяток брать не
следует, а что дают их так: подходит к вам негодяй с грязными
руками, и со ртом, похожим на арбузный ломоть, и говорит: "Вот
взятка! Возьми!" Это, конечно, тоже бывает.
Арфарра помолчал и продолжил.
- Вот это-то я и имел в виду, Киссур, когда говорил, что опасно,
если первым человеком в государстве становится выскочка, варвар
или повстанец. Он может быть весьма умен: но люди вокруг тоже
умны, и вдобавок опытны.
- А что бы, - спросил Киссур, - сделал господин Нан, если бы
этот чиновник из Шукки подарил ему сундучок?
- А этот чиновник из Шукки, - сказал Арфарра, - уже дарил Нану
сундучок. За неделю до мятежа господин Нан утвердил план
строительства нового канала от Идена до Кассанданы. Было много
охотников получить подряд на этот канал, и этот чиновник с
сундучком был в их числе.
Арфарра замолчал и долго мешал угольки в жаровне.
- Есть вещи, - продолжал старик, - которые нельзя уничтожить, но
можно направить к добру или злу. Не думаю, что кто-либо,
когда-либо, в каком угодно государстве получит подряд на такой
канал без взятки. Но ни мне, ни господину Нану этот чиновник
никогда бы не предложил сделать его наместником Кассанданы. И
разница между плохим и хорошим государственным устройством
заключается не в том, берут или не берут чиновники взятки, а в
том, чего достигают с помощью взяток - строят каналы или
вызывают восстания.
Киссур сидел, как мышь под дождем.
- Не стоит отчаиваться, - сказал Арфарра. Вот если б ты
послушался советов Чареники и превратил бы ойкумену в пустыню и
назвал бы это справедливым правлением, а потом догадался, что
сделал противоположное тому, что хотел, - вот тогда был бы повод
к отчаянию.
Наступило долгое молчание. Киссур, опустив взгляд, следил, как
по ножке стола в солнечном луче ползет паучок. Вдруг он поднял
голову:
- Но ведь я хотел сделать только то, что вы сами хотели сделать
четверть века назад!
Арфарра вздрогнул, а на щеках его вспыхнули два красных пятна.
- Как вы могли разувериться в том, за что отдали жизнь? За что
народ называет вас богом-хранителем! Ничто на земле не может
заставить человека отказаться от самого себя!
Арфарра молчал довольно долго и потом сказал:
- Когда-нибудь я тебе объясню, что заставило меня поумнеть. Но
это будет такой неприятный разговор, что на сегодня с тебя
хватит.
Осень быстро кончилась, началась холодная, дождливая зима. Это
была самая счастливая зима в жизни государя Варназда. Мятежник
Ханалай сидел в Харайне тихо, как лягушка подо льдом. В Верхний
Варнарайн Арфарра послал вместо армии трех умных чиновников и
сорок мешков денег и так умело повел дело, что весь выборный
совет из-за этих сорока мешков передрался. Кажется,
договорились, что республика Варнарайн будет иметь полный
суверенитет внутри империи, или неполный за ее пределами...
государь не вникал.
Войско Киссура стояло под столицей и кормилось за казенный счет.
Киссур полагал это безумием: даже князь держит дружину, чтобы
добыть с ней богатство: что же государь держит дружину, чтобы
проедать казну?
Противу правил Варназд часто бывал во дворце своего министра.
Однажды он стоял у азалий на берегу пруда и вдруг заметил на
дорожке слугу с рогожной корзинкой. Слуга увидел его и смутился.
Варназд приказал открыть корзинку: в ней копошилась пара щенков.
Слуга сказал, что это ощенилась большая белая собака, помесь
волка и волкодава, которая раньше жила с Арфаррой в горах. Она
отстала от Киссура по пути в столицу, а через месяц объявилась
вновь. Теперь она жила с Киссуром, так как он брал ее на охоту.
Киссур пускал ее в комнаты, и там она спуталась с одной из тех
плоских собачонок, которых держат в покоях женщины. Киссур,
разобидевшись, приказал утопить щенков.
Варназд взял щенков к себе; один вскоре подох, а другой жил и
жевал все кисти и кружева в государевой спальне.
В эту зиму было много поединков между варварами, и лопнул банк,
торговавший с Верхним Варнарайном, а еще два банка уцелело
только потому, что Арфарра выдал им основательную ссуду. В эту
зиму несколько чиновников сошло с ума.
Киссур стоял на вершине могущества. Он был обласкан и осыпан
милостяыми. Тысячи просителей обивали его порог, тысячи слуг
сновали, как челноки, туда и сюда, чтобы выполнить любую его
прихоть. В окнах его дворца сияли огромные стекла, в оранжереях
зрели золотистые персики и красные сливы, и утки с золочеными
хохолками важно плавали в озерах его садов.
И с каждым днем Киссуру казалось, что несчастье - все ближе и
неизбежней. Каждый шаг наверх напоминал, что наверху - бездна.
По ночам в душе его пробуждался древний инстинкт рода,
твердивший, что за всякой безмерной удачей следует безмерное
падение, ибо боги завидуют избранникам судьбы. Быть может,
являлся ему и призрак Нана, прежнего хозяина дворца? Несчастный
министр пропал бесследно, не объявился ни у мятежника Ханалая,
нигде... По ночам Киссуру снился неприкаянный беглец, убитый
лукавым перевозчиком, или просто утонувший в трясине.
К тому же жизнь бок о бок с государем оказалась совсем не то,
что он себе воображал. Киссур мог бы заметить, что Варназд
капризен, беспокоен и ленив. По счастию, он этого просто не
замечал, как не замечает влюбленный недостатков любимой.
Зато двор... О, двор! Страшное место, где честные люди мерзли,
как рыбы в осенней воде, где негодяи плавали, сонно поводя
плавниками, где любая случайность губила человека, где любой
пустяк истолковывался тысячью удивительных способов. Где друзей
приобретали, только чтоб подороже их продать, где от каждого
шага наверх хрустели черепки чьих-то раздавленных душ, и где
голос чести звучал одиноко и беспомощно, как колокольчик овцы,
заблудившейся в горах во время метели, - как писал когда-то
мятежник Андарз, оказавшись в опале.
К тому же после примирения с Арфаррой Киссур возненавидел свою
жену, Янни, дочь министра Чареники. Киссур ночевал в лагере или
со второй женой, которой тоже не мог простить измену, а то и
просто в кабаках у случайных шлюх. Янни визжала, тычя пальцем в
женские волосы на кафтане, Киссур багровел и уходил в кабинет.
Последний нищий мог развестись со своей женой, и вернуть ее
отцу, а он, первый министр, любимец государя - не мог! Арфарра
каждый день твердил ему, что разрыв с Чареникой принесет гибель
стране. О, двор, садок негодяев и подлецов, перед которыми даже
он, Киссур, вынужден был заискивать!
В такие дни первый министр бывал страшен. В чиновника,
раздражившего неуместным докладом, летела папка или тушечница,
почтительно склонившегося челядинца, забывшего заплести коню
хвост, Киссур сек плеткой, пока тот не падал на землю - и первый
министр с пятком варваров опять надолго исчезал на охоту или в
столичный кабак.
Киссур умел побеждать и водить войска: но он не умел править, и
он понимал это, ибо искусство править было искусством разрешать
в компромиссах то, что он привык разрешать в поединках. Поэтому
он сделал самое умное - он отдал всю власть Арфарре и, сжав
зубы, выполнял на приемах все его наставления, улыбаясь порой
чуть ли не каким-то контрабандистам из Харайна, доверенным лицам
мятежника Ханалая и вдобавок торговцам!
Киссур ни разу и не подумал, какое, в сущности, непосильное
бремя взваливает он на шестидесятилетнего, слабого здоровьем
старика, который должен выполнять все обазанность министра
финансов, все обязанности первого министра и еще при этом
дрожать, как бы молодой безумец не сделал на приеме
непроправимой глупости, - всего не предусмотришь в долгих и
мучительных наставлениях.
Арфарра очень жалел, что в свое время не принял должности
первого министра, - а теперь новые перестановки выглядели бы
подозрительно, да и Арфарра бы скорее умер, чем попросил Киссура
поменяться ролями.
В эту зиму Арфарра спал по четыре часа в сутки. Судьба страны
висела на волоске, и Арфарра знал, что если он будет спать по
шесть часов в сутки, волосок оборвется и мир погибнет, а если он
будет спать по четыре часа в сутки, то, может быть, мир уцелеет.
И Арфарра спал по четыре часа.
Каждый день Арфарра, надушенный и благоухающий, в парадной
шапке, встречал варваров и чиновников у Синих Ворот, совершал с
ними положенные обряды и приносил установленные жертвы, обходил
городские дома призрения, кланялся мастерам в цехах и
