Шимана поцеловал священные таблички и предложил:
- Посвятим первую часть заседания выборам делегации,
отправляющейся во дворец, ибо первая, увы, вернулась ни с чем, -
а потом господин Нан обещал прислать документы, в которых будет
рассказана вся правда о злодеяниях Чареники и других негодяев,
угнетавших народ.
Едва выбранная делегация отбыла во дворец, как к Шимане прибежал
посыльный от Андарза и доложил, что к Зале Пятидесяти Полей от
рыночной площади идет огромная толпа, и во главе ее - святой
Лахут.
- Не стоит ли объявить их агентами Арфарры, - спросил один из
сектантов, - и отрубить им головы?
- Нет, - возразил Шимана, - придется срубить слишком много
голов. Лучше допустить народ в залу и побрататься с ним.
Делать нечего! Молебен пришлось отложить, и скоро огромная толпа
народа окружила павильон, где заседали уважаемые люди и
представители цехов. В павильоне растворили двери, и народ
набился в проходы и верхние галереи. У пришедших в руках были
фонари в форме красных орхидей, с надписями на фонарях
"представитель народа". Остальные размахивали приветственными
флагами.
- Что-то у них слишком много флагов, - заметил один из членов
Доброго Совета.
- Они насажены на древки копий, - шепотом ответил Шимана.
Сначала люди с красными фонарями вели себя тихо. Попав во дворец
впервые в жизни, они с благоговением вертели головой, озирая
изысканную резьбу на стенах и цветочные шары, свисающие с
потолка. Потом ораторы из их числа стали выходить на сцену со
словами благодарности собору и народу, и по мере каждого
последующего выступления люди с красными фонарями вели себя все
развязней, и даже скоро заплевали пол, на котором уселись,
красной жвачкой от бетеля.
Первый оратор сказал:
- Предлагаю считать нынешний день первым днем нового времени.
Прежние века не существуют для нас; нельзя считать жизнью то
время, когда мы жили под пятой тирании.
Люди в проходах и ярусах одобрительно засвистели.
Вторым говорил человек в кафтане младшего дворцового писца.
- Люди, - сказал он, - никогда я не видел революции столь
удивительной и возвышенной, рассыпающей благоухание вокруг,
милостью привлекающей друзей, великодушием побеждающей врагов! Я
сам видел, как при известии о революции расцвело золотое дерево
во дворце!
Люди в проходах и ярусах одобрительно засвистели.
Третьим выступал человек в красной парчовой куртке и с
оторванным ухом.
- Люди, - сказал он, - я всегда был справедливым человеком!
Сердце мое такое, - где увижу негодяя, не могу заснуть, пока не
сьем у негодяя сердце и печенку! Всю жизнь я должен был
скрываться от негояев...
Слова его потонули в рукоплесканиях, - это был знаменитый вор
Ласия Бараний Глаз.
Четвертым вышел человек в куртке мастерового.
- Люди, - сказал он, - посмотрите на себя: здесь тысяча стульев,
и каждый человек сидит на одном стуле: странным показалось бы
вам, если бы кто-то расселся на пяти стульях. Люди! Жизнь наша
подобна этому залу, а имущество - местам в зале; на всех хватило
бы поровну, если б богачи не сидели на пяти местах сразу! Как
можно, уничтожив дворцовых чиновников, терпеть над собой рабство
еще более страшное - рабство богачей?
Люди в проходах и ярусах закричали от радости, а Шимана застучал
в медную тарелочку.
Пятый оратор был сам святой Лахут. Он сказал:
- Братья! О каком равенстве толкует Шимана? Он ест с золотых
тарелок, а вы - с пальмовых листьев, он ходит в кафтане, крытом
шелком, а вы - в штанах на завязочках. Вы посмотрите, сколько в
этом борове сала! И каждая капелька этого сала, - высосана из
мозга наших детей! Я-то знаю: сам был кровопийцей! Разве, о
Шимана, равны богач и нищий? Разве, о Шимана, будут равны
возможности, пока не станут равны состояния?
Шимана заметался на своем председательском кресле, как сазан на
сковородке, и в этот момент, раздались крики:
- Человек от Нана! Человек от Нана!
От магического имени толпа расступилась, и на помост вспрыгнул
молодой чиновник в шелковом синем платье и кожаных сапожках. На
круглом воротнике были вышиты кленовые листья, какие носят
секретари первого министра.
- Уважаемые граждане, - сказал молодой секретарь, - пришел час
рассказать о некоторых преступлениях, совершенных негодяями,
пившими кровь народа и терзавшими его печень. Раньше господин
Нан не имел возможности рассказать об этих преступлениях, ибо
негодяи угрожали его жизни, но он тайно собирал документы, в
надежде на внимание народа.
- Поистине, - продолжал секретарь, - эти люди составлены из
мерзости и лжи, и после смерти они попадут в самые злополучные
уголки ада.
Секретарь замолк, откашлялся и стал суетиться в бумагах.
- Вот, например, один из них, будучи главой округа в Сониме,
послал людей ограбить торговый караван из десяти судов. Когда же
капитан каравана явился к нему с просьбой о расследовании, он
вскричал: "Негодяй! В моем округе нет разбойников! Я вижу, ты
сам по дешевке распродал добро, а теперь хочешь обмануть своего
хозяина!" Он велел бить несчастного капитана расщепленными
палками, тот не выдержал пытки, признался и был повешен.
В Чахаре этот человек усмирял бунт. Как он обходился с
крестьянами - это один вопрос. Из-за спешности дела войска его
были наемные. Он окружил столицу провинции, и накануне штурма
ему прислали плату и продовольствие для солдат. Он задержал
раздачу платы до взятия города, и все деньги, причитающиеся
убитым, положил себе в карман. Но мало этого: он изменил план
штурма, и велел брать город в лоб, чтобы убитых было больше!
- Или вот другой негодяй, - продолжал молодой секретарь. Восемь
лет назад он построил мельницу в одном из округов Кассанданы. В
округе было еще три мельницы, и все три были сожжены по его
приказу его молодчиками, а он заломил неслыханные цены за помол.
Один местный чиновник, сострадая народу, выстроил казенную
мельницу. Счет за постройку мельницы пошел наверх. Человек, о
котором я веду речь, подкупил кого надо, и счет вернулся с такою
пометой: "Стоимость постройки, указанная в семьдесят тысяч, явно
завышена. Реальную стоимость постройки записать как десять
тысяч. Недостающие деньги взыскать с преступного чиновника.
Надобности в мельнице нет, окупить она себя не может. Посему,
дабы не отягощать казну, продать мельницу за десять тысяч в
частные руки, если найдется желающий". У честного чиновника не
было ни гроша - он сгинул в тюрьме, а негодяй купил и эту
мельницу за седьмую часть стоимости!"
- Имя, и-мя... - заорали с галерей и проходов.
- Арестуйте его, - вдруг завизжал Шимана, - это шпион Арфарры!
"Красные циновки" бросились к оратору, но к ним подскочили люди
с красными фонарями в форме орхидей и стали лущить их этими
фонарями по головам.
- Куда прешь, - орали они, - дай послушать!
Молодой человек вскочил на алтарь позади Шиманы и, не обращая
внимания на поднявшуюся суматоху, звонко продолжал:
- Из года в год люди ставили разноцветные свечи перед духами
предков. Этот негодяй через подставных лиц скупил несколько
заводов по выделке синего воска, дал взятку в ведостве обрядов и
церемоний, и чиновники постановили, что отныне свечи на домашних
алтарях должны быть только из синего воска! Не довольствуясь
насилием над живыми, этот человек наживался на наших предках!
- Арестовать его, - верещал Шимана.
- И-мя, и-мя, - заходилась в крике галлерея.
- Пожалуйста, - воскликнул оратор, - первый из негодяев -
министр полиции Андарз, второй - глава красных циновок - Шимана!
Все на мгновенье оцепенели. Святой Лахут стукнул своим посохом о
мраморный пол и возгласил:
- Благословен будет человек, говорящий правду!
- Так какого дьявола, - сказал оратор, тыча пальцем в спутников
Лахута, - вы восстали, когда эта правда была сказана государю?
- Ты кто такой? - удивился один из сопредседателей.
- Меня зовут Киссур Белый Кречет, - отвечал юноша со ступеней
алтаря, - и я пришел сказать тебе, Шимана, что ты напасно
потребовал от государя два миллиона золотом, обещая не допустить
штурма дворца!
И прежде, чем Шимана мог отпереться от этакого обвинения, Киссур
в один прыжок перемахнул с алтаря на стол, за которым сидел
Шимана, схватил бунтовщика за волосы, как морковку за ботву, и
на глазах у всех отрубил ему голову.
Тут телохранители Шиманы, опомнившись, бросились на Киссура.
Юноша запрыгал по столу меж председателей собрания: стрела,
пущенная в него, пролетела слишком высоко, из боязни ранить
почтенных граждан, и угодила в священную чашу на алтаре. Чаша
раскололась с печальным звоном, и белое молоко брызнуло во все
стороны.
В зале воцарился совершенный бардак, товарищи Киссура,
вскочившие в общей драке на помост, побросали свою красные
фонари и выхватили кинжалы, - не прошло и времени, потребного,
чтобы приложить печать к указу, - все двенадцать
сопредседателей, имевших титул бессмертных, были зарублены, и в
смерти их не случилось ничего, о чем стоило бы рассказать.
Стража опомнилась и бросилась на выручку к покойникам, - но было
поздно, - Киссур и его люди бежали уже по галерее второго этажа,
нырнули в служебную дверь, ведущую на крытый мост, еще
мгновение, - и они один за другим, как лягушки, посыпались с
моста через вышибленные витражи в реку.
- Что случилось, - спрашивали люди с другой стороны здания.
- Ба, - заорал вдруг кто-то, - красная слобода горит!
Действительно, за рекой над кварталом, где селились сектанты,
отплясывала красная ботва, и народ бросился из дворца, кто -
спасать свое имущество, а кто - желая нажиться на чужой беде.
В это самое время в зале Ста Полей перед государем Варназдом
стояла депутация из двенадцати горожан. У них была с собой
петиция о семнадцати пунктах, которая требовала от государя
семнадцати обетов, как-то: вернуть обратно министра Нана, не
назначать впредь министров без одобрения народного
совета,распространить право храмового убежища на любое жилище,
так как человек есть дивный Храм, созданный Богом, и еще
четырнадцать пунктов, столь же предосудительных.
- Это все? - спросил государь.
Цеховой мастер поклонился и сказал:
- Ваша вечность! Еще ходят слухи, что министр Нан убит шпионами,
посланнными Арфаррой: если это так, то два колдуна, Киссур и
Арфарра, должны быть судимы народом за это преступление.
Государь побледнел под маской, и руки его сжали золотые драконьи
головки на ручках трона так, что будь эти драконы живыми,
государь непременно б их задушил.
- Народ неправ! - жалобно сказал Варназд, - я прикажу сам
разобраться!
Арфарра, стоявший у подножия трона, усмехнулся и тихо сказал
Варназду:
- Не спорьте, государь, ибо в данный момент дело обстоит именно
так, какова бы ни была истина.
Государь Варназд заплакал и велел принести тушечницу. В это
время в зале показался Киссур с тридцатью стражниками. Чареника
поглядел на него, не выдержал и сказал:
- Сударь, можно б и не опаздывать на собственные похороны! Да и
в одежде надо соблюдать приличия!
Действительно, ферязь молодого временщика была, вопреки этикету,
застегнута наглухо, а через плечо переброшен какой-то не очень
чистый на вид конопляный узел. Киссур подошел к главе делегации,
взял его за воротник и спросил, как он смеет вести переговоры от
имени бунтовщиков.
- Сударь, - сказал горожанин, - не от имени бунтовщиков, а от
имени народа.
- Ба, - сказал Киссур, взяв петицию, - Да, так и написано: от
имени народа. Странно как-то. В языке ойкумены слово "народ" -
синоним слова "земледельцы" , у варваров слово "народ" - синоним
слова "войско", а в вашей петиции "народ" , я гляжу, синоним
"лавочникам"?
- Сударь, - сказал с достоинством горожанин, - я не думаю, что
вас должны сейчас занимать подобные тонкости, но когда я
вернусь, я спрошу Шиману, что мы имеем в виду под словом
"народ".
- Можешь спросить у него прямо сейчас, - ответил Киссур.
С этими словами он раскрыл свой конопляный мешок, сунул туда
руку и вытащил из него голову Шиманы. Рот у Шиманы был раскрыт,
