лошадь или чужая женщина. Это был тот самый кинжал, которому
мудрые монахи их желтого монастыря придали некоторые колдовские
способности; который пропал у Нана при прогулке с государем,
учинил два-три чуда и был возвращен Нану Бьернссоном.
Нан повертел кинжал в руках. Это была слишком длинная вещь,
чтобы спрятать его в одежде узника. Нан убедился, что за ним не
следят, и стал курочить рукоять. Через пять минут он добыл из
нее матовый брусок в полтора пальца длиной. Нан щелкнул
переключателем: брусок ожил и заморгал зеленым глазком. В
коридоре загремели шаги. Нан подоткнул изувеченный кинжал под
тюфяк, сунул туда же пистолет, и опустился на лежанку.
Дверь заскрипела, и на пороге показался комендант. Охранник нес
за ним поднос с чудным ужином: с курицей, облаченнной в дивную
шкурку янтарного цвета, с мясом тонким и нежным, словно лепестки
кувшинки, с вином, вобравшим в себя нежный блеск осенних дней.
Нан поспешно вскочил с лежанки.
- Великий Вей! Что с вашей рукой? - вскричал в ужасе комендант.
Действительно, вскакивая, Нан ненароком распорол правую руку об
острый каменный выступ. Тут же послали за лекарем. Тот, всячески
кланяясь, перебинтовал руку узника. Комендант в отчаянии бил
сапогом нашкодивший камень и бормотал извинения. Нан, улыбаясь,
предложил коменданту разделить его скромную трапезу. Тот
застеснялся и на прощание осведомился о просьбах узника.
- Я, признаться, большой любитель грецких орехов: нельзя ли
десяточек?
Когда посетители ушли, Нан размотал бинт, пристроил в ладонь
лазерный пистолет и замотал бинт снова. Опять загремели шаги:
это стражник, пыхтя, принес едва ли не мешок орехов. Нан уселся
на солому, поставил мешок с орехами меж ног и так сидел часа
два, время от времени употребляя свой роскошный кинжал для
лущения орехов. Через три часа в дверь просунулся стражник. Нан
спрятал кинжал. Стражник с вожделением оглядел нетронутый ужин,
изрядный слой скорлупок на полу и спросил:
- Это что у вас, господин министр, диета такая?
- Ага. Диета. - сказал Нан.
- А от чего он помогает? - заинтересовался стражник, видно,
любитель посудачить о болезнях.
- От цианистого калия, - ответил министр, и стражник обиженно
сгинул.
Через два часа запоры заскрипели вновь, вошли трое стражников,
два офицера и комендант. Комендант досадливо крякнул, увидев
нетронутый ужин. Офицер глянул на Нана, как на свежего
покойника.
- Поднимайтесь!
Нан положил перед собой забинтованную руку.
- Кто приказал меня казнить - Киссур или Арфарра?
- Бунтовщики слишком наглы, - ответил командир. - Они захватили
внешнюю стену. Слышите? Господин Арфарра, заботясь о вашей
безопасности, велел перевести вас в другое место.
Действительно, из-за открытых дверей, был слышен какой-то
неясный ропот. Нан улыбнулся, нащупывая курок.
- Давай сюда веревку, - сказал офицер стражнику.
Нан вскинул руку.
В этот миг в коридоре послышался топот, и между отцовских ног
просунулась детская мордочка.
- Батюшка, - сказало дите коменданту, - матушка спрашивает, кому
доверить корзину с серебром?
Нан опустил руку. Через мгновение стражники вытряхнули его из
тюфяка, скрутили руки ремнем за спиной и повели. Задержавшийся
на мгновение офицер поворошил солому и, изумившись, вытащил
оттуда развороченный кинжал. "Какой трус, - подумал варвар, -
этому человеку принесли такой хорошенький кинжал, а он цепляется
за жизнь, как репей". И сунул кинжал себе в рукав.
Выскочив на улицу, стражники поняли, что дело плохо: на дальних
дорожках уже выла толпа, в воздухе пахло бунтом и смертью.
Офицеры заметались, выскочили через сад к малому книгохранилищу
и потащили Нана по лесенке в подвал. Один из офицеров вынул
из-за пазухи бумаги и стал растерянно оглядываться.
- Вот этот, - с усмешкой сказал Нан, кивнув на один из шкафов. В
одно мгновение шкаф своротили с места, и за ним открылась дверь
в подземный ход, вещь столь же необходимая в государевом дворце,
как пожарная лестница в доходном доме, но малоупотребительная в
мирные времена.
Офицер завозился у каменной двери. Та не поддавалась. Нан
подошел к решетчатому подвальному окошку: Крики толпы
раздавались совсем близко, небо стало розовым, как голая задница
павиана.
Веревка на шее его дернулась. Нан обернулся: стражник с медным
кольцом в правом ухе щурился на бывшего министра с корточек и
поматывал веревкой с тем удовольствием, с каким шестилетний
мальчишка тащит, впервые в своей жизни, за узду ишака.
- Слушай, - сказал Нан. - у меня затекли руки. Развяжи их, я
ведь не убегу.
Стражник показал министру язык.
Офицер по-прежнему возился у двери, скреб ногтями о камень и
отчаянно ругался. Крики толпы были все громче.
- Вы взяли не тот ключ, - насмешливо сказал Нан. Прислонившись к
стене, он отчаянно пытался хоть как-то ослабить ремень и
дотянуться до курка.
Офицер стал глядеть на ключ.
- Клянусь божьим зобом! И верно, не тот! Что ж делать?
- Наверху, на третьем этаже, - сказал его товарищ, - у
смотрителя есть все ключи.
- Так тащите его сюда, - приказал офицер.
Стражник бросился наверх, скача через три ступеньки.
Люди в подвале замолчали, дожидаясь его возвращения: крики толпы
стали еще громче.
- Накося выкуси, - сказал стражник, - говорят, когда рыли эти
ходы, всех строителей закопали в землю, чтоб те не распускали
языки; а зачем рыть, если, когда придет надобность, так такой
бардак, что даже ключей не перепутать не могут?
Нан терся спутанными руками о стену. Кожу с ладоней он уже
содрал, а веревку - никак.
- Господин министр, - сказал офицер, запинаясь, - Здание
окружено мятежниками. Господин Арфарра приказал заботиться о
вашей безопасности... Но он велел, чтобы вы ни в коем случае не
попали в руки черни... Я.. я весьма в отчаянии... поверьте, этот
пропавший ключ!
Нан осклабился.
- Не стоит отчаиваться, - сказал он. - Арфарра, может, и
приказывал вам спасти меня, но господин Чареника приказал вам
меня убить при попытке к бегству. Не думайте, что меня обманула
эта комедия с ключами.
Офицер всплеснул руками и сказал:
- Вай, как вы можете так говорить! Поистине это ложь!
- Тю, - сказал один из стражников, - я сам видел, как вы,
господин офицер, говорили у каретного угла с сыном Чареники.
Варвар оглянулся на своего подчиненного с изумлением.
- Если вы меня казните, - быстро сказал Нан, - то вам не удастся
уйти живыми от толпы, а если вам удастся уйти, то Чареника
уберет вас как опасных свидетелей.
Офицер, казалось, задумался.
- Да ну его, - решительно сказал второй стражник, - он же
колдун. Мы его убьем, а он повадится каждую ночь грызть печень.
- Прекратить разговорчики! - заорал офицер.
Третий стражник, за спиной Нана, дернул веревку с такой силой,
что Нан поскользнулся и упал. Он хотел встать, но четыре руки
вцепились в него и подтащили к каменному порожку. Один из
палачей оборвал ворот рубахи, а другой намотал волосы на кончик
лука и завел голову на порожек. Офицер наступил сапогом на
разорванный ворот.
- Право, господин министр, я в отчаянии, - сказал он, занося
меч.
- Подождите, - услышал Нан отчаянный крик.
Стражник выпустил лук. Нан повернул голову. Это вернулся второй
офицер.
- Я не нашел смотрителя, - сказал он жалобно. - Здание окружено
бунтовщиками. Они ищут министра, кто-то видел, как мы вели его
сюда.
- Ох, - сказал первый офицер, - несчастная моя судьба. Если я
убью вас, господин Нан, то бунтовщики убьют меня. А если я не
убью вас, то вы тут же скажете, что я был послан на такое черное
дело, и меня опять-таки убьют.
- Помилуйте, господин офицер, - сказал Нан, выворачивая изо всех
сил шею, - я и сам вижу, что вы честный человек; я буду вам
обязан жизнью.
- Нет, - вздохнул офицер, - я бы вам поверил, если б вы не
сказали этих вздорных слов про Чаренику. Но если вы сказали их,
будучи пленником, то что же вы скажете, будучи победителем?
И занес меч.
Но раньше, чем он успел его опустить, второй офицер, которому,
видно, никто не платил, или которому собственная жизнь была
дороже уговора, выхватил клинок и, крякнув, разрубил товарища на
две половинки.
Примерно в то самое время, когда господин Нан обедал орехами, во
дворце заседал государственный совет: первый государственный
совет в эру торжествующего добра, но, увы члены его еще не знали
об этом.
Красные циновки взбунтовались! Ну и что? Мало ль было бунтов за
всю историю ойкумены - тысяча мелких и сотня крупных, но только
четверо бунтовщиков стало основателями династий; ах, простите -
четверо из государей было в молодости знакомо со страданиями
народа. Притом, например, государю Инану проницательный монах
еще в детстве предсказал необыкновенную судьбу, заметив, что
мальчик вылупился из огромного золотистого персика. А нынче? Ни
один соглядатай не доносил о божественном младенце, зачатом в
персике!
В городе бунт! Ну и что? В городе бунт, а во дворце семь стен!
Правда, настоящих стен только две: внутренняя, окружающая
три-четыре десятка зданий, соединенных крытыми дорогами и
улицами с серебряной сеткой, отделяющая от государевых покоев
сад и тысячи дворцовых управ и мастерских, и внешняя. Ров перед
внутренней стеной прелестно покрыт кувшинками семи цветов и
тысячи оттенков, во рву плавают ручные утки, а на берегу бродят
олени с золочеными рожками.
Внешняя стена выходит на канал и реку. В канале ручные утки не
плавают, а плавают арбузные корки и семь видов нечистот. На
верхушке стены могут разъехаться две повозки установленной
ширины, через каждый три шага стоят серебряные гуси, которые
поднимают тревогу при приближении неприятеля, а при гусях, -
охранники, которые следят, чтобы вор не украл чудесных гусей,
которые поднимают тревогу. В этот раз, говорят, гуси промолчали.
Собор использовал этот факт и опубликовал указ, лживо
утверждавший, что гуси промолчали, не увидев врага в собственном
народе. Но дело, конечно, было вовсе не в этом: настоящих
волшебных гусей украли по распоряжению Мнадеса, а взамен
поставили деревянных, крашеных серебряною краской.
Государь Варназд, извещенный о мятеже, велел Киссуру наказать
зачинщиков и проявить милосердие к народу.
Итак, Государственный Совет, собрался в Голубом Зале. Стены залы
были отделаны голубой сосной, триста лет посаженной богами в
чахарских горах для этого зала, и на стенах были вырезаны с
божественным умением рисунки, подобные окнам в иной мир, и
изображен город, начальствующий над ойкуменой: маленькие люди,
большие здания и государь, головою достигающий облаков. На
стенах зала было особенно хорошо видно, что один мизинец
государя больше, чем все тело башмачника или ткача. Зал был
разделен на три пролета. С потолка свисали цветочные шары в
серебряных корзинах и светильники в виде солнца и двух дун, и
каждое утро чиновник, заведовавший солнцем, наливал в солнце
новое масло.
Государя Варназда не было на совете; он сказал, что устал от
глупой болтовни, но Чареника и другие члены совета выразительно
косились на тяжелый бархатный занавес в правом углу зала.
Киссура тоже не было - он сказал, что не собирается колотить
противника языком, потому что, как ни колоти противника языком,
он все равно не признает себя побежденным, пока не отрубишь ему
голову, - и ушел проверять посты на внешней стене.
Здесь, в голубом зале, где солнце, в которое по утрам наливал
масло особый чиновник, можно было потрогать рукою, эти посты
надо рвом, где плавали арбузные корки, выглядели ужасно нелепо.
Члены государственного совета были расстроены, и более всех -
Чареника. От всего случившегося у него заболели сердце и почки,
а когда у Чареники болело сердце, врач запрещал ему его любимый
яичный пирог и многое другое. А больше всего на свете Чареника
любил делать деньги и есть яичный пирог, и теперь он тосковал о
яичном пироге, и от этого сердце его болело еще больше.
- Все это, - сказал господин Харшад, - глава почтового ведомства
и раскаявшийся заговорщик, - недоразумение и проделки Андарза!
