- Ты что же, Киссур, умный человек, а повторяешь такие басни!
Какой же я араван Арфарра! Араван Арфарра всю жизнь убивал людей
из любви к государю, а что мне государь?
- Это очень плохо, - сказал Киссур.
- Отчего же?
- Вот ты ходишь по дороге, мимо деревень и полей. А дорога
проложена волею государя, и деревня воздвиглась волей государя,
и в стране, где нет государя, люди не прокладывают дорог, потому
что по ним ходят только войска, и не возводят домов, а
истребляют друг друга. Уж я-то знаю. Мир вокруг стоит волею
государя, а ты проявляешь неблагодарность, хуже свиньи.
- Я же не отрицаю, - возразил Бьернссон, что мир вокруг стоит
волею государя. Но мне нужен не тот мир, который вокруг, а тот,
который внутри, а над ним государь не властен.
Тут на дороге показались местные крестьяне: они шли навстречу
яшмовому аравану с кувшинами, освятить воду, и вели с собой
бесноватую.
Киссуру стало противно глядеть на этих крестьян. Он плюнул на
левую руку и ударил по плевку ребром правой. Плевок отскочил в
сторону яшмового аравана: Киссур остался.
Пришли в деревню под большую смоковницу. Было не слышно, что
этот человек проповедовал, но было видно, что он стоял под
смоковницей, и что это была какая-то притча. Потом крестьяне
стали хлопать ладонью о ладонь и пританцовывать. Тут из народа
высунулся один человек и спросил яшмового аравана, считает ли
он, что народу нынче легко живется. Киссур пихнулся и стал
поближе. Араван ответил, что он так не считает. Тогда человек
спросил, считает ли он правильными указы государя Иршахчана.
Араван ответил, что считает. Тогда человек спросил, как он
понимает государев указ: "Небесный город нынче далеко, чиновники
не пускают к государю жалоб. Когда к государю не пускают жалоб -
остается лишь одно средство быть услышанными в Небесном Городе,
и средство это - восстание." Эти слова государь Иршахчан сказал,
когда осаждал столицу вместе с повстанцами Шехеда.
Араван ответил:
- До небесного города добраться совсем нетрудно, потому что
настоящий небесный город - в сердце человека. а чиновников, не
пускающих к государю жалобы, стоит понимать как грешные помыслы,
обманывающие душу.
Тут забил барабан в управе, возвещая время работы на своем поле.
(Крестьяне слушали пророка в часы работы на казенном поле).
Крестьяне разбежались, а Киссур и яшмовый араван пошли по
главной улице. У постоялого двора их окликнула какая-то
компания. Киссур и яшмовый араван вошли внутрь. Киссур узнал
одного из этой компании, Нахиру: он недавно охотился с ним.
Нахира когда-то был мелким чиновником, потом попал в тюрьму,
потом заведовал в шайке Ханалая донесениями и отчетами, а когда
Ханалай, благодаря нынешнему первому министру, стал наместником,
Нахира стал уездным начальником. Нахира был не очень-то рад и
жаловался Киссуру: "Раньше я брал у жирных пауков, и это
называлось грабежом. Теперь я выдергиваю последнее перо у
крестьянского гуся, и это называется взиманием налогов.".
Рядом с Нахирой сидело еще двое, - этих Киссур не знал. У одного
человека на пальце было роговое кольцо, чтобы удобней оттягивать
тетиву лука, и звали его Кон-коноплянка. Другого человека звали
Ниш. Рукава куртки у Ниша были явно оттянуты двумя кинжалами, в
волосах красовалась заколка в форме летающего ножа. Это был тот
самый человек, который жаловался от имени народа на то, что
государь не слышит жалоб. По его приказу на стол принесли
молочного кабанчика, две миски пампушек с подливой,
пирог-золотое перо, вина и закусок. Человек с заколкой в форме
летающего ножа стал лично потчевать яшмового аравана, налил
вина, положил ему в миску пампушек, а потом сунул в пампушки
руку и остолбенел:
- Каналья, - сказал он хозяйке, - ты чего меня позоришь перед
яшмовым араваном, они же совсем холодные: вон жир застыл.
Хозяйка в это время мыла пол. Она отставила тряпку, порылась в
пампушках и возразила:
- Да пусть он сам пощупает! Как раз тепленькие!
Яшмовый араван, однако, не стал щупать пампушек, а улыбнулся и
сказал, что устал и не хочет ничего, кроме чаю. Яшмовый араван
огляделся и увидел, что слева от него сидит разбойник Ниш, а
справа - разбойник Кон-коноплянка, и тяжело вздохнул. Было
заметно, что ему это мало понравилось; а в то же время он был
чем-то польщен, что сидит между двумя разбойниками.
А Киссур поел пампушки, потом пирог, потом кабанчика, а потом
еще один пирог, с грибами. Доел пирог с грибами, крякнул и
спросил проповедника:
- Почтеннейший! Скажите, так ли крепка моя вера, как я того
хочу?
- Это тебе и самому несложно узнать, - возразил яшмовый араван,
- скажи, можешь ли ты посмеяться над тем, во что веришь?
- Разумеется, нет - ответил Киссур.
- Тогда твоя вера вряд ли глубока.
Киссур подумал, что этот человек - точно не Арфарра-советник,
потому что тот, говорят, никогда не смеялся.
Тут Бьернссон потянул его за рукав и показал в окошко. Киссур
глянул: мимо харчевни ехал молодой чиновник. Конь под чиновником
был серый в яблоках, с широкой спиной и длинными ногами, с
кружевной уздечкой. Кафтан цвета ласточкина крыла обшит по
подолу золотыми цветами, длинные льняные волосы спадают на
кружевное оплечье, глаза болотные и распутные. Рядом четверо в
парчовых куртках несли паланкин. Чиновник ехал, наклонясь к
паланкину, беседовал.
- Это Шаваш, секретарь первого министра, - сказал проповедник. Я
бы не хотел с ним встречаться, особенно в вашей компании.
- Говорят, - сказал человек с летающим ножом в волосах, - бывший
городской воришка.
- Почему же бывший, - возразил Нахира. Первый министр послал его
в провинцию откормиться. Ездит, ничего не делает. Взятки ему так
и носят, так и носят...
Когда, через пять минут Шаваш вошел в харчевню и спросил, нельзя
ли ему поговорить с яшмовым араваном, хозяйка развела руками:
- Ушел, давно ушел. А куда, не знаю.
И все вокруг не знали.
Шаваш вышел на задний двор и там долго смотрел на отпечатки,
оставленные в грязи только что проскакавшими конями. Подковы
были перевернуты - такие отпечатки оставляют обычно
лошади-оборотни, а также лошади знаменитого разбойника Ниша,
который тоже считается колдуном. "Мерзавец - подумал Шаваш, -
Утром учит у катальпы крестьян, а вечером якшается с
бунтовщиками".
Так-то, разминувшись с Шавашем, Киссур воротился в Архадан.
Господин Айцар, самый влиятельный человек провинции, уехал, так
и не вспомнив о дерзком мальчишке. Господин Ханда, ревнивый муж,
принял юношу удивлено и благосклонно, и определил в помошники
господину Афоше, заведовавшему зерновыми складами.
Киссур сказал себе, что не пойдет, воротившись, к госпоже
Архизе. Потом ему представилось, что это будет верхом
невежества. Он надел лучшее платье, переменил его. Потом
переменил еще раз и простоял перед зеркалом целый час,
заворачивая и распуская рукава кафтана.
Служанка доложила Архизе о приходе Киссура, та побледнела и
сказала:
- Ах, скажи ему, что я больна.
- И не подумаю! Вы же здоровешеньки!
Киссур вошел. Госпожа Архиза завтракала на веранде: солнце,
пробивающееся сквозь кружево зелени, плясало на ее белом
утреннем платье.
- Мне надо с вами поговорить, - сказала госпожа Архиза, взяла
его под руку и увела в сад.
Над ручьем грустила одинокая беседка. Кдва Архиза и Киссур
перешли мостик, - беседка встрепенулась, заскворчали серебряные
вереи, расскочились бронзовые засовы, беседка пошла
покручиваться- поворачиваться, раковины у губ дельфинов забили
водой.
- Знаете, - сказала госпожа Архиза, - показав на неоконченное
крылышко беседки, - господин Адуш, мой садовник, его уже не
докончит. Приезжал инспектор от первого министра, огляделся,
восхитился, выдернул старого человека, как репку из грядки, и
увез с собой.
- Что ж, - усмехнулся Киссур, - нынче все три мира находятся в
равновесии, знамения благоприятны, люди довольны, - зачем еще
министрам посылать инспекторов, кроме как себе за садовниками?
- Ах нет, - возразила Архиза, - инспектора посылали не за этим.
И женщина подала Киссуру лист с описанием его примет: разыскать
и представить в столицу. Киссур облизнул губы и подумал: "Так я
и знал. Все-таки мне не уйти от плахи".
- Ну что же, - сказал Киссур, - надо ехать, это распоряжение
государя.
- Да, - сказала Архиза, - это распоряжение государя, но у
человека, приехавшего с этим письмом, есть и другое, тайное
распоряжение господина Нана - убить вас по дороге.
- Что ж! - возразил Киссур, - это будет не так-то легко сделать.
А тому, кто уклоняется от судьбы и от государевых приказов,это
никогда не приносило добра.
Архиза кивнула и подумала: "Нет, он совсем не прост, и в столице
у него есть покровители - на это он и рассчитывает." Женщина
заплакала и сказала:
- Друг мой! Я не могла допустить вашей гибели и уже доложила,
что вас нет в живых! Вы можете поехать и погубить себя, но
теперь вы погубите и меня! - и женщина вложил в руку Киссуру
бумагу с красной кистью: копию доклада, который кладут с
казненным в гроб.
Ничего про тайное убийство в инструкциях Шавашу не было -
госпожа Архиза, однако, действительно сказала, что заключенного
казнили после того, как он убил надзирателя. "Похоже на него" -
фыркнул тогда Шаваш.
Архиза постаралась побыстрее спровадить инспектора, чтобы он не
слышал местных сплетен, - оттого так легко и рассталась с отцом
Адушем.
Архиза не назвала Киссуру имени инспектора, а невзначай описала
внешность: молодой, волосы длинные, льяныне, завитые, глаза
этакие болотные: то золотые, то коричневые.
- Это Шаваш, личный секретарь министра, - усмехнулся Киссур,
вспомнив чиновника, на которого показал яшмовый араван. Бумагу
он сунул в рукав. "Не очень-то это хорошее предзнаменование" -
подумал он.
Прошло дней десять с возвращения Киссура. Три вечера Киссур был
у Архизы, четыре - не был.
Тут объявился вечерний праздник: господина Ханду провожали в
дальнюю поездку, в Иниссу. Киссур дал клятву не приходить,
пришел, разумеется, и, вернувшись, не спал всю ночь. В середине
ночи он встал, дрожа от холода, и заметил, что угли в жаровне
совсем прогорели. Киссур развел новый огонь. Через два часа угли
прогорели вновь. Киссур набрал полную горсть горячих углей,
подержал немного, потом сполоснул руку и замотал шелковой
тряпкой. Он загадал так: если к утру ожоги пройдут, значит, я не
виноват в распутных мыслях, а если не пройдут, пусть это будет
как наказание.
Ожоги не прошли. Днем к Киссуру зашел Мелия, тоже явившийся в
Архадан, принес приглашение госпожи Архизы на вечер. Киссур
отказался.
- Отчего же, - удивился Мелия. - Вечер, всем известно, надолго
не затянется. Госпожа Архиза - добродетельная женщина, когда
мужа дома нет, она выпроваживает гостей очень рано... всех...
или почти всех.
Тут Киссур вспомнил, что госпожа Архиза вчера дала ему
поручение. Она вышила шелком белку-ратуфу на сосне, в дар храму
Исии-ратуфы. Картинка была готова, недоставало стихотворной
подписи. Госпожа Архиза, полагаясь на вкус Киссура, просила
составить и вывести подпись. Киссур понял, что ему надо
обязательно прийти и принести подпись. Спросил робко Мелию -
какой бы цвет тут подошел. Глаза Мелии вдруг закатились внутрь.
- Я бы выбрал розовый, - тоненько сказал он, и продиктовал
надпись.
День был бесконечен. Левая рука ныла от ожога, правая - от
дурацких бумаг. Зашел Нахира, тот чиновник, который вместе с
разбойником угощал яшмового аравана, просил в долг. Киссур
сказал, что у него самого ни гроша, - только давеча лавочник
прислал из уважения штуку трехцветного шелка. Нахира ушел с
шелком и через час вернулся с сорока "единорогами". Двадцать
единорогов он хотел отдать Киссуру, но тот сказал, что почтет
себя обесчещенным. и заставил взять все деньги.
Вечером Киссур был грустен, держался в стороне: как он мог
забыть о такой просьбе! Госпожа Архиза спросила, что с его
рукой. Киссур ответил, что распоролся о гвоздь. При этом так
покраснел, что Архиза подумала: "Напился, верно, выше глаз, и
