Глазка.
Едва Свиного Глазка ввели в кабинет, как Шаваш, выпучив глаза,
заорал:
- Негодяй! Так это ты занимаешься колдовством и грабишь честных
людей!
Свиной Глазок, совсем не ожидавший такого приема, застучал от
ужаса зубами и что-то проговорил, но в этот миг один из
охранников ударил его под ложечку.
- Громче говори, - закричал Шаваш, ты на допросе, а не на рынке!
От таких слов разбойник растерялся и заплакал. Он-то надеялся,
что рассказ о том, как он может колдовать, устрашит начальника,
а вышло все наоборот! И Свиной Глазок решил выложить все, как
было.
- По правде говоря, - пробормотал Свиной Глазок, - я вовсе не
умею колдовать!
- Что ты врешь, - грубо оборвал Шаваш, - все твои люди видели,
как ты в лаковарке вытряхнул из своего мешочка драконов!
Свиному Глазку продели руки в кольца и стали бить палками с
расшепленными концами, и он показал следующее: "Всю свою жизнь я
жил разбоем и обманывал своих людей относительно того, что умею
колдовать. А мешочек, который я носил с собой под видом мешочка
с костями бога Варайорта, я украл двенадцать лет назад из
Харайнского храма. Когда нас заперли в лаковарке, я, не зная
никаких заклинаний, воззвал к Варайорту так:"Ты знаешь, я не
умею колдовать, но я всегда уверял, бу дто ты мне помогаешь. И
если ты мне сейчас не поможешь, то репутация твоя потерпит
ущерб, а если поможешь, я пожертвую в твой храм синюю кубышку".
Тут Варайорт сжалился и послал драконов."
Шаваш навострил ухо и спросил:
- Что за кубышка? Когда ты ее пожертвовал?
- Ах, - ответил Свиной Глазок, жмуря глаза, - я пожалел
пожертвовать эту кубышку, и оттого-то меня и поймали. И если вы
пошлете со мною двух стражников, я сочту за счастье преподнести
эту кубышку вам, а не Варайорту, в надежде заслужить ваше
расположение.
Синюю кубышку отрыли, но она не помогла Свиному Глазку. Шаваш
каждый день допрашивал Свиного Глазка, куда девался новенький из
шайки. У Свиного Глазка вместо шкуры остались одни лохмотья, но
куда делся новенький, он не знал.
Что же касается соучастников ограбления, то каждый из них
рассказывал о происшествии по-разному. Шесть разбойников
рассказывали о драконах, один - о песчаной змее о шести хвостах,
в точности такой, какою в детстве пугала его мать, а еще один
утверждал, что перешел стену по радужному пути, - этот баловался
учением сектантов Семицветной Радуги. "Это бесполезно, - наконец
с тоской сказал себе Шаваш, - они видели нечто такое, что не
отвечало их обыденной картине мира. И когда эта картина мира
разбилась вдребезги, они схватились за представленья из сказок.
Они ошибаются не сейчас, они ошиблись на самой первой стадии
восприятия, потому что человек может увидеть только то, что
научили его видеть окружающие. Как бы и со мной не случилось
подобное!"
Свиной Глазок предлагал Шавашу большие деньги. Шаваш деньги
взял, но побоялся, что если сослать разбойника в каменоломни,
тот станет болтать о том, что спрашивал Шаваш. По приказанию
Шаваша на Свиного Глазка оформили бумагу, что тот заболел и умер
в тюрьме, а потом завернули в циновку и задавили.
Шаваш набрал оплавленного гранита в усадьбе Таута-лаковарки и
снес эти камни одному человеку, у которого были всякие
приспособления для насилия над природой. Тот сказал:
- Удивительный феномен природы! С одной стороны камню было
холодно, а с другой - просто страшно как жарко.
- А человек так не мог сделать? - спросил Шаваш.
- Что вы! Вот эти белые глазки кипят при температуре в три
тысячи градусов, а такой температуры не бывает даже в лучших
печах под давлением. Разве только это сделал монах-шакуник: они,
говорят, умели плавить гранит, как воск.
Шаваш рвал на себе волосы, что не арестовал разбойников сразу
же, как уcлышал о чуде в лаковарке и узнал по приметам
новенького пропавшего желтого монаха. Шаваш надеялся, что тот
совершит еще несколько чудес, от которых ему будет трудно
отвертеться, а взял и пропал: уже второй раз ушел из-под носа
Шаваша, словно почуяв беду.
Больше всего Шавашу не нравилось, что этого человека никто
толком не заметил. Скверно, если у человека есть оружие, которым
можно разрезать каменную стенку. Но еще скверней, если человек
при этом умеет отвести всем глаза так, чтобы его никто не
заметил. "Не думаю, - сказал себе Шаваш, - что я первый
занимаюсь этим делом. А из того, что я не первый занимаюсь этим
делом и ничего об этом деле не слышно, следует, что я выбрал не
самый простой способ самоубийства".
ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой Киссур, благодаря счастливой случайности,
возбуждает сострадание прекрасной дамы.
Надо признаться, что юноша по имени Кешьярта, или Киссур Белый
Кречет, много чего не сказал государю.
Начать лучше, пожалуй, с того, что по законам империи Киссур не
был сыном Марбода Белого Кречета, потому что у Марбода сыновей
не было. Была вдова, Эльда-горожанка. Эту-то Эльду через два
года после смерти Марбода взял в жены, по обычаю, его старший
брат Киссур. Еще через год родился маленький Киссур, - и,
опять-таки по обычаю, в таких случаях первенец считается
родившимся от первого мужа.
Поэтому все в округе считали Киссура сыном Марбода.
Чиновники империи в это время разрушали незаконнорожденные
замки, а наследников забирали в столичные лицеи, и там с ними
обращались очень хорошо. Многим знатным это не очень-то
нравилось. Мать Киссура, Эльда, однако, сама отвезла его в
Ламассу, а на прощание повторила:"Хорошенько запомни, что твоего
отца убил чиновник по имени Арфарра и человек по имени Клайд
Ванвейлен, приплывший с западных островов и обратно не ехавший".
Киссур, теперь уже Кешьярта, учился очень хорошо. Он обнаружил,
что многое, произошедшее в год смерти государя Неевика в Верхнем
Варнарайне и многое, касающееся мятежа Харсомы и Баршарга, можно
прочесть лишь в Небесной Книге. Он выхлопотал соответствующий
пропуск.
Он узнал, что чиновник по имени Арфарра стал после подавления
мятежа араваном Нижнего Варнарайна, через год был клеймен и
сослан, а в ссылке его отравили. Никаких упоминаний о Клайде
Ванвейлене и его товарищах он не нашел: если они и были, то
кто-то умудрился вымарать их из самой Небесной Книги.
Он обнаружил, что человек по имени Даттам, который был тоже
замешан в убийстве, погиб через десять лет после смерти Арфарры,
когда начались сильные гонения на колдунов вообще и на храм
Шакуника в особенности.
Киссур стал искать путь в западные земли. Незаметно для себя он
приобрел огромное количество сведений по истории. Эти сведения
не во всем совпадали с официальной версией истории.
Официальная история исходила из идеи непреложного закона.
Непреложный закон истории заключался в том, что государство,
подобно луне или зерну, обречено на умирание и возрождение. Есть
время сильного государства и время слабого государства. Когда
государство сильно, чиновники справедливы, знамения
благоприятны, урожаи обильны, земледельцы счастливы. Когда
государство слабо, чиновники корыстолюбивы, знамения прискорбны,
урожаи скудны, а земледельцы, будучи не в состоянии
прокормиться, уходят с земли и пускаются в торговлю.
Но как только Киссур стал рыться в отходах истории, в донесениях
и документах, эта общая идея как-то пропала. По документам,
например, следовало, что мятеж Харсомы не удался не из-за
непреложного закона, а из-за случайной измены; и притом Харсома
мог еще победить, если бы его немного погодя не зарезал один из
его охранников. Киссур также обнаружил, что и некто Баршарг мог
бы многое натворить, если бы чиновник по имени Арфарра не провел
Баршарга так же, как он до того провел короля Варнарайна.
Задолго, впрочем, до этого Киссур слышал уличные песни о
справедливом чиновнике Арфарре и справедливом разбойнике Бажаре.
После знакомства с архивами он понял, что народ, действительно,
прав, и еще подумал: "Хорошо, что Арфарра погиб. Потому что
нельзя б было не отомстить ему за отца; однако ж и жить после
этого было бы безобразием. А вот Ванвейлена убить надо."
Киссур подал доклад о том, как плыть в Западные Земли. Доклад
сушили-вялили, потом отказали. То же - второй, третий раз.
Киссур закончил лицей с отличием, получил мелкую должность в
провинии Инисса, однако отпросился на год на родину.
Эльда посмеялась над его докладами и сказала, что не за
должностью она его посылала в Небесный Город.
Тогда Киссур сказал, что съездит туда, куда она хочет: набрал
людей, по-прежнему верных роду Белых Кречетов, снарядил лодку и
уплыл на Запад. Через восемь месяцев он вернулся и сказал
матери, что они, наверное, сбились с пути или еще что, потому
что Западная Ламасса пуста и дика, и никаких родичей Клайда
Ванвейлена там нет. Тогда Эльда сказала, что в двух днях пути
есть двор Дошона Кобчика, сына Хаммара Кобчика, который тоже
убивал Марбода, и что это лучше, чем ничего.
Киссур на это возразил, что он не хотел бы убивать сына за то,
что сделал отец, и Эльда спросила, желает ли он, чтобы она
рассказала об этом ответе соседям? Киссур попросил ее подождать,
сошел во двор, оседлал коня и уехал. Те, кто встречали его по
пути, видели, что ему не по душе эта поездка. Он вернулся через
четыре дня, и Эльда ни о чем его не спрашивала. Тогда Киссур из
хвастовства вытащил меч прямо в горнице и стал счищать то, что
на него налипло. Эльда сказала, чтобы он перестал сорить в
горнице, потому что она не хочет, чтобы хоть что-то от такого
человека, как Дошон, было у них в доме, и что его отец в прошлые
времена так бы не поступил. Киссур возразил:
- В прошлые времена об этом сложили бы песню, а меня за это
повесят.
Эльда сказала ему, чтобы он не болтал глупостей, потому что
здесь тоже живут не дураки, и ни один человек, из их людей или
из людей Дошона, не упомянет его имени.
Киссур прожил еще три дня и уехал. По прибытии в столицу он
подал доклад о своей поездке, умолчав лишь о том, что случилось
с Дошоном. На следующий день его арестовали. Недели две он сидел
в клетке, а потом его вызвали на допрос и следователь спросил,
чего он, по его собственному мнению, заслуживает. Киссур сказал,
что он ослушался закона и заслуживает казни топором или секирой.
Cледователь удивился и спросил:
- Не лучше ли вам тогда вернуть золото?
Тогда Киссур тоже удивился и спросил, в чем его обвиняют. Тут-то
следователь сказал, что в Западной Ламассе должно быть много
золота. А Киссур золота не привез, стало быть, похитил
государственное имущество, и, верно, с мятежным умыслом.
Следствие по делу первого министра Ишнайи велось спустя рукава.
Множество людей, несомненно виновных, не были даже арестованы,
другие выпущены при личном содействии господина Нана. Пришло
распоряжение никого не клеймить: вообще у деловых людей
сложилось самое благоприятное впечатение, и все говорили, что
господин Нан не посадил никого, не будучи к тому вынужденным.
Пострадали лишь люди, вовсе не имевшие заступников или вызвавшие
чей-то личный гнев.
Заступников у Киссура не было, но и обвинений, собственно, тоже.
О причинах опалы министра слухи ходили самые невероятные.
Киссур, признав себя слугой министра с самого начала, не стал
переменять показаний. Он понимал, что в противном случае ему
придется отвечать и за убийство Дошона, и за побег из тюрьмы, и
за резню на островке. Несколько месяцев его продержали в тюрьме,
а к концу зимы отправили в Архадан, исправительное поселение в
провинции Харайн.
Первый министр Нан разыскивал Киссура исподтишка и на воле, ему
и в голову не пришло искать его среди арестованных слуг Ишнайи.
Порядки в Архадане были не из лучших с точки зрения
справедливости. Начальник Архадана, господин Ханда, и жена его,
Архиза, правили Архаданом без препон, привыкли смотреть на
ссыльных преступников как на свою собственность и поэтому весьма
их берегли. Ремесленников и мастеров, если хорошего поведения,
они отпускали в соседний город на оброк. Киссура, как негодного
к другим работам, определили в поле.
Плантация, куда его привезли, была небольшая: посереди два дома
