вероятно, господин Ишнайя". Впрочем, гадость - это лишь предлог.
Истинная же причина в том, что государь устал от опеки. Ибо Нан
ни мгновенья не сомневался, что государь пошел в город.
Движимый непонятным любопытством, Нан отправился в приемную
господина Андарза, министра полиции, своего непосредственного
начальника, и просидел там часа два. Трое чиновников нечаянно
толкнули его, а секретарь, к которому он подошел, так виртуозно
надавил пером, что тушь брызнула Нану на ворот. В эту самую
минуту растворились двери, и из них появился, к величайшему
изумлению Нана, господин Андарз, почтительно поддерживавший
своего злейшего врага, господина Мнадеса, главного управителя
дворца. Андарз увидел Нана, схватил его за забрызганный ворот и
закричал, что Нан позорит богов сыскного ведомства, являясь в
таком виде в приемную. Выпустил ворот и пропал. Из этого Нан
заключил, что донос на него составляли не в канцелярии дурака
Ишнайи, а в канцелярии умницы Андарза, и это было совсем плохо,
потому что мало кому удавалось сорваться с крючка доносов,
материал для которых собирали люди Андарза. Нан понял, что
Андарз дорылся до заговора господина Айцара. Он подумал:
"Государю, наверно, сказали, что я взял сто золотых связок за
то, чтобы замять дело о заговоре богача против империи, а
Мнадесу, наверно, сказали, что я взял за такое дело двести
золотых связок, а так как Мнадесу я отдал только четверть этих
денег, Мнадес возмутился и отступился от меня."
Нан попытался разыскать Шаваша - но вместо Шаваша лежала
записка, что он, мол, в префектуре. Нан пошел в префектуру, но
Шаваша там не было. Нан пошел к своему непосредственному
начальнику, господину Андарзу, но в кабинете Андарз его не
принял, а выйдя из кабинета, выбранил за пятно на воротнике. Нан
подумал, что карьера его погибла - а если искать сейчас государя
с сыщиками, то погибнет, вероятно, не только карьера, но и самое
Нан.
Господин Нан облачился в синий суконный кафтан, дошел до
перекрестка с храмом Иршахчана, прошел по набережной и шагнул в
харчевню с фонарем в форме виноградной кисти у входа и круглой
лепешкой над воротами. Господин Нан не забыл взгляда, который
кинул на него государь, когда Нан увел его от харчевни. Нан был
очень обрадован этим взглядом. Харчевню эту облюбовала компания
молодого Харрады, сына первого министра. Нану очень хотелось,
чтобы государь навестил харчевню и встретился с Харрадой, по
собственному желанию и против воли Нана. Нан полагал, что сумеет
сделать так, что встреча эта кончится очень скверно для Харрады
и для его отца. Теперь Нан не был так в этом уверен.
В харчевне, в саду, трое ярыжек волокли из воды
государя-мангусту. Нан посидел за столиком, поболтал со слугой.
Он узнал, что мангусту сшиб молодой Расак, друг Харрады, и что
была большая драка с двумя бродягами: у одного лопух липовый,
другой вообще без лопуха. С двумя? И как это - липовый?
Нан недовольно покрутил головой. Стало быть, государь уже нашел
себе в компанию какого-то бандита, да еще из тех, кто
заступается за каменных болванов, потому что вряд ли это
государь отстаивал честь небесного предка. Ничего себе, однако,
сила - этого истукана и пятерым не поднять!
Нан вышел из харчевни и пошел к реке. Голова у него кружилась.
Молодой Харрада и государь ушли в обнимку: хуже этого ничего не
могло быть. Сегодня - подумал Нан, - кто-то где-то сорвет шапку
с прохожего. Или повесит дохлого козла на воротах управы.
Потом... Потом ночные пирушки. Пьяные драки. Первые убитые.
Ограбленные лавки. Ярыжки, которые боятся ночью арестовывать
грабителей и убийц, из опасения, что один из них - государь.
Радостные сплетни в народе - как приятно, что справедливый
государь и справедливый вор - одно и то же лицо!
Ознакомиться с жизнью народа!
Половина Харунов-ар-Рашидов империи кончала самой гнусной и
безнаказанной уголовщиной.
Господин Нан дошел до берега канала и стал глядеть далекий
остров в полумиле от берега, остров, где, как он знал совершенно
точно, юноши превращались в свиней. Золотистая, как дыня, луна
уже зрела на небе, далекие звезды раскачивались над верхушками
деревьев. Вдалеке, на набережной, выбирал из лодки рваные сети
запоздавший рыбак. Нан подошел к рыбаку и дал ему розовую, и тот
перевез его к острову.
Рыбака, нанятого Наном, звали Абана Шипастый, и был Абана
Шипастый одним из лучших карманников при шайке Свиного Зуба. И
предавшийся мрачным размышлениям Нан, выйдя из лодки, даже не
заметил, что его кошелек и его кривой нож с талисманом вида
"рогатый дракон", с тремя кисточками и серебряным крючком для
ловли демонов, - переменил владельца.
* * *
Шаваш вернулся в управу в третью дневную стражу. Красота!
Гранитные пеликаны на створках ворот, стояли так высоко, что,
казалось, заглядывали в небеса, двор за воротами был усыпан
опавшими лепестками вишен, солнце плавилось на золоченых шпилях.
Во дворе толклись просители и доносчики. Один толстяк жарко
шептал соседу:
- Сам видел - прорицатель эту, видишь ли, "жену" взял и эдак
легонько тряхнул, и тут же кожа с нее сползла, как промасленная
бумага, а из-под кожи - лезет, извивается - и в кувшин! Нынче,
друг мой, оборотней очень много. В спокойные времена нечисти
нет, есть одни боги. А сейчас пройди по рынку, так почитай,
каждый третий будет с барсучьим хвостом...
Шаваш углядел среди маленьких просителей человека с корзинкой
замечательных персиков. Это его немного насмешило, - он понял,
что человек больше ничего не принес. Шаваш очень любил персики,
- он почему-то принял человека, обещал поспособствовать,
проводил до порога и заперся в кабинете. Голова, болевшая с
утра, немного прошла. Шаваш ел персик, глядел в полуденный сад и
думал о разнообразных взаимоотношениях оборотней и населения.
Потом Шаваш поднял глаза и едва не подавился персиком: по саду,
ко внутренним дверям управы, шел желтый монах. Шаваш узнал
одного из харайнских монахов, по имени отец Сетакет.
Через десять минут Шаваш принимал вместо отсутствующего Нана
желтого монаха. Шаваш громко удивлялся событию чрезвычайно
редкому, хотя и незапрещенному - действительно, желтый монах
пришел в управу! Надо сказать, что изумление Шаваша было мнимым.
Он отлично знал, что вчера столичные желтые монахи вернулись из
Харайна пешком в свой монастырь (иначе, чем пешком, они не
ходили), что их сопровождал этот харайнский монах, что в миру,
судя по документам, монаха звали Хибинна, и был он родом из
провинции Чахар, из деревеньки Саманнички. По непредвиденной
случайности Шаваш, бывшая столичная шельма, обладая изрядными
знакомствами в мире скорее преступном, нежели добродетельном,
помнил некоего Хибинну Чахарца, по прозванию Шиш Масляный. Шиша
зарезали в пьяной драке, а документы его - очень хорошие
документы - его любовница пустила на рынок.
Монах сказал, что хочет дождаться господина Нана, Шаваш прижал
руки к груди и сказал, что Нан во дворце и что он, Шаваш, будет
рад его заменить. Монах задергался, засмущался, а потом вдруг
сказал, что хотел бы вернуться в мир, что он получил на это
благословение отца-настоятеля и теперь хочет получить еще и
документы.
- По-моему, - нерешительно наклонил голову Шаваш, - прецедентов
нет. Я не слыхал, чтобы желтым монахам позволено было
возвращаться в мир.
- Я не слыхал, чтобы это было запрещено, - возразил отец
Сетакет.
"Странная логика" - отметил Шаваш. Или это ловушка, или... В
голове его мгновенно сложился план. "Я его отпущу. Он станет
мирянином. Как только он станет мирянином, станет возможно его
арестовать. Я выдам ему документ, а потом подложу девицу или
подсуну ворованное. После этого я возьму его и сделаю с ним все,
что полагаю должным. Подозрения мои, вероятно, чистый вздор...
Что за время - ни за так пропадет человек".
Они немного поговорили. Шаваш стал заполнять бумаги, потом
извинился и вышел. Отец Сетакет подоткнул полы желтого балахона,
расположился на кресле поудобнее и стал ждать.
Человека, пришедшего к Шавашу, на самом деле звали Свен
Бьернссон. Уроженец одной из первых земных колоний на планете
Кассина, выпускник Третьего Технологического на Гере, нашумевший
своими работами на стыке топологии и физики, ("поверхности
Бьернссона" существенно прояснили топологический механизм
гиперпространственного перехода), - Бьернссон в свое время одним
из первых ознакомился с результатами экспедиции Ванвейлена в
этот отсталый мир в дальнем уголке галактики и поднял крик о
необходимости исследования и изучения таинственного объекта,
который невежественные туземцы почитают под именем Желтого Ира.
Миром за стенами монастыря Бьернссон до недавних пор не
интересовался соверешенно. Да вот хотя бы - есть все-таки в этой
безумной стране частная собственность или нет - даже и на такой
фундаментальный вопрос Бьернссон не мог ответить. Хотел вот
спросить Стрейтона...
Интересуясь только Желтым Иром, Бьернссон не очень разобрался в
том, что делал Нан в провинции, едва заметил разгром варваров,
смерть аравана и смерть наместника - словом, все, о чем
рассказано в предыдушей книге. Он усвоил только одно: что его
коллега, Лоуренс, устрашившись исследований, отдававших
чертовщиной, мистикой и девятым - от опыта - доказательством
бытия Божия, сделал следующее: взял кота, - ах, как хорошо
Бьернссон теперь помнил этого проклятого, серого с проседью
кота, пустил кота в алтарь, где покоилась, в виде шара,
божественная субстанция. После этого, по непроверенным
сведениям, божественная субстанция для удобства кота приняла
облик мыши, и кот ее сожрал. Засим Лоуренс запихал кота в
портфель и полетел в далекий остров в северном океане, а по
дороге утопил кота в кратере морского вулкана.
Бьернссон знал, что скоро их, ученых, воротят на Землю,
монастырь пропадет; попросился у отца-настоятеля, старенького
вейца, идти вместе в столицу, а в столице попросился в мир.
Бьернссон ждал полчаса. Шаваш вернулся, улыбаясь, протянул
Бьернсону бумаги:
- Тут, увы, еще некоторые формальности. Мне нужно несколько
часов. Я почту за честь навестить вечером монастырь и отдать вам
документы.
Шаваш стоял вполоборота к окну: в золотистых его глазах
отражались облака и далекие шпили управ. Бьернссону вдруг стало
ужасно неловко. Он понял, что, в сущности, обманывает этого
славного мальчика. А вся галактика - обманывает вейцев.
Посмотрим, приглядимся, а там уж и поможем... Четверть века уже
смотрят: четверть века с тех пор, как Ванвейлен грохнулся об эту
планету и так глупо, так непростительно себя повел! Чушь! Просто
где-то в городе, полагающем себя настоящим Небесным Городом,
бизнесмены и политики смертельно испугались тех непредсказуемых
изменений, которые внесет в хрупкое международное равновесие, и
так подтачиваемое диктаторами и хапугами всех мастей, эта
страна, с ее невостребованными залежами, с ее трудолюбием.
"Четверть века отговорок - подумал Бьернссон, - и с каждым годом
наша вина все тяжелее. Жертвы эпидемий, наводнений..."
Бьернссон очнулся. Шаваш, улыбаясь, протягивал ему бумаги.
- Жить вам будет негде. Если вы сочтете возможным перебеливать
некоторые справки, я бы постарался предоставить вам комнату при
управе...
- Послушайте, Шаваш, - хрипло сказал Бьернссон. Я...
Физик остановился. Молодой чиновник, с длинными завитыми
волосами, в желтом бархатном кафтане, шитом узлами и листьями,
предупредительно глядел на него.
- Вы, - вежливо повторил Шаваш.
"Бог мой, ну что я ему скажу, этому мальчику, - подумал физик.
Он меня за сумасшедшего примет. Бывали уже такие случаи."
- Я вам очень благодарен, - сказал Бьернссон.
Свен Бьернссон вышел из кабинета Шаваша и зашагал по увитой
зеленью галерее, щурясь и вспоминая лицо Шаваша. "Какой славный
мальчик, - подумал он. Притом, слухи о здешней бюрократиии
сильно преувеличены. Как легко он согласился. Хорошо, что я не
застал Стрейтона, - Стрейтон, вероятно, упрямился бы дольше".
Через два часа Бьернссон предстал перед настоятелем, старым
