заглотил. Несчастного потом нашли головой вниз в сосновом дупле,
совершенно мертвого. Я в это, впрочем, не верю, а передаю, как
рассказывают.
Киссур очнулся не очень скоро, дня через два, на лежанке в
хижине отшельника. Окошко с промасленной бумагой было открыто,
прямо в солнечном пятне грелся старый белый волк. Отшельник
сидел рядом с волком и улыбался. Теперь, на свету, Киссур
заметил у него на лбу старое полустертое клеймо каторжника.
Отшельник сказал, что рана заживет через две недели, и стал
поить Киссура рисовым отваром с ложечки. Потом спросил, что он
не поделил с товарищами. Киссур рассказал.
Отшельник помолчал, потом проговорил:
- Да, я уже слышал такие истории. Сначала грабят казенный
караван. Налоги не приходят в столицу, казна терпит ущерб. Потом
подают министру Нану доклад: есть, мол, компания людей, которые
так любят государство, что готовы загодя выплатить налоги, а
потом уж собирать их сами. Господин министр эти доклады пока
копит.
Киссур, в постели, вдруг скрипнул зубами:
- Вы говорите об откупах! Так было при прежней династии:
откупщики платили казне один миллион, а потом выбивали палками
из крестьян три миллиона. Налоги, отданные в частную
собственность! И к этому-то такими методами стремится господин
министр?
Старик помолчал, потом сухо сказал:
- Не все, что делается от имени государя, известно государю. Не
все, что делается от имени министра, известно министру.
- Нет, - сказал Киссур, - об этом деле, я думаю, ему было
известно.
Киссур поправлялся довольно быстро, и уже вставал и помогал
старику и волку по хозяйcтву. Старик его даже как будто избегал.
Как-то вечером разыгралась снежная буря: рана у Киссура заныла,
старик уложил его в постель и напоил травяной настойкой.
- Вы меня ни о чем не спрашиваете, - сказал Киссур.
- Захочешь, - сам расскажешь.
Тогда Киссур стал говорить о том, о чем до конца никому не
говорил: и об отце, и о матери, и о Западных Островах, и о том,
как помер Кобчик, и о том, что случилось с сыном первого
министра; об Арфарре-советнике и о советнике Ванвейлене, убивших
отца, - обо всем.
Киссур кончил. Старик помолчал, потом спросил:
- А о чем ты больше всего жалеешь?
Киссур хотел сказать, что больше всего жалеет о своей слепоте
касательно госпожи Архизы, но передумал и ответил:
- Когда меня первый раз арестовали, я успел спрятать кинжал. А
второй раз - не успел. У этого кинжала золотая голова кобчика и
два яхонтовых глаза. Это очень ценная вещь, и этим кинжалом
дружок Арфарры убил моего отца. Теперь этот кинжал, конечно,
пропал, и его-то мне больше всего и жалко.
Отшельник помолчал, потом встал и вышел в соседний чулан. Там он
копался довольно долго и вернулся с чем-то, завернутым в
рогожку.
- Ладно, мальчик, - сказал он. - Я хочу подарить тебе другой
кинжал, тоже из Верхнего Варнарайна.
Отшельник развернул тряпочку и протянул Киссуру кинжал. Рукоять
у него была в форме белой треугольной шишки, чешуйки шишки
оторочены серебром. Серебро немного почернело, в желобке на
лезвии застыли кровяные скорлупки.
- Этим кинжалом, - сказал старик, - твой отец, за несколько
часов до смерти, убил моего послушника Неревена. Мальчишке тогда
было семнадцать лет.
С этими словами отшельник повернулся и вышел. Часа через три,
когда совсем стемнело, Киссур прокрался с кинжалом в руках в
соседнюю комнату. Арфарра-советник безмятежно спал, свернувшись
клубочком. Киссур постоял-постоял и вернулся обратно.
В хижине был подпол, а из подпола подземный ход вел в
заброшенные штольни. У штолен было довольно много выходов, один
из них - в храм Серого Дракона. На следующее утро, когда
выяснилось, что хижину засыпало почти доверху, а еды почти что
нет, Киссур не стал чистить снег, а вылез через подпол и пошел
добывать еду.
Он подстрелил зайца и еще рысенка с пестрой мордочкой, вернулся
и стал разделывать тушки. Арфарра подошел, встал рядом.
- Вас же тайком сгубили в ссылке, советник, - сказал Киссур.
Арфарра засмеялся:
- Вот именно, что тайком. Если бы меня казнили официально,
ничего поделать было б нельзя. А начальник лагеря получил тайный
приказ и забоялся, что девизы правления сменятся, и кому-то
будет выгодно наказать его за расправу. Беззаконные казни влекут
за собой беззаконные помилования, друг мой!
Вечером советник спросил Киссура:
- Значит, ничего в Западной Ламассе не было? Да тот ли остров
это был, и весь ли вы его обшарили?
Киссур отвечал, что и остров тот, и обшарили его как надо, - ни
настоящих людей, ни золота.
Арфарра сходил в соседнюю комнату и вынес укладку. В укладке
были карты и рисунки. Киссур стал смотреть: это, точно, были
карты острова и рисунки старого города. Киссур спохватился:
- Откуда это?
- Видишь ли, мальчик, мне не хотелось бы тебя разочаровывать, на
за месяц до того, как меня арестовали, я тоже послал к этому
острову корабль.
Тут Киссур замер, глядя на один из рисунков. Рисунок был
нарочито тщателен, и Киссур почувствовал омерзение. Омерзение
было оттого, что штука, нарисованная среди деревьев, была явно
человеческого изготовления: природа такого не рожала. Однако,
будучи делом рук человеческих, она была не разрисована, стало
быть, недоделана. Может быть, оттого и сломалась. Острый нос
расселся пополам, крыло, размахом с пальму, зачерпнуло землю. У
штуки было четыре крыла: два больших посередине и два маленьких
у хвоста, и еще пятое крыло торчало из хвоста вверх. Киссур
почуял в этом какую-то самую гнусную магию.
- Это что такое? - спросил Киссур.
- При тебе, значит, этого уже не было?
Арфарра показал на карте место с гнусной штукой. Киссур
вcпомнил, что, точно, там была полянка, на полянке священная
хижина. Вполне приличная хижина: там держали, кажется, мальчиков
перед праздником, а вокруг хижины на тынинках были черепа зверей
и предков.
Арфарре-советнику явно не понравилось, что гнусная штука
исчезла. Он кусал себе губы, и на щеках его выступили два
красных пятна. Тут Киссур отбросил рисунки и спросил:
- Господин Арфарра! Ведь вы живы - почему же вас не слышно?
Государь Варназд ждет докладов об усовершенствовании правления,
через три месяца лучшие умы соберутся в столицу, - неужели вы
промолчите?
Арварра засмеялся:
- Друг мой! В этих состязаниях победитель заранее известен.
Господин Нан допустит до государя лишь тех, чьи доклады ему по
душе. Спор, конечно, будет, и трудно предугадать смысл спора со
стороны, но он будет не о способах управления, а о том, кто
какую должность займет, ибо это главное.
- Кто-то, - сказал Киссур, - должен раскрыть государю глаза на
то, что творится в стране.
Арфарра-советник поднялся и недовольно сказал:
- Об этом мы позже поговорим. Спи!
Он уже подошел к двери, а у двери обернулся и сказал:
- И запомни: человек по имени Клайд Ванвейлен не убивал твоего
отца. Твой отец погиб оттого, что хотел спасти человека по имени
Клайд Ванвейлен, которого я приказал убить. И что касается луча,
развалившего Кобчика и половину колонн в подземном храме - этот
луч к храмовой магии никакого отношения не имел.
С этими словами Арфарра-советник вышел из хижины. Он стоял
довольно долго, глядя на вышивку созвездий и на горные сосенки
внизу."Великий Вей! - думал Арфарра-советник, - у Марбода
Кукушонка, - и такой сынок! Неужто и я был на него похож
двадцать лет назад?"
* * *
Вот уже полтора месяца Свен Бьернссон жил в усадьбе господина
Сият-Даша и варил ему золото.
У господина Сият-Даша было в обычае обижать людей, и люди в
деревне ходили с опущенными головами. И бывало, что чуть человек
поднимает голову, как тут же ее снимают с плеч. Страшные,
страшные вещи рассказывали про Сият-Даша! Все окрестные
крестьяне задолжали ему своих детей; вся его дворня ненавидела
друг друга, так как Сият-Даш считал выгодным, чтобы люди
доносили друг на друга перед хозяином; в позапрошлом году
чиновник, у которого Сият-Даш увел жену, повесился на воротах
его управы... Но это что! А когда Сият-Даш сжег, испугавшись
инспекции, казенный склад, а за поджог повесил крестьянина,
который прятал от него свою дочку? А каменные стены вокруг
управы, в два человеческих роста высотой, стены, которые
построил народ, чтобы защитить Сият-Даша от гнева народа? А
ссуда, семенная казенная ссуда, введенная в прошлом году Наном
для облегчения крестьян, - Сият-Даш принудил всех, а не только
бедных взять эту ссуду, и дал ее протухшим зерном, а когда
осенью настала пора возвращать ссуду, документы оказались так
хитро составлены, что пол-деревни оказалось в долговых рабах у
Сият-Даша. За эту историю, и за многое другое, господин министр
внес Сият-Даша в особый список.
Что еще сказать?
Еще у первого министра была карта империи, на которой белым
цветом были отмечены меcтности, в которых восстание почти
невозможно, желтым цветом, - местности, в которых восстание
вероятно при некоторых обстоятельствах, и черным цветом, -
местности, в которых восстание может вспыхнуть от того, что
чья-то курица не так снесет яйцо. Белоснежный округ, несмотря на
свое хорошенькое название, на этой карте был обозначен черным
цветом.
Оъ, нехорошо стало в это время в управе, нехорошо! Грустно было
на душе у Сият-Даша! По ночам во флигель в виде синих сполохов
слетались бесы, безобразничали, выли разными голосами, на
казенном дворе видали оборотней и щекотунчиков с золотыми
вилами. Сият-Даш был печален и беспокоен. Он рвал на себе волосы
и говорил:
- Прибери Бужва того, кто вовлек меня в это дело. Потому что
если в доме заводится нечисть, дело не кончится добром.
Впрочем, он аккуратно звал колдуна обедать.
Страшный алхимик забрал на Сият-Дашем изрядную власть: показал
ему беса в пробирке; подослал к нему ночью щекотунчика; и
соорудил во флигеле сверкающий шар, в каковом, по его словам,
должен был три месяца зреть философский камень. Охранники теперь
тоже обожали пророка, с тех пор, как он побил Сият-Даша палкой.
Они собирались вокруг него, чтобы слушать его слова. Пророк
молчал, - они собирались кружком, чтобы слушать молчание.
Как-то Сият-Даш обедал с яшмовым араваном и спросил:
- Позвольте полюбопытствовать: сколько употребляете вы в своем
деле бесов, и чем бесы отличаются от добрых духов?
- Бес, - ответил яшмовый араван, - это такой дух, который, когда
его просишь отвести беду, взамен насылает другую, еще худшую.
- И много ли их у вас?
- В сердце человека бесов гораздо больше.
Сият-Даш вздохнул и промолвил:
- Говорят, ваши охранники души в вас не чают.
Яшмовый араван молча ел рис.
- Это я говорю потому, что они совершенно безответвенные люди.
Вдруг они предложат вам бежать, а вы согласитесь? А между тем по
закону за бегство преступника карают семью охранника и еще пять
семей шестидворки, причем нигде не найти примечание, что это
правило неприменимо, если преступник сбежал волшебством.
Яшмовый араван только скрипнул зубами.
- Вы не сердитесь? - встревожился Сият-Даш.
- Нет, - ответил яшмовый араван, - мы с вами принадлежим к
разному разряду людей.
- А какие бывают разряды людей?
- На рынке жизни встречаются четыре разряда людей. Это -
покупаюшие, продающие, случайные созерцатели и воры. Я
принадлежу к третьему разряду, а вы - к четвертому.
Вследствие этого разговора Бьернссон окончательно решил сделать
свое изчезновение не незаметным, а неправдоподобным, и днем для
своего бегства выбрал именины Сият-Даша, на которые в управу
должно было съехаться множество гостей.
Убегая от Сият-Даша при возможно большем числе свидетелей,
Бьернссон рассчитывал на следующее: во-первых,
высокопоставленные гости, будучи замешаны в скандальное чудо,
оскорбятся и предпочтут не возбуждать дела из-за невероятности
улик; во-вторых, речь о пособничестве охранников отпадет сама
собой; и, в-третьих, люди наиболее проницательные не найдут
ничего невероятного в том, что колдун подложил под стену
взрывчатку и утек.
