И, конечно, Бьерссону очень хотелось, чтобы в народе говорили,
будто колдун утек из усадьбы в серебрянной колеснице,
запряженной трехглавой птицей феникс.
За неделю до именин Бьернссон вручил охранникам пять глиняных
кувшинов, и попросил зарыть кувшины у той части стены, что
выходила к лесу. Не особенно искажая факты, он объяснил, что в
каждом кувшине сидит по бесу, который в любой миг по его,
колдуна, просьбе, измолотит стену голубыми цепами. Каждый кувшин
имел в себе 350 грамм тротила и приводился в действие
радиодистанционным взрывателем.
Бьернссон соорудил себе самодельный револьвер с дулом толстым,
как курурузный початок, и ночью ему часто снилось, как он
стреляет из этого револьвера в Сият-Даша.
Утро сият-дашевых именин началось со скверного предзнаменования,
- солнце при восходе было плоским, как рыба сазан: в округе с
недавних пор участились случаи противоправительственных
знамений.
Но вскоре небо разрумянилось, края облаков зазолотились, как
корочка хорошо поджаренного пирога. Сият-Даш суетился, проверяя
списки и в последний раз наставляя, кого из гостей встречать у
крыльца, кого во дворе, а кого у ворот управы.
Бьернссон, заканчивая последние приготовления, стоял у окна
флигеля, колдуя над тонким стеклянным детонатором с гремучей
ртутью, - ему вовсе не хотелось, чтобы после его бегства кто-то
интересовался лабораторией.
Гнедая лошадь промчалась мимо его окна, посыльный с ухарским
криком спрыгнул наземь, - Бьернссон поднял глаза и едва не
выронил детонатор: за окном, в кафтане казенного посыльного,
стоял разбойник Ниш-Коноплянка.
И мы оставим пока Бьернссона наедине с атаманом, а сами
расскажем об араване Фрасаке.
Араван провинции Харайн, Фрасак, был человек недалекий и мелкий.
Глаза у него были абрикосового цвета, а совесть его каждый день
спотыкалась. Ограбление каравана повергло его в отчаяние.
Первыми к месту грабежа подоспели люди наместника. Зерно,
растащенное крестьянами, и думать нечего было вернуть.
Контрабанда золота выплыла наружу, а ведь золото шло у уплату за
должность. Более всего араван теперь боялся, что разбойников
поймают, а те расскажут о травке "волчьей метелке" - Великий
Вей, и что за несчастливая судьба втянула его в такое дело!
Араван заметался, преподнес госпоже Архизе один ларчик, другой,
а вручая третью безделушку, пролепетал:
- Я , право, в отчаянии. Неужто я неугоден первому министру? Вот
и его полномочный инcпектор ездит по провинции, а зачем?
Госпожа Архиза хихикнула и сказала, видимо забыв обо всем, кроме
ларчика:
- Инспектор Шаваш? До чего смешно! Он, видите ли, гоняется за
этим оборванцем, яшмовым араваном, а тот куда-то пропал.
Господин араван вернулся в управу как на крыльях. "Экий неуемный
бабий язык" - думал он, - "чиновник бы промолчал". Через час
господин араван написал указ об аресте бродячего проповедника.
Он желал угодить министру, и к тому же, - разве не из-за
яшмового аравана пропало зерно?
А еще через три часа племянник господина аравана сидел со
стражниками в харчевне.
- Яшмовый араван? - сказал один из посетителей - Так кому ж
неизвестно, что он живет всего в двух дневных переходах, в
избушке на Кошачьей Горе.
А еще через час госпожа Архиза пришла к своему мужу с копией
нового указа, села ему на колени, стала перебирать волосы и
сказала:
- Друг мой! Наконец-то этот глупец араван сам себя погубил.
- Каким образом? - изумился господин Ханда.
- Вот указ об аресте аравана Арфарры: а его племянник уже
поскакал за отшельником Серым Драконом.
Господин Ханда вздрогнул. Серый Дракон был самым неприятным
наследством от предыдущего начальника. Тому в свое время
прислали преcтупника Арфарру, а вслед за преступником -
секретное предписание известного свойства. Начальник лагеря
заметался, потому что такие предписания - гнуснейшая вещь. И не
раз бывало, что исполнишь предписание, а новый министр зовет
тебя к ответу: как так? Сгубил без суда выдающегося человека! И
начинается примерное наказание. И вот хитрый начальник лагеря
ограничился отчетом о смерти, а cамого Арфарру умолил стать
отшельником неподалеку. Никто, однако, его не востребовал,
наверху при имени Арфарры только неприятно трепетали души.
Господин Ханда и сам отчасти трепетал, а делать что-то боялся,
поскольку старик, видимо, все же был колдуном, и мог загрызть и
при жизни, и после смерти.
- Но это же указ об аресте другого Арфарры!
Госпожа Архиза засмеялась, и смех ее был как тысяча
колокольчиков.
- А вот пусть в столице разбирают, кто где чью личину носит. Как
возможно, чтобы этот палач сидел тихо и сам от себя не
проповедовал? Видишь ли, дорогой мой, когда этот человек
появится в столице, за него ухватятся все противники господина
Нана, и человека, воскресившего Арфарру, господин Нан разотрет в
мелкую пыль, - а воскреcил его глупым указом господин араван.
Госпожа Архиза ушла в свои покои и стала красить бровки. Она
красила их минут пять, а потом вдруг разрыдалась, хотя с детских
лет не имела привычки рыдать, если бровки ее были выкрашены
дорогой краской. Прибежала служаночка:
- Госпожа, что с вами?
- Посмотри, - стражники аравана еще тут?
Служаночка воротилась через четверть часа.
- Уже уехали, госпожа!
Архиза засуетилась.
Госпожа, куда вы?
- Ах, ты ничего не понимаешь, там же Киссур!
- Какой Киссур?
- Этот негодяй, который обманул меня! Он живет в хижине Арфарры:
соглядатаи видели его с белым волком.
А, - сказала служанка, посвященная во все дела своей госпожи, -
вы, стало быть, хотите, чтобы его арестовали вместе с Арфаррой,
и он попал в лапки Шавашу, а этот Шаваш его иcкал для казни?
- Да, -закричала Архиза, - то есть нет! Ох, где же эти серые
сапожки?
Серые сапожки наконец нашлись, нашелся и плащ, и курточка, -
через полчаса госпожа Архиза и служанка ее, наряженные в
кафтанчики рассыльных, проскакали по заднему двору усадьбы. А
другая служанка сказала господину Ханде, побежавшему проведать
супругу, что у госпожи разболелась голова, и она легла спать и
строго-настрого запретила ее беспокоить.
Весь месяц госпожа Архиза молилась Исие-ратуфе, чтобы та помогла
ей забыть негодяя Киссура, - а легко ли забыть человека, если
каждый день просишь об этом Исию-ратуфу?
* * *
Арфарра как-то спросил у Киссура, куда, по его мнению, подевался
из империи Клайд Ванвейлен с товарищами? Киссур скосил глаза
вбок и ответил, что, судя по всему, Клайд Ванвейлен пропал в
провинции Варнарайн, в правление Арфарры, бесследно. И что очень
многие в это время пропадали бесследно, из числа тех, кого
Арфарре казалось одинаково опасным и казнить публично, и
оставлять на свободе, и что он думал...
- Не то ты думал, - прервал его Арфарра.
В седьмой день девятой луны Арфарра был очень печален; наконец
затворился в каморке и стал писать. На рассвете, уходя на охоту,
Киссур заглянул в щелку: Арфарра писал и писал, а перебеленные
листы клал в знакомую укладку.
День был дивный: Киссур бегал наперегонки со старым волком,
хохотал, как леший, и валялся в снегу. Солнце желтое, снег
белый, на снегу рыжая свежая лиса. Душа так и трепетала, пела.
Что пишет Арфарра? Конечно, доклад государю.
Бывший араван Варнарайна писал скоро, перо так и летало по
бумаге. Ему приходилось, однако, часто прерываться, - чернила в
медном копытце то и дело замерзали. Наконец Арфарра встал,
подоткнул тулупчик, разжег огонь в очаге, замесил в котелке
какое-то варево, потом вернулся к бумагам. За промасленным
окошком потемнело - пошел снег. Арфарра исписал уже третий лист,
и было давно уже видно, что это не доклад государю, - потому что
Арфарра писал его на языке аломов, для одного Киссура, и
трактовала эта бумага не об законах и наказаниях, а о человеке
по имени Клайд Ванвейлен.
После треьего листа Арфарра прервался, подошел к огню и стал
размешивать варево в котелке. Это был аконит, росший кое-где
внизу - бывший араван собирал яд вот уже целую неделю. Ему было
очень горько. Но после того, что рассказал Киссур, у него больше
не оставалось надежды поговорить с Клайдом Ванвейленом и его
соплеменниками, а, стало быть, и жить дальше было бесполезно.
* * *
Главные чиновники съехались к полудню и расположились, в
ожидании обеда, в саду. Яшмового аравана все не было, и господин
Сият-Даш прошел во флигель к колдуну. Бьернссон лежал, зарывшись
лицом в подушку.
- Почтительнейше прошу вас пожаловать к гостям, - сказал
Сият-Даш, - что же это? То сами просились в общество,
настаивали, можно сказать, а теперь - загрустили?
Бьернссон поднял безумные глаза:
- А? Да? Сейчас приду.
Сият-Даш вышел, а колдун вновь зарылся в подушки. Он не думал ни
о чем, кроме утреннего своего разговора с разбойником.
- Ну что, господин араван, пока сам не станешь в стойло, не
узнаешь, каково волам? Говорят, как вас посадили сюда, так вы
бросили рассказывать про внутренее устроение души, а занялись
настоящим делом?
В голосе Ниша звучало презрение к человеку, который выдавал себя
за что-то неслыханное, а на поверку оказался заурядным колдуном.
Бьернссон стоял, словно потерянный.
- Нам сказали, - промолвил Ниш, - что сегодня вы позовете духов,
которые растащат по кирпичику эту чертову стену. Мы подумали:
почему бы не воспользоваться этим случаем и не ворваться в
усадьбу? Можно будет покарать чиновников и их семьи за
несправедливость, а зерно раздать народу.
Бьернссон помертвел. Как мы помним, у господина министра
Белоснежный округ был помечен на карте черным цветом, как место,
в котором восстание может разразиться по причине пролетевшей
мухи и разбитого яйца. И хотя Бьернссон не видел этой карты, он
был умный человек и ему вовсе не обязательно было смотреть на
эту карту, чтобы понимать, что дело именно так и обстоит.
- Нет, - жалобно сказал колдун, - не надо!
- То есть как это не надо? - возразил, подойдя, один из
охранников Бьернссона, по имени Серая Ряпушка. - Вы сами
говорили, что нельзя делать другим то, что не хочешь, чтобы
делали тебе. Вот вы убежите, а Сият-Даш повесит пол-деревни...
Справедливей будет, если мы из-за вас повесим Сият-Даша, чем
если Сият-Даш из-за вас повесит пол-деревни.
Разбойник Ниш улыбался. Все-таки он заполучил себе в шайку
стоющего колдуна. Почесал в затылке и прибавил:
- А если с вашими бесами что-нибудь случится, и они не растащат
стену, мы, пожалуй, все равно ворвемся в усадьбу и спасем вас.
Как только люди услышат, что вы стали во главе правого дела, вся
провинция взбунтуется против министра Нана. Представляете?
Бьернссон очень хорошо представлял.
На садовой дорожке Бьернссон столкнулся с сыном Сият-Даша:
изящным, гибким юношей лет двадцати, - тот приехал к отцу на
именины. Это был человек совсем другого поколения, чем Сият-Даш:
нежный и несчастный от наследственного богатства. Юноша
нерешительно посмотрел на бродячего проповедника, не будучи
вполне уверен, к какому разряду людей принадлежит этот человек,
- к тем, которые обманывают его отца, или к тем, которые от его
отца страдают, - но отвесил все-таки яшмовому аравану глубокий
поклон.
За ажурной зеленью вечереющего сада, заслоняя нищету далеких
хижин, перла в небо толстая кирпичная стена с желтой башенкой и
скучающим часовым. Бьернссон стоял молча, сжимая в руках черный
бамбуковый посох со стальным стержнем внутри. Один поворот
верхнего коленца, слабый радиосигнал, - и эти проклятые стены
взлетят на воздух. "Я же не хотел, - думал Бьернссон - я же
хотел только бежать. Откуда взялся этот проклятый разбойник? Кто
дал право этому народу решать за меня?"
- Святой отец!
Бьернссон обернулся, - позади, у рододендрона в желтой шубке,
стоял старый судья Каш, Тот самый, с которым он полтора месяца
назад приехал к Сият-Дашу.
- Святой отец, - сказал он, - Мое служебное положение обязывает
меня присутствовать... Но... я искал вас полтора месяца, а
Сият-Даш говорит, что вы обосновались в его усадьбе? Уж не
