- А вы что скажете о целостности государства?
Тот поклонился, оправил шелковый монаший паллий и ответил:
- Увы! Варвары кормятся с копья, мочатся с седла... Прежде надо
научить их жить не для войны, а для мира... Разрешите храму торговать с
королевством, - мы научим их уважать мирную выгоду, и они сами отдадут нам
земли.
Надобно сказать, что храм и раньше нарушал торговую монополию, но
тайком.
- А потом, - прибавил, поколебавшись, Даттам, - не все у варваров
достойно осуждения. Например, крестьяне их пребывают в бедности,
немыслимой для жителя ойкумены, однако ж не жалуются и не бунтуют.
- Почему? - быстро спросил экзарх.
- Потому что над ними - не чиновник с печатью, а сеньор с мечом.
Потому что нет, увы, государя, которому подают жалобы, и потому что нет
людей мудрых, учащих народ стоять за свои права... И поэтому, - сказал
Даттам, - хотя железо в стране варваров спрятано так же глубоко, как и
здесь, добыть его легче.
Долго смотрел наследник на далекие горы, еще пребывающие во мраке, и,
вздохнув, молвил:
- День сменяет ночь, и ночь сменяет день, и изо лжи рождается
истина... День, однако, сменяет ночь - чтобы на полях росли колосья.
Что-то же растет и в истории?
Вздохнул и вынул из рукава золотого государя.
- Говорят, - сказал наследник, - деньги - те же знаки собранного
урожая. Почему же тогда не размножаются они, как зерна? Говорят: в
древности государев лик рисовали на монетах, и деньги размножались сами
собой. Говорят: золото ближе по свойствам к зерну, чем бумага.
Засмеялся и добавил:
- Что ж, - пусть храм торгует с королевством.
В этот год случилось чудо: у подошвы Голубой горы стала оживать
мертвая половина старого ясеня, пустила клейкий листок. А одному ярыжке
было видение: зашкворчали яшмовые вереи, расскочились засовы, камни
Золотой Горы перекинулись Золотым Городом...
Гадальщики и прочие чародеи остались только те, что приписаны к
цехам.
13
Минуло три недели с тех пор, как в Ламассу пришло первое письмо от
Бредшо, и неделя с тех пор, как явился он сам.
Ранним утром накануне Весеннего Совета королевский советник Клайд
Ванвейлен навестил свой городской дом.
Ванвейлен никогда теперь не носил передатчика, а дни и ночи проводил
во дворце. Земляне узнали о том, что советник проехал через городские
ворота, от толпы просителей, внезапно заполонивших двор. По распоряжению
советника ворота всегда держали открытыми, а на кухне двое поварят варили
каши и похлебки.
Ванвейлен соскочил с лошади, собрал прошения, положил их в переметную
суму, каждого посетителя утешил, суму отнес в свою горницу. Потом
спустился в залу, где собрались остальные шестеро землян, швырнул на лавку
шитый плащ королевского советника и попросил какой-нибудь еды:
- А то с вечера было недосуг поесть. Арфарра, - прибавил он со
смешком, - по-моему, только медузий отвар пьет. Здоровому человеку рядом с
ним невозможно.
Бредшо спросил:
- Ты где был вчера?
- На дамбе, - ответил Ванвейлен.
- Неправда, - ответил Бредшо. - Я там был с Даттамом, тебя на дамбе
не было.
Ванвейлен молча уминал молочного поросенка с серебряной тарелки о
трех ножках. Поросенка вчера прислали с королевского стола. Серебро
поднесла депутация из Семиречья.
Бредшо внимательно оглядел одежду Ванвейлена, особенно юфтяные
сапожки, и решил, что одежда слишком чистая для человека с таким утренним
аппетитом. Он покинул залу, прошел в горницу, развернул переметную суму.
Там лежало шерстяное платье и грубые кожаные сапоги, перепачканные
зеленоватой, в каолиновых прожилках глиной. Бредшо давно исходил
окрестности Ламассы и знал, что возле дамбы такой глины нет: есть ближе к
городу, там, где обнажилось старое русло. Бредшо решил не скандалить,
спустился вниз.
Ванвейлен внизу объел поросенка, съел целую тарелку лапши, запил
красным чаем, вытер губы и сказал:
- После Весеннего Совета я еду королевским посланцем в Кадум, а
оттуда - на Север.
Все потеряли дар речи, а Бредшо спросил:
- А корабль?
Надо сказать, что земляне, не считая Ванвейлена, потратили три недели
не зря. Из погребов бывшей бакалейной лавки вынесли бочки и крюки,
навесили замки с секретом. Достали все необходимое, - вернее, треть
необходимого, и кое-как Стависски и Шенфельд ухитрились запеленговать
аварийные позывные корабля, наложить их на карту, вычислить место, и
вычислили: выходило, что корабль лежит где-то возле столицы провинции.
Слишком уж точно свалился: куда как вероятней, что был притащен...
- А что - корабль? - сказал Ванвейлен. - Пилоты - и без меня есть,
если вам дадут улететь. Связь теперь будет, по крайней мере до тех пор,
пока шпионов с неба не подвесят на стенке вверх ногами. И это очень
отрезвляюще подействует на чиновников империи, что они не обладают
монополией на шпионов с неба...
- А почему вы, собственно, думаете, что нас сразу зачислят в шпионы?
Ванвейлен пожал плечами:
- В империи две тысячи лет как небо населено исключительно
чиновниками, судьями и шпионами. Под первые два разряда вы не подходите.
Доел кусок лепешки, вымыл руки в бронзовой лохани и сказал:
- Никогда в жизни я не приносил и не принесу столько пользы, сколько
сейчас. И, заметьте, я не загоняю ручей в гору сообразно собственному
разумению, я делаю то, что делает Арфарра.
- Так, - осведомился Бредшо. - Может, господин королевский советник
хоть скажет своим недостойным соплеменникам, что будет на Весеннем Совете?
Говорят, чудеса будут.
- Это не мои тайны, - спокойно возразил Ванвейлен. - К тому же тут
кое-кто слишком дружен с Даттамом.
- А то будет, - ответил вкрадчиво Стависски, - что после Весеннего
Совета королевские посланцы поедут наводить порядок по всей стране.
Срывать незаконнорожденные замки...
- Если порядок, - сказал Ванвейлен, - это когда бедняк не дрожит за
жизнь, а богач - за имущество, то да - наведем порядок.
Бредшо посмотрел на него и сказал:
- Даттам мне вчера говорит: "Товарищ ваш теперь даже головку держит,
как Арфарра-советник. Только вот глаза все равно не яшмовые..."
- Сволочь твой Даттам, - сказал Ванвейлен. - Если бы Небесные Кузнецы
победили, он бы в империи завел порядки хуже иршахчановых.
- Что, - спросил Стависски, - не жалеешь, что Марбод Кукушонок жив?
На щеках Ванвейлена вспыхнуло два красных пятна, он помолчал и
ответил сквозь зубы:
- Он еще сам об этом пожалеет.
На прощание королевский советник встал, спустился вниз, разыскал в
сенях плоскогубцы, поднялся вверх, снял с гвоздя тяжелый подвесной
светильник из белой бронзы, со свисающими кистями дымчатых топазов,
вытащил из бревна гвоздь, на котором светильник висел, вручил светильник
старшему Хатчинсону, а гвоздь - младшему Хатчинсону, и сказал:
- Железных гвоздей рядом с порогом не вбивают. Придут люди и скажут:
"В доме советника Ванвейлена скоро будет несчастье".
Подхватил шитый плащ и был таков.
Когда он выезжал за ворота, в окно высунулся разъяренный Бредшо и
проорал:
- Эй! Клайд! Не берите взяток подвесными светильниками, которые надо
вешать на железные гвозди!
Клайд Ванвейлен весьма изменился: он почувствовал вкус того, чего
доселе не знал: власти. В глубине души он дивился необыкновенной быстроте,
с которой можно было достичь вершин в обществе, гордящемся родом и
кланом... Это все равно, если б его отец в первый же месяц после эмиграции
попал в сенат. Ванвейлен, конечно, не обманывался насчет своего статуса и
понимал, что возвышение его - не от избытка, а от недостатка демократии:
королю и Арфарре выгодно иметь при себе людей, зависящих от самого короля,
а не от обычаев и людей страны.
Впрочем, из земельных грамот было видно, что истинно древних родов в
королевстве всего три-четыре. А большинство было таких, чей дед или отец
сообщал предыдущему владельцу поместья: "Мой род начинается с меня, а твой
- оканчивается тобой..." В империи власть имущие величали себя
представителями народа, в королевстве - представителями знати, но кто из
них лгал больше - неизвестно.
Большая часть времени королевского советника была занята, как
водится, судебными исками. Люди уверились, что король и в самом деле
призывает показывать "неправды и утеснения собственников в принадлежащем
им имуществе" - и показывали. По первому разу Ванвейлен спросил у Арфарры
совета. Тот усмехнулся и ответил, что хороший судья судит не по закону, а
по справедливости. Ванвейлен вскипел. Вскоре он понял, к своему ужасу, что
Арфарра был прав. Через неделю он забыл многое, непригодное для этого
мира, и понял, что Марбода Кукушонка надо было повесить в назидание иным.
Иски ограбленных крестьян были однообразны, как симптомы одной
болезни, и началась эта болезнь, действительно, задолго до завоевания. Еще
тогда люди богатые и влиятельные обманом или насилием заставляли
переписывать на себя землю, принадлежащую среднему классу, а потом
отдавали эту землю обратно бывшему собственнику - но уже в обработку.
Средний класс исчезал: земли пустели. Тогда-то Золотой Государь учредил
общины, стал снижать налоги и прощать недоимки. Но все было напрасно,
самый механизм прощения недоимок обратился против фермеров: человек
маленький вынужден был платить аккуратно, а человек влиятельный хитрил,
крутился - пока не выходило прощения всех недоимок...
Все это происходило до завоевания (а в империи это происходило
сейчас), а после завоевания обман уступил место насилию. Человек с мечом
явился на землю человека без меча и удивился: "Разве справедливо, чтобы
побежденные пользовались роскошью и довольством, а я скитался без крова и
одежды? Ладно! Либо ты отдашь мне часть урожая, либо я каждый год буду
жечь твой урожай и дом."
Теперь люди собиралась со всего королевства и просили вернуть
ворованное. От рассказанных ими историй Ванвейлен перестал спать, как
Арфарра.
Иногда на землю составлялись купчие и дарственные. Иногда ничего не
составлялось. Иногда сеньор клялся, что купчая была, да сгинула, а холоп
клялся, что купчей не было.
В последних двух случаях землю можно было вернуть подлинному
собственнику по закону. В первом случае ее можно было вернуть лишь по
справедливости. Ванвейлен, сначала с помощью стряпчих, а потом и сам,
быстро выучился находить изъяны в купчих... Составленные неграмотными
юристами, заверенные недолжным образом, без необходимых свидетелей,
зачастую задним числом, - купчие легко можно было пересмотреть и отменить.
Ванвейлен утешался тем, что, когда сеньор предъявляет законную купчую
на крестьянскую землю - это как если бы шантажист предъявлял права
собственности на деньги, полученные от шантажа.
Беда была в другом.
Бывшие частные земли сеньоры отнимали, а бывшие государственные -
получали в пожалование. И вот, когда дело касалось отношений сеньора и
вассала, надо было блюсти - Справедливость. А когда дело касалось
отношений сеньора и государства, надо было блюсти - Закон.
Как крестьянин держал из милости землю, принадлежащую сеньору, так же
и сеньор держал из милости землю, принадлежавшую государству.
Когда-то эти земли давались чиновникам за службу: в сущности,
казенная квартира и служебное довольствие. У государства не было денег, и
оно платило за службу натуральными продуктами. Потом государство стало
