- Если бы крестьяне так копали оросительные каналы, как они копали у
западной стены, - так вся провинция была бы и без тебя, колдун, сыта...
Горожане Суены стали на сторону бунтовщиков и охотно указывали им на
богатые дома. Слухи о богачах, гноивших зерно, чтоб сбыть его потом на
черном рынке, оказались преувеличенными: зерна нашли триста иршахчановых
горстей.
Зерно раздали народу. Много грабили. Правительственных войск не было.
Состоялся совет. Бажар сказал, что Рехетта должен надеть нешитые
императорские одежды и взять в руки золотой гранат, по примеру Аттаха и
Инана. Надобно сказать, что среди простолюдинов в Варнарайне есть вздорное
суеверие, будто государь Аттах - не воскресший сын Золотого Государя, а
добывал в детстве устриц и крабов. Что же до государя Инана, - он хоть и
родился в пастушеской семье, но из золотого яйца. Но Рехетта отказался
провозглашать себя императором и сказал:
- Народ чтит династию. Если мы призовем к ее свержению, то люди
решат, что мы стремимся к власти. Надо призывать к восстановлению
справедливости, и, уничтожая богачей и казнокрадов, всячески подчеркивать
свою верность императору. Тогда люди решат, что мы бескорыстны. Государь
Иршахчан повелел, чтобы в мире не было ни богатых, ни бедных, и пока
соблюдали его законы и церемонии, повсюду текли реки масла, и земля давала
тринадцать урожаев в год. Следует всячески обещать народу, что, как только
мы уничтожим богатеев, земля станет давать эти тринадцать урожаев, а
нынешний голод объяснять происками богатеев.
Даттам поглядел, как слушали Рехетту, и подумал:
"Вот сидят неудачники и считают меня за своего, потому что я тоже -
неудачник. Вот сидят неудачники с блаженной улыбкой на лицах и собираются
править ойкуменой..."
Даттам сказал:
- Нам надо управлять освобожденным областями. А как это сделать, если
у нас нет чиновников? Надо временно предоставить избранникам общин право
суда и управления. Так мы избегнем обвинений в своекорыстии и докажем
верность императору. Кроме того, как только мы возьмем столицу провинции,
мы может собрать туда всех выборных, и бьюсь об заклад, что эти общины,
хлебнув свободы, навсегда станут на нашу сторону!
Рехетта возразил:
- Мы не вправе заставить разоренный народ тратиться на какие-то
выборы и переезды!
- Народ жаждет справедливости и свободы, - сказал Бажар, - а галдеть
на сходках ему нужды нет.
А на самом деле оба подумали одно: если народ соберется на сходку в
столицу провинции, он на этой сходке выберет вождем Даттама...
В это время распространилось такое суеверие: скоро будет время
Небесного Кузнеца, и земля будет гладка, как яйцо, и чиста, как государевы
помыслы. Доживут, однако, лишь праведные. Нынче же - время великих
бедствий. Богатых и бедных уже нет, но есть праведные и неправедные. Как
истребят неправедных - бедствия окончатся.
Праведные шли к Небесным Кузнецам. Красили брови и становились
невидимы. Услышав, что повстанцам не хватает железа, приносили с собой
железные монеты. Все равно Рехетта обещал восстановить справедливость и
отменить деньги. Верили, что чародеям это под силу. Многие чиновники стали
переходить на сторону восставших.
Приходили и из других областей, из числа обойденных и униженных. У
Рехетты было зеркало - только взглянет, - и сразу отличит человека
искреннего от лазутчика. Не ошибся ни разу.
В шестом месяце Даттам подошел к столице провинции Анхель. Никто не
думал, что Даттам так быстро переправится через реку, потому что наместник
сжег все лодки.
Но в Харайне крестьяне возят масло в деревянных долбленых кувшинах,
затыкая их так прочно, что кувшины, связанные бечевой, сами плывут по воде
вслед за лодкой, и вот эти-то кувшины наместник не догадался сжечь, так
как никогда не видал, чтобы кувшины использовались вместо лодок. А Даттам
конфисковал кувшины и навел из них сплошной мост, укрепив их якорями на
воде и насыпав сверху сучья и хворост.
В Анхеле были двухгодовые запасы продовольствия для всей провинции, и
повстанцам надо было взять город до прихода войск и до зимних дождей.
Больше продовольствия было добыть неоткуда. Те крестьяне, которым государь
совсем недавно приказал сеять рис вместо винограда и справлять рисовые
праздники, почти все сражались в их войсках.
Наместник разорил окрестные поля, свез все, что можно, в город,
вырезал тех, кто по доносам, сочувствовал разбойникам. Наместник был
безбожником, но вывесил объявления, что Рехетта колдовать не умеет, а сам
потихоньку велел распространять слухи, что у правительства колдуны лучше.
И, действительно, старая женщина, мать Хариза, многое могла. Возьмет
горшок, пошепчет, кинет уголья, - и тут же в лагере взрываются бочки с
Даттамовым маслом... Против этого колдовства Даттам был бессилен. Велел,
однако, построить деревянного идола выше городских стен: четыре рта
плюются камнями, брюхо прикрыто кожаной плетенкой, в брюхе шестьсот
человек. Еще наделали по чертежам черепах.
Воистину: машины рождаются в мире, лишенном гармонии, и нужны тем,
кто поедает людей: богачам и полководцам.
Наместник увидел идола и рассмеялся:
- У повстанцев все общее, даже щит один на всех.
И велел готовить горючий хворост, чтоб забрасывать плетенку.
В день Имень повстанцы помолились, попостились и пошли на штурм.
Деревянный идол не горел, потому что Даттам пропитал плетенку какой-то
гадостью. Вечером деревянного идола отвели. Проскакал Бажар, пустил в
город стрелу о запиской:
"Пусть-де наместник протопит хорошенько свои бани, завтра Бажар будет
в них мыться".
Наместник вздохнул и сказал:
- Если не случится чуда, завтра город возьмут.
Хариз бросился к матери. Та покачала головой:
- Это в мирное время можно было колдовать с помощью косточек, а
теперь война, бескровное колдовство на ней не поможет!
Велела привести из тюрьмы трех мятежников, иссекла их в лапшу,
набрала в рот крови, - как прыснет!
Тут же загрохотал гром, налетели молнии, - зимние дожди начались на
месяц раньше срока, и наутро колеса деревянного идола застряли в грязи.
Мятежники стали предаваться грабежу.
Среди повстанцев начались раздоры.
Правительственных войск не было.
Сам Бажар колдуном не был. Рехетта дал ему одного из небесных
кузнецов, Аюна. Как-то Бажар переправлялся через реку. Был самый дождь,
Бажар подъехал, видит: Аюн в палатке забавляется с девицей. Бажар
рассердился:
- Войско не может переправиться, а ты развратничаешь.
Аюн засмеялся, махнул рукавом: вместо девицы стал кусок бамбука.
Тогда Бажар велел связать Аюна и опустил по пояс в воду:
- Сумеешь до вечера осушить реку, - помилую, не сумеешь - казню.
Аюн реку выпил, и войска переправились как посуху. Бажар, однако, все
равно его казнил. С этого времени, говорят, Бажар и Рехетта стали
недолюбливать друг друга.
Еще объявилось суеверие: братья длинного хлеба. Говорили, что не
только имущество, но и жены должны быть общими. Сбрасывали о себя одежду,
совокуплялись на глазах у всех. Каждый из них считал богом сам себя, и
Рехетта не мог этого стерпеть, ибо считал, что богами бывают лишь
избранные. Говорили: бог не может красть, потому что богу и так
принадлежит все. Забирали добро не только у богачей, но и у бедняков,
сопротивлявшихся убивали как святотатцев.
Даттам взял отряд и загнал их в озеро. Те не защищались, потому что
веровали в неуязвимость, только кричали: "Я бог, я мир сотворил, его без
меня не будет!" Многие сильно визжали. Ну, чего ты визжишь! И отец твой, и
мать твоя отправились туда, а ты все-таки визжишь...
В деревнях священные деревья увесили в честь Мереника лентами и
трупами. Жгли ведомости и чиновников. Сотник Маршерд как-то спросил
Даттама, отчего он больше не заговаривает о совете выборных.
Даттам помолчал и ответил:
- Я хотел передать власть из рук неудачников в руки народа, а теперь
неудачники - все.
Между тем ему просто понравилась власть.
Однажды вечером Даттам услышал, как его люди пели песню о будущем. В
песне говорилось, что в будущем не будет ни твоего, ни моего. Пели так:
Там ни будет ни гор, ни равнин,
Все покроет песок золотистый,
В реках - мед, а в каналах похлебка -
Только ложку носи, не зевай.
Ну а рис будет зреть не в полях,
А в амбарах, мешках или чанах,
Там, где множатся нынче одни
Казнокрады, жучки и приписки.
Деревянная роспись карнизов
Оживет и протянется вниз
Виноградом, хурмой и орехом,
Каждый сможет сорвать и сожрать.
А кто хочет невиданных фруктов
Или нежного мяса фазана
Нарисует их прямо в пыли, -
И картинка тотчас оживет...
И надо же было такому случиться, что Даттам узнал песню: а это была
песня из древней комедии. Эта комедия была написана более чем две тысячи
лет назад одним из придворных поэтов лахельского княжества после того, как
поэту приказали осмеять крестьянских бунтовщиков.
Даттам прибежал к Рехетте в палатку и потребовал повесить того, кто
нашел эту песню. Рехетта страшно удивился:
- Почему?
- Потому что народ, который поет эту песню, так глуп, что не может
отличить насмешки от правды, но книжник, который выискал эту комедию,
знал, что к чему.
Пророк усмехнулся и сказал:
- Правда не была бы правдой, если б над ней не смеялись... А песню
отыскал я - это самый древний из текстов о правде.
Даттам вышел молча, только шваркнул в терновый куст соглядатая у
выхода.
- Вредно, - говорит, - народу подслушивать книгочеев... Яблоко
познания - покрыто кожурой невежества.
Даттаму показалось удивительным, что самый старинный текст о времени,
в котором не будет ни богатых, ни бедных, написан поэтом, который хотел
посмеяться над этакой глупостью. Он стал проверять по книгам - оказалось,
действительно так.
В этот год из-за дождей наружу вылезло необыкновенно много дождевых
червей, красных и багровых.
Даттам услышал, как кто-то говорит, что эти черви заколдованы
наместником и ночью превращаются в скорпионов, и велел повесить
говорившего, как правительственного шпиона. Тот перед смертью сказал
юноше:
- А все же черви наместника ползают там, где увязают твои машины.
Даттама эта фраза очень поразила. Он сидел всю ночь и на следующее
утро он велел делать червей из деревянных колодок, так чтоб колесо носило
с собой собственную гать. Называли это "деревянными гусеницами".
Через три дня машины на гусеницах взяли столицу провинции. Секретарь
наместника покончил с собой, перед этим приказал поджечь государственные
склады, и оставил записку: "Если Рехетта волшебник, пусть кормит людей
нарисованным рисом..."
Жители вывесили повсюду мерениковы флаги, вместе с повстанцами
восстанавливали справедливость. Грабили лишь неправедно нажитое, делили
поровну, однако, сообразно степени участия в восстании. В управе
наместника были дивные ковры, шитые жемчугами. Рехетта разрезал ковры на
кусочки с одной жемчужиной и раздал поровну. Некоторые носили эти
жемчужины при себе, потому что считали, что в них сидит по маленькому
Рехетте, а некоторые зарывали в землю и говорили, что, когда настанет час,
