варвары, страшно сказать, сколько людей перебили.
- Да, - сказал Рехетта. - О варварах неизвестно, существуют они или
нет, но слухи о них ходят омерзительные.
Теперь надо сказать, что Рехетта был в глубине души рад, что грязная
затея с заброшенными рудниками провалилась. Предполагалось, что человек из
конюшен, имевший много неопознанных денег, займется добычей руды; цех в
Анхеле будет изготовлять черный товар, а сбыт товара в столице конюший
тоже брал на себя. Что касается рабочей силы для рудников, то конюший
собирался организовать там исправительное поселение, так как этот род
работников особенно бесправен и сам свой труд не считает. Люди в цехе все
время хотели денег от нечистой работы, а грех на душу приходилось брать
Рехетте.
Пятнадцати лет от роду Даттам уехал в Небесный Город и поступил в
лицей Белого Бужвы.
В этом, семьдесят втором году, государь Неевик отдал своему сыну
Падашне в экзархат провинцию Варнарайн. Люди рассудительные предостерегали
государя, что Падашна-де глуп и неспособен. Один чиновник подал доклад, в
котором писал "Иршахчан усыновил Неевика, Неевик усыновил Миена. Власть-де
наследуют достойные, а не сыновья". "Что же сын мой - недостоин власти?" -
молвил государь, и чиновника побили тушечницами.
В провинции Иниссе был мор, а над Голубыми Горами видели в небе
девятиглавого барсука.
В столице, однако, чудес не происходило. Император послушался
недобросовестных советчиков и в Государев День окончательно провозгласил
сына наследником.
В честь назначения устроили праздник. Государь отдал приказ расцвести
деревьям и птицам вить брачные гнезда. Птицы и деревья повиновались, так
как была весна. По улицам пустили бегать богов в диковинных масках, а над
яшмовыми прудами выстроили карусель в виде Золотого Дерева, - на ветвях
дерева катали народ.
Даттам тоже пошел покататься на карусели. Залез на самый верх,
оглянулся... Красота! Звенят-шелестят бронзовые листья, щебечут серебряные
птицы, ветви кружатся, и народу с высоты видно все: и небо, и землю, и
небесный дворец под серебряной сеткой... Вдруг раздался сильный треск; в
механизме что-то заело, дернуло, - перильца пошли ломаться: люди сыпались
в воду. Впоследствии обнаружилось, что чиновники, ведавшие праздничным
зодчеством, съели, что называется, слишком много.
День был теплый, Даттам плавал хорошо, видит, рядом бьется и тонет
юноша. Даттам выволок его на берег, стал расстегивать студенческое платье:
так худ, что просто жалко, ногти желтые, изъеденные, а глаза - глаза тоже
золотые! - и на влажном лбу - кровь. Даттам совсем испугался, но тут
сверху кто-то говорит:
- Не бойтесь, кровь у него от волнения...
Даттам поднял глаза на говорившего. Почти ровесник; в чертах лица
дышит благородство, брови - оправа, глаза - жемчужины, так и ловят мысль
собеседника. Строен, мягок в обращении, скромное чиновничье платье,
обшлага с серебряной нитью, - дворцовый, значит, чиновник.
- Харсома. А это товарищ мой, Арфарра. Пойдемте отсюда быстрей, а то
сейчас будут переписывать злоумышлявших на эту бесову карусель...
Харсома привел обоих обсушиться и обогреться в веселое заведение. Им
подали верченого гуся, пирожки, вино, печенье в серебряной плетенке.
Девушки ходили, подкидывая ножками подолы. Арфарра, впрочем, от вина и
мяса отказался. Даттам заметил, что у Харсомы денег не по платью много.
Ели, пили, сожалели о дурном предзнаменовании: всем было ясно, что без
казнокрадства тут не обошлось.
- А вы что скажете, - поинтересовался у Даттама новый знакомый,
Харсома.
Даттам взял салфетку и попросил тушечницу, - насилу нашли таковую в
этом заведении, начертил на салфетке чертеж и сказал:
- Золотое дерево, - это просто большая игрушка, которая вертится с
помощью тросиков и коленчатых валов. В позапрошлом году у карусели размер
ветвей был десять шагов, а диаметр ствола - шесть.
Не знаю, много ли в этот раз украли, но думаю, что истинная причина
крылась в самой конструкции. Со времени восшествия на престол государя
Меенуна каждый год делают дерево выше на одну мерку и шире на одну мерку.
Из-за этого нарушились пропорции, и механизм, вращающий ветви, оказался
слишком слаб. И мне жалко будет, если все дело сегодня кончится тем, что
найдут проворовавшихся чиновников, и не обратят внимание на недостатки
конструкции.
- Вы смотрели чертежи старых деревьев? - заинтересовался Арфарра.
Даттам кивнул и начал новый чертеж, и тут эти двое сели друг к дружке
и стали толковать, отставив еду и девушек, так что хозяйка заведения даже
обиделась: ну, в самом деле, разве люди приходят в ее заведение
потолковать о шатунах и кривошипах?. А третий юноша, Харсома, сидел рядом
и потягивал через соломинку вино, и так зевал, что Арфарра с упреком
воскликнул:
- Харсома, да вы хоть понимаете, о чем мы говорим?
- Вполне понимаю, - сказал Харсома, - вы говорите, что для того,
чтобы предотвратить подобные происшествия, нужно бороться не с
казнокрадством чиновников, а с коренными недостатками самого механизма.
Даттам с опаской на него посмотрел, а Харсома улыбнулся и продолжал:
- А знаете ли, господин Даттам, почему при первой династии Золотое
Дерево было таким низким?
Даттам не знал, и Харсома объяснил:
- Дело в том, что при первой династии Государев День справляли
по-другому. В деревне выбирали людей, и те съезжались в столицу для
обсуждения действий властей. Эти же люди привозили деньги, добровольно
собранные народом для праздника, и хотя народ наш щедр, выстроенное на
добровольные взносы Дерево было слишком мало, чтобы упасть под собственной
тяжестью.
Тут одна из девушек села Арфарре на колени, запрокинула головку и
хихикнула:
- Не тронь, - укушу.
Харсома посмотрел на девушку, усмехнулся и добавил:
- Так выпьем же за государя Миена, который из скромности отменил
обычай, дабы не отягощать народ лишними тратами.
Арфарра процедил сквозь зубы:
- Правильно сделал государь Миен. Они зачем съезжались -
жаловаться... Жаловаться и сейчас можно, доносные ящики на каждом шагу...
Народ должен не жаловаться, а принимать законы...
И спихнул девицу с колен. Парень рядом обиделся:
- Слушай, костяная ножка, ты колдун или "розовенький"? Ты чего
казенную девушку обижаешь? Вот я сейчас стражу кликну!
Парень, конечно, хотел их напугать. Все закричали, поднялась свалка.
Арфарра брезгливо усмехнулся, говорит Даттаму: держись за меня. Махнул
рукавом - из печенья полез белый дым, лавка взлетела под потолок...
Даттам очнулся, - над ним небо в серебряную сетку, на деревьях -
золотые яблоки, - небесный дворец!
Спутник, Харсома, сказал Арфарре с досадой:
- И для таких-то фокусов я вас пускаю к тайным книгам!
Даттам часто встречался с новыми друзьями. Харсома был троюродный
племянник вдовствующей государыни, инспектор по налогам. Как описать?
Незлобив, незаметен.... Совершенный чиновник подобен истине: нельзя
говорить об истине, но лишь благодаря истине возможна речь.
Арфарра был сыном мелкого сельского чиновника, и после экзаменов
хотел стать монахом в храме Шакуника.
Монахи-шакуники тогда не могли рассчитывать на карьеру при дворе.
Шакуник пришел в империю вместе с варварами, и при государе Амаре знатные
люди переполнили храм деньгами и землями, взятыми со всей ойкумены. Когда
государь Иршахчан возобновил древние законы и вернул захваченные земли
народу, отменив "твое" и "мое", храм был, увы, на стороне тех, кто проявил
непочтительность к государю. Государь указал, что храмовые земли
принадлежат ему, как воплощению Шакуника, разорил храмовые мастерские и
пощадил только сокровищницу.
- А чем занимаются монахи сейчас? - спросил как-то Даттам.
- Осмысляют сущее и существующее, - ответил Арфарра.
А Харсома прибавил:
- Деньги дают в рост.
Увы! И сказать постыдно, и умолчать нельзя. Казалось бы: уничтожили в
империи торговцев, отменили корыстолюбие, ни один частный человек не смеет
завести себе мастерскую. И что же? Иные храмы обратили сокровищницы в
ссудные кассы, стали вести себя хуже торговцев. Даже те впадают в соблазн,
которым вера предписывает презирать мирское. А Шакуник - варварский бог,
бог грабежа и богатства. Монахи говорят: Шакуник предшествует субъекту и
объекту, действию и состоянию, различает вещи друг от друга, придает им
смысл и форму, и нет в мире ничего, что было бы чуждо ему - золото,
серебро, камни... И копят, и приумножают, а золото - проклятая вещь:
сколько ни съешь, все мало. А Арфарра всего этого тогда не замечал.
Государь Иршахчан, как известно, поощрял изобретателей, особенно
искателей золота и вечности. Бесчестные люди, однако, наживались на
страсти Основателя, толпами стекались в столицу. При испытаниях все шло
хорошо: и золото из меди вываривалось, и новые водоотливные колеса
вертелись...
Однако если общиннику будет в два раза легче поливать, разве он
станет в два раза больше сеять? Нет, он будет в два раза меньше работать.
И вот, когда последние проявления непочтительности были истреблены,
инспектор Шайшорда подал доклад. "Нынче в государстве мир, механизмы же
родятся от войны и корысти отдельных лиц, а рождают народную леность...".
В результате доклада государь изволил запретить недобросовестные
изобретения.
После этого некоторые книги попали в государеву сокровищницу, как и
все редкостное. Однако Даттам и Арфарра, по ходатайству Харсомы, имели
доступ в Небесный Сад. Ходили туда каждый день: книги - плод проклятый:
сколько ни ешь - все голоден.
Трое друзей были совершенно неразлучны. Ели вместе, спали вместе,
вместе ходили в веселые переулки. Даттаму как-то раз понравилась барышня
Харсомы, тот немедленно уступил ему барышню, и еще два месяца платил за
домик, где она жила. Вообще у Харсомы денег было удивительно много,
гораздо больше, чем полагалось дальнему родственнику императора.
Как-то Харсома показал Даттаму бумагу о делах, творящихся в
Варнарайне. Сообщалось, что некто Хариз, доверенное лицо наследника, даром
велел цеху кузнецов отделать его новый загородный дворец, угрожая в
противном случае снизить расценки и довести цех до полной нищеты. А спустя
два месяца тот же Хариз подал заявление о том, что-де баржа, груженная
светильниками для столицы, утопла. Кузнецам из-за этого не выплатили денег
за светильники, а между тем светильники и не думали утопать, - они были
тайно выгружены в одном из поместий наследника, а баржу затопили пустую,
чтобы скрыть казнокрадство. Назывались также имена девиц, которых Хариз
держал у себе на подушке, стращая их арестом семьи.
Даттам изумился:
- Как это к тебе попало?
Харсома махнул рукой:
- На жалобном столбе висело... Это правда, что тут написано?
- Да откуда же я знаю? - изумился Даттам, - хоть писал-то кто?
- Да дядя твой, голова твоя соленая! Что он за человек? Это правда,
что он поссорился с Харизом из-за взятки? Сам - умелец все пять пальцев в
масле держать... Что это за история с ушками треножника?
Но Даттам об ушках треножника ничего не знал.
Его интересовали лишь механизмы - числа, обросшие плотью. Любил он их
за то, что, если что-то не так, - можно было разобрать на части и
переложить по-правильному. А мир механизмом не был, и потому Даттама не
занимал. Черна ли, бела ли душа правителя - Даттаму, увы, было все равно.
Он думал так: черной ли, белой краской выкрашу я модель, - разве изменит
