Девка шваркнула тряпкой об пол и встряла в мужской разговор:
- Варайорт - ложный бог, шельмец. Он как горы сделал? Спер у божьего
зятя шапку, растряс волосинки рудными жилами. Поэтому мир так дурно
устроен, что краден, как деньги торговца.
Старик сказал:
- Женщина, что ты понимаешь? Мир - как цветок, изукрашен дивным
узорочьем, и всякий человек из нашей деревни - образ и подобие божие. А
Варайорт сделал себе особых людей - не из глины, а из собственного кала, и
Серединный Океан на... из подражания. Заклял: "Быть вам свободными и
варайортовыми, пока стоит озеро"
- Пока стоит озеро, - с легким ужасом проговорил Бредшо, вспоминая
листки с расчетами. О господи! А он-то, дурак, подумал, что фургон с
динамитом был нужен Даттаму для облегчения горных работ!
Девка опять встряла в разговор:
- К ним приходили проповедовать, а они: "Мы в грязи не пашем, нам нет
дела до ваших королей - ни убитых, ни воскресших". Мы, мол, подданные
императора и свободные люди. И если есть на небе правда, - прибавила она,
- то из-за того, что они не пристали ни к графу, ни к божьим людям, им
сегодня будет плохо.
Бредшо подхватил меч, набросил на плечи ферязь и побежал к двери.
Хотя Золотой Государь запретил называть озеро Серединным Океаном,
никто по-другому никогда не говорил.
Посреди океана был островок не меньше доильного загона. На островке -
храм Варайорта и место для народных собраний под священной желтой
катальпой. По берегам было столько яиц, что трудно было их не раздавить:
утки-хохлатки, священные птицы Варайорта, гнездились невозбранно.
Всю ночь люди Даттама рыли шурфы и закладывали патроны. Утром
переправились на островок. Народное собрание было многочисленно, как
никогда, все съехались с оружием и стояли на том и этом берегу. Граф тоже
взял с собой всех дружинников, однако, большую их часть на остров не
пустили. Обе стороны знали, что законы законами, но на то и оружие, чтобы
добиваться исполнения законов. Граф смеялся: "Я над этой общиной имею ту
же власть, что и король, ибо здесь не считаются ни с моими, ни с его
распоряжениями".
Это было преувеличением: за уголь, за охоту в горных лесах граф
получал треть добываемого в рудниках. Однако ему хотелось большего, и он
обрадовался, когда в прошлом году Даттам предложил: храм вызовет общину на
божий суд, получит рудники и отдаст их в лен графу. Граф бы, конечно,
предпочел получить эти земли в собственность, а не во владение, однако
выбирать не приходилось.
Граф подозвал к себе своего домашнего колдуна и велел погадать: чем
кончится суд и много ли умрет людей? Колдун долго тряс свое лукошко, а
потом сказал:
- Кто выиграет тяжбу, я не знаю, потому что это не от тебя зависит.
Зато вижу, что ты еще до вечера поссоришься с Даттамом, а причиной ссоры
будет друг Даттама, чужеземец...
Горняки сошлись у алтарей, совершили жертвы. Даттам произнес
положенные формулы: мол, если бог этого хочет, пусть озеро уйдет в землю,
- и воздел руки к небу.
Как говорится: налетел вихрь, закружились голубые мечи. Рвануло так,
что своротило все каменные варайортовы челюсти, в положенных местах.
Рудокопы увидели, как хлещет вода, словно гной из нарыва, закричали. Бился
в ямах карп, отступал Серединный Океан, уплывали вместе с ним огненные
кони и золотые черепахи, и животворящие семена мирового древа, которым
полагается оплодотворять землю, и прочая нечисть. Люди кричали и падали
вокруг него на колени, как двенадцать лет назад.
Даттам задыхался. Желтые цветы с катальпы летели на землю, дерево
трещало и клонилось, тысячи птиц орали в воздухе громче людей, островок
стал полуостровом, обнажилось зеленое смрадное дно.
А после этого Даттам взглянул на ту сторону и увидел, что повсюду
стоят вооруженные люди, и они вовсе не считают, что суд кончился, если
стороны еще не подрались. Община стояла в основном на островке, а
дружинники графа - на берегу.
Даттам поглядел на зеленое смрадное дно между ними, и подумал: "Плохо
будет драться в этой грязи и иле, потому что графские конники не будут
иметь тут преимущества".
Даттам стоял рядом с графом, к ним подошел дружинник и сказал:
- Смотрите! А кто это скачет вместе с людьми Лавви Голошейки, на
буланом коне с белой звездой, и в такой богатой одежде?
Граф посмотрел и сказал:
- Клянусь божьим зобом, Даттам, это ваш больной гость, Бредшо. И
сдается мне, что это не к добру. Потому что он не кажется мне человеком
разумным и удачливым, и, как бы он, помимо этого замечательно буланого
седла, не попросил у вас за проповедника еще чего-нибудь.
Бредшо ехал три часа один в густом горном лесу, потом нагнал
общинника. На спутнике была кроличья шапка, плащ с роговой пряжкой, за
пояс заткнута секира, а на плечах, - лук и колчан со стрелами. Он также
ехал на суд к Серединному Океану и был очень неразговорчив. Потом пристали
еще трое на лошадях и с оружием.
За поворотом дороги показалась маленькая часовня Варайорта, из
которой вышел жрец с девятью глазами на шапке. Волосы у него были заткнуты
за пояс.
Охотник Каани, тот, что был в кроличьей шапке, вытащил из переметной
сумы кроличью шкурку и отдал ее жрецу.
Тот взял и сказал:
- Не одна, небось, шкурка-то.
Каани ответил:
- Совсем пустые стоят силки.
Тогда жрец подошел к лошади и сам стал рыться в переметной суме и
вытащил еще много добра.
- Дожадничаешься с богом, - сказал жрец. - А бог воздаст сторицей.
- Мне сторицей с Варайорта не надо, - сказал Каани. - Мне хватит двух
ишевиков с Даттама.
Тут Бредшо подъехал ближе и спросил:
- А с меня трех ишевиков достаточно?
Каани согласился. Бредшо уплатил за три шкурки и подарил их богу.
Охотник ехал молча, потом сказал:
- Какой же грех - обмануть обманщика? Горы делал - шапку украл, потом
штраф в Небесной Управе платил глупым серебром взамен настоящего.
Каани был, конечно, прав. Если человек верит в Варайорта, то на нем
греха никогда не будет, потому что нет греха в том, чтобы делать, как бог.
Поехали дальше. Бредшо глядел по сторонам: лес в ущелье, палые листья
совершенно покрыли черную жирную землю, на скале беззаботно блестит
хромистый железняк. Зажиточная земля, и свобода общинная, первозданная,
богом сбереженная и от государей, и от королей, и от графов - но не от
Даттама.
Спутник Бредшо заметил на ветке белку-ратуфу и подстрелил ее. Стрела
попала точно в глаз, так что шкурка не была испорчена, и Каани подумал,
что плохо стрелять в людей и хорошо стрелять в животных: потому что за
убитого зверя получаешь деньги, а за убитого человека приходится платить.
Поднял белку, повесил лук через плечо и сказал, обращаясь к Бредшо:
- Спасибо тебе за золото, потому что этот лук очень хорошо стреляет.
А если платить виру за всех, за кого сегодня придется заплатить виру, то
мой кошелек совсем опустеет.
Бредшо спросил:
- А как ты думаешь, чем кончится божий суд?
Тот ответил:
- Не стоит верить всем слухам, которые распускают. Однако сдается
мне, что не все, кто отправился на остров, вернется с него, чтобы
рассказать о сегодняшнем дне.
Бредшо поглядел на охотника и подумал: "Эх, где же вы были неделю
назад?" Хотя не ему, конечно, было на это сетовать.
- Да, - сказал один из спутников. - Давно все к этому шло, и чему
быть, того не миновать. Сдается мне, многие женщины будут плакать после
сегодняшнего дня, а для мужчин найдется занятие подостойней.
- Значит, - сказал Бредшо, - свободные люди не побоятся драться
против графов и колдунов?
- Я, - сказал охотник, - буду драться за того, за кого будет драться
Латто Голошейка. И хотя я еще точно не знаю, на чьей он стороне, по-моему,
он будет драться за Даттама.
- Так, - сказал Бредшо, - а за свободу ты драться не будешь?
Каани возмутился про себя, потому что свобода была вещью
увлекательной, но убыточной, как охота на людей. За то, чтобы не ходить в
ополчение, Каани каждый год отдавал пять соболей. Столько же - за то,
чтобы не ходить на суд. За неявку на сегодняшнее собрание, однако,
назначили тройную виру, и притом Латто Голошейка велел собираться всем
своим людям. Притом, будь община под графом, ее бы никто не трогал, а так
каждый год устраивали засады и грабили.
Охотник Каани всего этого, конечно, не сказал, но все-таки сказал
достаточно.
- Так что же, - спросил Бредшо, - если посад потеряет свободу, так
никто об этом и не пожалеет?
Каани хлестнул лошадь и сказал:
- За других не скажу, а я не пожалею.
Выехали из леса, миновали рудники, стали спускаться к озеру. Тут
страшно ухнуло, налетел вихрь, в небе закружились золотые мечи, всадников
побросало на землю.
Путники повскакивали на ноги, и увидели, что озеро мелеет.
- Клянусь варайортовым брюхом, - сказал охотник Каани, - если бы
озеро осталось цело, - многие бы получили сегодня отметины на память. А
так, может быть, все обойдется.
А Бредшо встал, отряхнулся, оправил на поясе меч и сказал:
- Я гляжу, господин Даттам неплохо разбирается что к чему в здешних
местах, и не стоит посторонним соваться в чужие дела.
В этом он, конечно, был прав.
Когда вода уже схлынула, Даттам и граф подошли к желтой катальпе. На
Даттаме был паллий, затканный золотыми листьями, и накидка из птичьих
перьев, а на графе красный лакированный панцирь и боевой кафтан, расшитый
узором из рысьих пастей и ушей. На поясе у графа был меч Белый Бок,
украшенный золотой и серебряной насечкой, который подарил ему Даттам. У
Даттама тоже был меч, однако под накидкой было не видно, как он украшен. С
ними были люди, и среди прочих - Бредшо. Бредшо ничего не говорил.
Под желтой катальпой на скамье закона сидел Шамми Одноглазый. Он был
самым умным человеком из тех, кто не может предвидеть будущее, потому что
никто не мог отвести ему глаза. Он был тройным судьей и человеком
влиятельным. Рядом сидел его брат, служитель Варайорта, и еще несколько
уважаемых людей, а слева и справа стоял народ.
Шамми сидел, весь обсыпанный желтыми цветами, потому что он все это
время не двигался.
- Ну что же, - спросил Даттам, - кончим ли дело миром?
- Назовите ваши условия, - сказал Шамми.
Тогда Даттам оперся, как полагается, на резной посох для тяжбы, и
сказал, обращаясь к народу:
- Я так думаю, - сказал Даттам, - что не стоит спорить, Варайорту или
Шакунику должны принадлежать рудники, а надо записать, что это - один и
тот же бог. Надо отдать рудники в лен графу, чтобы тот охранял и судил, а
собственность каждого должна остаться неприкосновенной. И еще я думаю, что
тот, кто с этим не согласен, хочет не общего блага, а жадничает из-за
судебных сборов и прочих выгод.
Тогда Шамми Одноглазый встряхнулся так, что все цветы слетели на
землю, и сказал:
- Сдается мне, что многие захотят узнать: было ли чудо или чуда не
было.
А другой тройной судья возразил:
- В словах закона, однако, нигде не сказано, что озеро должно
пропасть чудом, так что какой от этого прок?
Шамми встал с лавки и сказал:
- Ты родился на циновке для еды, Даттам. И все же я думаю, что
сегодняшний день принесет тебе большую неудачу.
Даттам тогда вытащил меч: рукоятка меча была перевита жемчугом и
изумрудом, а по клинку шла головастиковая надпись.
- Выбирай, Шамми, - сказал Даттам. - Или ты сядешь на лавку и
перестанешь говорить глупости, или твои кишки съедят твои же собаки.
Тогда Шамми испугался и сел на лавку.
