день путешествия въехали в графские земли. Бредшо сказали, что земля и
все, что на земле отсюда до границ, принадлежит Оско Стрепету. Никто,
однако, не подумал ему объяснить: все, что на земле, - это одно, - все,
что под землей - совсем другое. А все, что под землей, по-прежнему
принадлежало богу Варайорту, шельмецу и обманщику.
Граф был, по общему мнению, человек алчный, жадный до денег и
трусливый, потому что ему было нелегко убить человека. Крестьян своих он
согнал с полей, обнес поля изгородями, а шерсть продавал храму. Кроме
того, торговал с храмом серебром и железом. Даттам послал эконома Шавию
вперед с известием, что к вечеру караван будет в замке, с Шавией поехали
двое бывших дружинников Марбода: Торхерг Бычья Кость и его брат.
А Даттам и Бредшо ехали рядом, впереди каравана.
На Бредшо был парчовый кафтан с плетеной тесьмой, стянутый серебряным
шнуром, красные штаны и поверх кафтана - легкая кольчуга, подарок Даттама.
За спиной, - меч с серебряной перекладиной, сафьяновые сапожки. Конь под
Бредшо был серый, с белой полосой по хребту, и заморский торговец уже
выучился ловко на нем ездить. "Впрочем, какой торговец, - подумал Даттам,
оглядывая спутника, - это если нельзя - торговец, а если можно -
разбойник. У простых народов эти две вещи неотличимы, это только в
королевстве вроде здешнего рыцарям запрещено торговать, а позволено лишь
грабить".
- Расскажите мне о вашей империи, - попросил Бредшо, - сколько лет ее
порядкам?
Даттам наклонился, потрепал по холме коня.
- Законы империи, господин Бредшо, вечны и неизменны, как она сама.
Две тысячи лет назад император Иршахчан отменил в стране "твое" и "мое", и
с тех пор из нее исчезли зависть, злоба, корысть, и прочая и прочая, -
глаза Даттама сузились. - Две тысячи лет назад! Запомните! И не путайте,
пожалуйста, его с сыном основателя нынешней династии, тоже принявшим
тронное имя Иршахчана и также отменившим "твое" и "мое".
Бредшо подумал.
- Ага, - спросил он, - стало быть, император Иршахчан Второй только
восстанавливал законы, а не учреждал новые?
Даттам кивнул.
- И с тех пор за два столетия законы не менялись?
- Ни одной священной буквой. Правда, иногда приходится уточнять
значения некоторых слов в законе.
- Каких же?
- Например, в законах Иршахчана сказано, что воины Великого Света не
положат оружия, пока не дойдут до пределов ойкумены. Но государь Меенун
пояснил, что "ойкумена" значит не "весь обитаемый мир", а "весь
цивилизованный мир". А так как цивилизованный мир, как известно, совпадает
с границами империи, то получилось, что войско уже дошло до пределов
ойкумены и что по этому случаю можно отменить и войско, и налоги на его
содержание.
- Экономно, но неразумно, - заметил Бредшо.
- Очень разумно, - возразил Даттам. - Государь Меенун немало посулил
войску, чтобы оно возвело его на престол, и боялся, что кто-то посулит еще
больше. Как сказано в официальной хронике, государь Меенун "умел отличать
важное от второстепенного". Понимал: справедливый государь на троне - вот
это важно, а одна-другая разоренная провинция - дело второстепенное.
- И с тех пор в империи нет войска?
- Никакого! Только охранные поселения. Это что! При государе
Иршахчане и тюрем не было, были только покаянные селения.
Даттам помолчал, подправляя уздечку.
- Да, сначала слово, а потом толкование. Знаете, сколько тысяч жизней
сохранил доклад о несовпадении объемов понятий "преступная взятка" и
"добровольный дар признательного труженика"? Или, например, в законах
Иршахчана Второго сказано: Государь должен "менять высшие посты каждые три
года". И вот век назад языковеды выяснили, что при Иршахчане Первом фраза
значила "назначать высших чиновников каждые три года". Чувствуете разницу?
Бредшо подумал и сказал:
- Менять чиновника - надо обязательно на другого, а вот утверждать -
можно того же самого, стало быть, теперь чиновнику сподручней получать...
добровольные выражения признательности.
Даттам осклабился:
- Стало быть, теперь чиновник может думать о своих прямых
обязанностях, а не о том, куда его загонят через три года.
Бредшо удивился такому рассуждению. Странно: Даттам, в конечном
счете, рассуждал не как торговец, а как чиновник: образованный, радеющий,
- но чиновник. И все приводимые им толкования облегчали жизнь чиновника, а
не предпринимателя.
Какой, собственно, статус у этого человека, который в стране,
лишенной частной собственности, вполне официально владеет миллионным
состоянием? Теневого предпринимателя? Или теневого чиновника? Какую цену
требует с Даттама его хозяин, экзарх Харсома, за возможность тысячекратной
наживы?
Какую игру ведет этот человек? В этой поездке он набирает армию.
Армия должна явиться к Весеннему Совету и слушаться приказаний Даттама. А
какие будут приказания?
Надо сказать, что Белый Эльсил ничего не знал о том, что Марбод
Кукушонок жив, и отдал своих дружинников, Торхерга Бычью кость и его
брата, Даттаму. Те не возражали, потому что Даттам тоже был удачливый
человек. Это они поехали с экономом Шавией к замку, а утром поспешили
обратно к каравану.
Когда они на обратном пути подъезжали к мосту через овраг, Торхерг
вдруг увидел проповедника, убитого в Золотом Улье: тот стоял серым кулем и
показывал под мост. Торхерг глянул и увидел, что под мостом стоит Марбод
Кукушонок, иссиня-черный, Даттам, весь в крови, и сам Торхерг, и вообще
все вокруг полно мертвецами. Тут конь заржал, встал на дыбы и сбросил
Торхерга.
- Ты ничего не видел? - спросил Торхерг брата.
- Нет, - ответил брат.
- Плохо дело, - сказал Торхерг, и рассказал все, как было.
- Это ты двойника перед смертью видел, - сказал брат. - Наверное это
нам за убитого проповедника.
Тогда Торхерг подошел к крестьянам, рубившим неподалеку лес, и
спросил:
- А вы ничего не видели?
Те отвечали:
- Нет, господин. А вы кто же будете?
- Мы, - сказал Торхерг, - были люди Марбода Кукушонка, а теперь -
люди господина Даттама. Сдается мне, однако, - добавил Торхерг, - что нам
нужно спешить обратно.
А Даттам и Бредшо все ехали и ехали рядом, и Даттам рассказывал
Бредшо о последнем указе экзарха, дозволяющем частные занятия алхимией.
Старый указ: а вот теперь не спросишь, откуда у человека золото. Даттам,
впрочем, не упомянул, что указ экзарх выпросил у императора в обмен на
голову хорошего знакомца Бредшо - Арфарры.
- Я гляжу, - сказал Бредшо, - экзарх Харсома очень любит торговцев,
коль скоро даровал храму такие монополии. Надеюсь, когда он станет
государем, его вкусы не изменятся?
Даттам откинулся в седле. Да, господин экзарх очень любил деньги.
Даттам вспомнил его усталый, чуть хрипловатый голос: "Произрастающее из
земли уходит в землю, и богатство страны остается прежним. Богатство
страны возрастает тогда, когда она больше продает, чем покупает. При
древних государях золото и серебро приходили из-за границы, потому что
страна больше продавала, чем покупала. А теперь золото и серебро уходят за
границу, потому что мы ничего не продаем, а только тратим настоящие деньги
на подкуп князей". Хорошие слова - если не считать того, что экзарх
Харсома всем говорит хорошие слова. Мыши говорит "беги", а мангусте
говорит "лови", и деньги он любит больше жизни, а власть - больше денег.
- Господин экзарх поощряет торговлю, - ответил Даттам, - потому что
торговля - это государственное преступление. А с преступлений можно
получить доход. Только, разумеется, - покажите мне государство, которое бы
не обирало делового человека.
- Я бы вас свозил ко мне на родину, - улыбнулся Бредшо.
Даттам рассмеялся.
- Вы очень мало говорите о своей стране, но вы думаете, я не
догадался, на что она похожа?
Бредшо слегка изменился в лице.
- Таких городов много по южному побережью. Кадум - из из их числа, и
все западные земли были такими. Вы считаете всех чужаков - прирожденными
рабами, гордитесь своими народными собраниями и именуете это
народовластием.
Даттам дернул узду и расхохотался, а потом приподнялся в стременах и
закричал на все ущелье:
- Но народ не властвует никогда! Вместо него у вас правят болтуны или
тираны. И залог их власти - ненависть народа к богачам. Я был в таких
городах, как ваш! О! Ваши богачи имеют право купить землю, развести на ней
торговую плантацию и прогнать крестьянина в город. Но этот крестьянин -
еще и гражданин. Разве городские болтуны оставят его в беде? Разве они
позволят ему продавать свой труд, как он продал свою землю? Нет, они будут
кормить его бесплатным хлебом, который добровольно отдадите вы же; они
будут платить ему за участие в народном собрании и в суде. И в этом суде
он будет судить вас - памятуя, что размер его дохода зависит от количества
конфискованного имущества. Перед вашим судом опасней быть богатым, чем
виновным! А когда проданных земель и задолжавших граждан станет слишком
много, тогда народ сойдется и постановит произвести передел земли и отмену
долгов, и назовет это демократической революцией. Ваша чернь знает - чем
меньше участников в дележке, тем больший кусок пирога достанется каждому.
Поэтому она никогда не допустит чужеземца в число граждан. Потому ваши
муниципии обречены на вечное младенчество - или завоевание. Вы враждуете
друг с другом, как здешние сеньоры, и даже хуже, потому что когда вы
захватываете городок - вы не берете с него дань, как с вассала, а
выжигаете дотла, как торгового соперника. И когда Золотой Государь
завоевал западные города - ему даже не было нужды менять их строй, до того
самозабвенно бросились его славить. Зачем? Он только крупно сэкономил на
чиновниках, великодушно разрешив городским магистратам по-прежнему
раздавать свое зерно нищим, да еще возложив на них ответственность за сбор
налогов. - Тут Даттам рассмеялся и продолжал: - Знаете, как говорится:
белая собака, черная собака - а все равно кусается... Демократия,
королевство, империя... Государство и предприниматель - это два клинка в
одних ножнах.
- Это все, - спросил Бредшо после некоторого молчания, - что вы
имеете против народовластия?
- Нет, не все, - отвечал Даттам. - У вас не только хорошие болтуны, у
вас еще мудрецы замечательные. Учтите - государь Иршахчан и в самом деле
правил две тысячи лет назад. И это мудрецы изъяснили ему, что все зло мира
произошло, когда человек изобрел слова "твое" и "мое".
Тут подъехали к широкой расщелине, через которую шел подвесной мост,
и Даттам начал распоряжаться. Мост сильно раскачивался, под ним, далеко
внизу, росли грецкие орехи и тополя, кусты, текла маленькая речка. А
караван к этому времени был большой: сначала повозки и охранники, потом
ламы с грузом, потом священная желтая повозка Шакуника, потом рабы, тоже с
тюками: товар несет другой товар, потом опять повозки. На священной
повозке развевалось храмовое знамя, золотая цивета, и еще веер-значок:
лама, навьюченная собственной шерстью: тоже товар, несущий товар.
Даттам дождался, пока желтая священная повозка со знаменем Шакуника
переедет через мост, и снова поскакал вперед. За ним - Бредшо, молодой
племянник графа, Торхерг Бычья Кость, и еще трое дружинников, имена
которых здесь не упоминаются. Из-за золотого перемирия они ехали без
оружия. У всех, конечно, были мечи, потому что свободный человек без меча
не ходит. У дружинников и Даттама были луки, потому что кончились времена
