не в том, что они нажиты нечестным путем, а в том, что они вводят неимущих
во искушение завладеть неправедно нажитым.
Один из гостей наклонил голову и проговорил:
- Это хорошо, что вы не смущаете народ деньгами... Есть, однако, и
другие способы. Вот хотя бы - творить чудеса и называться яшмовым
араваном.
Хозяин всполошился:
- Вы непочтительны к моему гостю, господин Ахотой!
Бьернссон сказал неловко:
- Я не творю чудес, и только невежественные люди называют меня
воскресшим Арфаррой.
Судья поспешил переменить тему, заговорили о музыке и гармонии. Но
гармонии не было, а была ночь, и обрезок луны, и задернутые от оборотней
зеркала, и стена с вертушками и часовыми, и глиняные карьеры далеко внизу.
Плохо, ох, плохо! Доселе только крестьяне называли его яшмовым
араваном, а вот теперь, второй раз за три дня, он слышит это от чиновника.
Бьернссон подумал об аресте, как о вещи неизбежной, и тихонько погладил
роговое кольцо, которое ему дал на прощание недовольный разбойник Ниш.
Бьернссон вдруг представил себя перед первым министром, с руками,
продетыми в деревянные кольца. "Бог мой, - подумал Бьернссон, - ведь он
прикажет меня повесить - и умоет руки".
Наконец подали десерт, и судья, глядя на яшмового аравана, сказал:
- В том, что араван Арфарра в свое время творил чудеса, нет ничего
непристойного. Потому что он был монахом-шакуником, а монахи-шакуники
творили чудеса, не прибегая к сверхъестественному. И я даже слышал, что
когда они вызывали бесов, то бесы рассуждали, придерживаясь рациональных
начал и не очень-то вдаваясь в потустороннее.
Сият-Даш запротестовал:
- Напрасно вы полагает, что колдовства не было. Всем известно, что
шакуники остались в живых после смерти, и в годовщину гибели храма
слетаются в его руины с непристойным хохотом и шутом. В это время смелые
люди могут подойти к ним и узнать о будущем и вечном. Я сам купил за
тысячу золотых книгу, и эту книгу продиктовал лично колдун Даттам, сидя у
чернокнижника в стеклянном кувшине и с жабою, вцепившейся в детородный
орган. И эта книга состоит сплошь из колдовства. А вы говорите -
колдовства нет. Разве я такой человек, чтобы заплатить тысячу золотых за
подделку?
Все заинтересовались редкой покупкой. Принесли драгоценную книгу.
Бьернссон стал перелистывать фолиант, пряча улыбку.
- И что, - насмешливо спросил Бьернссон, удалось ли вам с помощью
рецептов этой книги изготовить философский камень?
- Все дело в том, сударь, - объяснил Сият-Даш, - алхимия не наука, а
искусство. Книга сия подобна учебнику стихосложения. Недостаточно ведь
знать размер и вид куплетов, чтобы слагать стихи, надобно быть великим
поэтом, как Даттам или Адуш.
На следующее утро гости разъехались, а хозяин повел Бьернссона
осматривать усадьбу. Как и накануне, он был необычайно грустен. Яшмовый
араван не мог не спросить о причине.
- Право, - сказал хозяин, - у меня в доме большое несчастье. Я,
видите ли, не досчитался по ведомостям трехсот тысяч, а через полтора
месяца ревизия.
Бьернссон помолчал и сказал:
- Да, это действительно большая беда.
Сият-Даш упал на колени:
- Умоляю вас, - помогите мне!
- Друг мой, - сухо сказал Бьернссон, - все знают, что у меня нет
денег. А если бы они были, я бы роздал их беднякам, а не казнокрадам.
Хозяин заплакал.
- Я знаю свои грехи, - сказал он. Но ведь вы, господин араван,
монах-шакуник, и умеете делать золото!
- Прощайте, мне пора, - сказал Бьернссон.
Хозяин обхватил его конопляные башмаки и закричал с колен:
- Видит небо, нехорошо поступает тот, кто не слушает униженных
просьб, и неправ богач, отказавший нуждающемуся!
Бьернссона, почтительно заломив руки, отвели во флигель. Во флигеле
стояли реторты и перегонные кубы, и за каменными зубьями магического круга
мерцали склянки с алхимическими зельями. Хозяин, кося глазами от страха,
сказал:
- Алхимики, подобные вам, араван Арфарра, часто скрывают свое
искусство, ибо иначе их заточают и преследуют. Но со мною, клянусь честью,
вам нечего опасаться. Слово мое так же верно, как верно то, что небо стоит
на восьми столбах. Сделайте десять тысяч золотых государей, и я отпущу
вас. Вы сами говорили, что искупаете чужие грехи - искупите же мой!
Три дня Бьернссон не разговаривал и не вставал с лежанки. Знаками он
отказывался от еды. Стражники, приставленные к алхимику, видимо жалели
его, но на глазах хозяина поворачивались к нему спиной.
Из окон бревенчатого флигеля была видна управа - шпиль, воткнутый в
небо, и подземелье, куда сажали провинившихся. Бьернссон плохо спал,
забывался только под утро, - но через час его будил петуший крик и дикие
вопли недоимщиков, который пороли у столба с государевым именем.
Он просыпался, таращил глаза и глядел на прозрачные, бесстыдно
изогнувшиеся ряды реторт. В нем пробуждался атавистический инстинкт
физика. Инстинкт уговаривал его сотворить чудо. Бьернссон сжимал зубы,
закрывал глаза и тихонько повторял себе, что такие прецеденты уже были, и
что тот, кто полагается вместо слов на чудеса, кончает обыкновенно плохо.
Вечером четвертого дня во внутреннем дворике флигеля сидело трое
охранников. Двое, постарше, пили вино, а один, помоложе, пришивал, навощив
нитку, к форменной шапке самшитовые колечки от колдовства. Толковали о
том, что яшмовый араван лежит грустный, как копченый поросенок, и ничего
не делает.
- Дурак наш хозяин, - сказал один из стражников. - У нас в деревне на
триста дворов сорок богачей. Разве хоть один разбогател через книги?
- А как?
- Очень просто. Надо незаметно обрезать пуговицу с платья чиновника и
зарыть ее в полночь на перекрестке с некоторыми подробностями. Через
неделю вырыть. Пуговицы уже не будет, будет яичко. Это яичко надо носить
подмышкой три месяца. Из яичка вылупится бес: он-то и будет доставать
деньги.
Стражник покачал головой, попил через соломинку вино.
- Дурак Сият-Даш, - продолжил он. - Трех алхимиков удавил, четвертого
привел. Ведь этот четвертый действительно воскресший араван Арфарра, он
сразу узнает, что с теми тремя случилось. Представляете, что он сделает с
нами и с управой?
- Сейчас по провинции, - высказался молодой стражник, - ездит
господин Шаваш, от первого министра. Почему бы не донести ему о
происшедшем? Сдается мне, что лучше б он об этом проведал от нас, чем
помимо нас.
И все три стражника некоторое время тянули вино. Наконец старший
стражник вздохнул и сказал:
- Ладно, если пошли такие разговоры, придется все объяснить. Это
затея не хозяина, а самого наместника Ханалая. Тот вбил себе в голову, что
в храме Шакуника все могли. Золото - это так, для проверки. А на самом
деле наместнику нужно огненное зелье шакуников, которым по слову Арфарры
уничтожило варварский город Ламассу, и от которого погибли их храмы.
Тут стражники опять стали пить вино и рассказывать друг другу всякие
страсти, а через некоторое время пришла смена.
Стражники отвлеклись. Из-за циновки, завесившей вход во дворик,
выскользнула тень - Бьернссон. Он пошел потолковать со стражей и вот - все
слышал. Бьернссон прошел в большую комнату, вытер пот со лба, зажег
масляную лампу, внимательно оглядел ряды реторт и химикалий. Да, отменная
коллекция. "Ай да молодец простой человек наместник, - подумал Бьернссон,
- ведь среди чиновников принято смеяться басням о храме. А простой человек
всегда прав, как указывал государь Иршахчан". Вот тебе и неожиданное
следствие - иметь разбойника в наместниках.
Свен Бьернссон хватил об пол скляночкой с едким натром, склянка
пискнула, Бьернссон прибил ее каблуком и заорал по-английски: "Ну ладно,
господин наместник, ты у меня получишь алхимию! Такую алхимию получишь: с
драконами и фейерверками, с голубыми мечами и огненными цепами!"
Прошло пять дней с той поры, как Киссур выскочил от Архизы в окошко.
Киссур шел по серединной площади. Он любил это место: пруд, круглый, как
небесное око, столбы для указов и столбы для жалоб, - два столба, на
которых покоится государство, каменная статуя с головой мангусты. Если
вообразить себя на месте статуи, то увидишь все четверо ворот Верхнего
города, и так не только в этом городе, но и любом другом. Киссур часто
воображал себя на месте статуи. Вдруг кто-то хлопнул Киссура по плечу:
- Вот твои сорок единорогов!
Киссур обернулся - Нахира! Пошли в харчевню. Служанка подала вино и
закуску, нарезала толстыми ломтями мясо. Нахира спросил у Киссура, что он
думает о происходящем в стране.
- Думаю, - ответил Киссур, - что небеса скоро опрокинутся на землю.
Люди бросают земледелие и устремляются туда, где торговля. У немногих
богачей шелка и кружева гниют в амбарах, они откупаются от налогов
взятками, и всю тяжесть налогов несут бедняки. Богачи становятся
господами, бедняки становятся нищими, и вместе с бедняками нищает
государство. Поистине страсть к стяжательству подобна камню, который
привязан к шее государства, дабы утопить его! Разве можно вести дела так,
как первый министр! Неужели нет никого, кто раскрыл бы государю глаза на
происходящее!
- А что ты скажешь о здешнем народе?
- Он очень трудолюбив, - ответил Киссур. - Я проезжал деревнями:
женщины сидят целый день у порога и плетут кружева. Опустят коклюшки,
засунут в рот кусок лепешки и опять плетут: душа радуется. Если бы,
однако, они производили рис, а не кружева, заботились бы об основном, а не
о побочном!
- Трудно им заботиться об основном, - усмехнулся бывший разбойник
Нахира, - потому что эти кружева у них заранее скупил господин Айцар. Его
приказчики роздали нити, по весу, вперед, и уже заплатили за работу
тяжелой монетой, и я не завидую той женщине, у которой в кружевах будет
меньше весу, чем в выданных ей нитях.
Киссур нахмурился.
- Знаешь ли ты, - сказал Нахира, - что вскоре через наши горы в
столицу, от Айцара, к первому министру пойдет целый караван добытого у
простых людей: кружева, шелк, серебро, и еще дорогие фрукты "овечьи ушки",
которые первый министр очень любит? Все повозки оформлены как
государственные, чтобы идти без пошлин, ящики с драгоценностями запрятаны
в мешки с зерном. Зерно это отобрано у тех, кто задолжал Айцару, не в
силах сплести ему кружева: берут зерно в провинции, где оно дешево,
сбывают в столице, где дорого. Так-то! Привлекают в столицу толпы нищих,
нарушают справедливую цену, а для чего? Чтобы извлечь выгоду из продажи
зерна. Люди голодают, а зерно увозят!
- Если бы у меня было оружие и люди, - сказал Киссур, - я бы отобрал
это зерно и раздал беднякам.
- Это кто тут хвалится разбоем? - рявкнул над Киссуром чей-то голос.
Киссур обомлел и схватился было за кинжал, как вдруг расхохотался: на
руке, легшей на его плечо, не было мизинца - то был не кто иной, как
разбойник Кона-Коноплянка.
7
Был чиновник по имени Радун, ответственный перед араваном Харайна за
состояние императорского тракта. Радун был человеком домовитый и усердный,
и за три месяца выловил всех контрабандистов. Через три месяца новый
араван позвал его к себе и велел сопровождать в столицу пятьдесят возов
зерна. Араван объяснил, что если пустить это зерно по каналу, где при
шлюзах есть посторонние глаза, то люди наместника заточат это зерно до
будущего года, и получится, что араван не сдал в срок налоги. Араван
сказал:
- Друг мой! Я в отчаянном положении! Я вошел в большие долги, чтобы
