Одного из управляющих госпожи Архизы звали отец Адуш. В молодости он
был мирским братом при монастыре Шакуника и одним из лучших тамошних
колдунов. Киссур немного сошелся с отцом Адушем. Он и не подозревал, что
этот человек - отец той черноволосой девочки, что всегда так быстро
приносила ему документы в Небесной Книге.
Осень Бьернссон провел в западном Хаддуне, зимой он ушел на юг, в
теплую Иниссу, а с началом весны его потянуло обратно в Харайн.
В пути, застеснявшись безделья, он прилепился к какой-то общине и
ходил с ними на поля. Он думал, что будет непривычен к огородной работе,
но работал сноровистей многих. Он оставался на земле еще полмесяца,
зачарованно следя, как лезут из земли ростки: и сами ростки, и письмена
трав и цветов были обыденным и дивным чудом. Ведь если человек строит дом
или лепит горшок, и ложится спать, то утром, проснувшись, находит
последний кирпич на том месте, где он его положил, а если человек растит
тыкву, польет ее и уходит спать, то, проснувшись, находит на тыкве вместо
десяти листочков - одиннадцать, и большой желтый цветок с усиками или
столбиком внутри. Разве ежедневное чудо перестает быть чудом?
Бьернссон был счастлив; ему не было дела до других, другим не было
дела до него. Он не боялся ничего потерять, потому что ничего не имел. Он
ночевал на сеновалах и под открытым небом; бывало, ученые чиновники
почтительно приглашали его потолковать о сущности человека. Он уклонялся:
- Как только мы употребляем термин "сущность", мы перестаем говорить
о сущности. Давайте лучше слушать, как говорят о ней звезды и облака.
Он питался подношениями и тем, что выставляют у придорожных камней,
как откуп домовым и разбойникам, разговаривал с крестьянами и часто
отдавал им то, что подавали ему. Раньше Бьернссон всю жизнь куда-то
торопился и спешил. Каждый день он давал себя клятву отдохнуть, но, едва
он принимался отдыхать, каждая минута отдыха казалась ему смертным грехом.
Теперь он был очень счастлив.
В первый раз он встревожился в середине лета. Он сидел в стогу с
косарями. Он помог им косить, пообедал с ними ячменной лепешкой и лохматой
травой, его разморило на солнышке, и он заснул. Через час он открыл глаза
и услышал щебет птиц и шепот косарей.
- Говорят, - сказал один из косарей другому, - небесный государь
недавно вызвал к себе яшмового аравана и послал его на землю собирать
материалы для доклада, потому как время несчастий.
- Глупости, - возразил второй крестьянин, - мертвые не оживают, и
яшмового аравана никто не убивал. Вместо него зарезали барашка и
представили гнусному министру печень и сердце барашка. А яшмовый араван с
тех пор бродит по ойкумене и творит чудеса: бывает, выйдет из леса к
косарям, только взглянет - а копны уже сметаны.
Холодок пробежал по спине проснувшегося Бьернссона. Первый крестьянин
задумчиво поглядел туда, где золотились копны, и сказал:
- Да! Мы ведь думали, тут на неделю работы, - а управились за день.
Так человека в конопляных башмаках и куртке, подхваченной гнилой
веревочкой, впервые назвали воскресшим яшмовым араваном: араваном
Арфаррой.
В это время был такой случай. У одного горшечника из города Ламасса в
провинции Харайн завелась дома нечисть. Днем еще ничего, а ночью - бегают,
визжат, бьют готовый товар... Всех женщин перепортило. Горшечник ходил
сначала к казенным колдунам, потом к черным - ничего не помогало. Как-то
утром соседка ему говорит:
- Знаешь, я вчера во сне побывала в небесной управе, и мне сказали,
что у деревни Белый Желоб под именным столбом спит человек. Разбуди его и
поклонись в ноги: он тебе поможет.
Горшечник тотчас же отправился в путь, и, действительно, нашел под
именным государевым столбом человека. Тот сидел и ел лепешку. Горшечник
рассказал ему все.
- А я-то тут при чем, - сказал святой сурово.
Но горшечник, как было велено, не отставал от него, плакал и стучался
головой. Святой встал и пошел: горшечник быстро пополз за ним на коленях.
Так он полз часа два. Наконец святому надоело, он сломил ветку, стегнул ей
по земле и подал горшечнику:
- На! Пойдешь домой, отхлещешь этим каждую половицу: вся нечисть
сгинет.
Горшечник поспешил домой, - и что же! С того дня все бесы пропали
совершенно.
Этот святой был яшмовый араван.
А еще была такая история: одна женщина хотела пойти и поговорить с
яшмовым араваном, он как раз недавно проходил мимо соседнего селенья. У
околицы ее нагнал староста:
- Куда идешь?
Женщина распищалась, как мышь под сапогом, а староста вытащил плетку
и погнал ее домой, сказав, что она и так задолжала кругом господину
Айцару, и что дела ее поправятся скорее, если она будет плести кружева,
нежели бегать за попрошайками.
Женщина вернулась, стала плести кружева и горько плакать. Вдруг все
как-то прояснело перед ее глазами, и она услышала все те ответы, которые
хотела услышать от яшмового аравана. Все было внятно и просто: а когда
женщина очнулась, то увидела, что сплела кружев втрое больше, чем обычно.
Вскоре после этого случая Бьернссон проходил через маленький уездный
городок, недалеко от Архаданских исправительных поселений, и остановился,
не в первый уже раз, у крестьянина по имени Исавен, уважаемого одними за
зажиточность, а другими за добропорядочность. Хозяин принял бродячего
монаха радушно. Накормил, разговорился. В доме как раз гостило несколько
чиновников.
- Жаль, - промолвил один из чиновников, что человек, обладающий
такими достоинствами, как ваши, уклонился от служения государю, - если бы
вы служили государю, вам не пришлось бы довольствоваться чашкой риса.
Бьернссон возразил:
- А если бы вы могли довольствоваться чашкой риса, вам бы не пришлось
служить государю.
Утром праведник засобирался в путь. Хозяин вынес ему на прощание
корзинку с едой. Там лежали сладкие апельсиновые лепешки, козий сыр, кусок
копченой свинины и еще много всякого добра, а поверх всего крестьянин
положил красивый шерстяной плащ.
Бьернссон взял лепешки и сыр, а от остального отказался.
- Друг мой, - взмолился хозяин, - нехорошо отказываться от подарков,
сделанных от чистого сердца. Ты делаешь меня плохим человеком в глазах
деревни, скажут: "Праведник не взял у богача".
Бьернссон улыбнулся и сказал:
- Что ж! Я, пожалуй, попрошу у тебя подарок.
Крестьянин запрыгал от радости.
- У тебя, - продолжал Бьернссон, - есть сосед по прозвищу Птичья
Лапка, и у него пятеро ребятишек. А он, за долги, уступает тебе поле.
Оставь это поле ему.
- Вай, - сказал крестьянин, - это же глупость, а не человек. И я
заплатил ему за это поле!
- Ты что, Бог, - сказал Бьернссон, чтобы называть человека глупостью?
И разве я говорю, что ты не по праву берешь это поле? Я говорю - иди и
попроси у него прощения, и от этого прощения урожай на твоих полях будет
много больше.
И как праведник сказал, так оно и вышло.
Так-то Бьернссон стал просить подарки и проповедовать, что дело не в
богатстве, а во внутреннем строении души. Бывает, что завистлив бедняк,
бывает, что завистлив богач, а дурная зависть портит всякое дело.
Бьернссон понял, что если он не будет говорить, то ему припишут чужие
слова. А если он будет говорить, то его слова будут значить, может быть,
не меньше, чем слова господина первого министра.
В начале осени в доме госпожи Архизы был праздник; катались на
лодках, пускали шутихи. Праздник был отчасти по случаю дня Небесной
Черепахи, отчасти по случаю приезда в город первого богача Харайна,
господина Айцара. Айцар был человек не слишком образованный, однако из
тех, в чьих руках деньги размножаются, как кролики. В народе таких людей
считают оборотнями. Киссур был среди меньших гостей, и Айцар ему страшно
не понравился, - у этого человека были слишком широкие кости, и слишком
грубый голос, и само его занятие было не из тех, что способствуют
добродетели и справедливости.
За ужином толстый Айцар принялся громко рассуждать о прошлогоднем
государевом манифесте; ни для кого не было тайной, что сочинял манифест
сам господин Нан. Манифест призывал подавать доклады о том, как улучшить
состояние народа в ойкумене, и все знали, что лучшие из докладов будут
оглашены через восемь месяцев пред лицом государя в зале Ста Полей.
Некоторые из молодых чиновников собирались писать доклады и,
пользуясь случаем, стали расспрашивать господина Айцара о мнениях и
предпочтениях первого министра, близкого его друга. Господин Айцар пожевал
губами, ополоснул розовой водой руки из услужливо подставленного кувшина,
и сказал:
- Господин Нан сведущ в классиках, уважает традицию. Посмотрите на
манифест: какое богатство цитат! Ни одной строки, которая не была бы взята
из сочинений древних.
Тут Киссур ступил вперед и громко сказал:
- Господин Нан невежественен в классиках, или нарочно перевирает
цитаты. Вот: в своде законов государя Инана сказано: "Чтобы чиновник не
мог взять у крестьянина даже яйцо, не отчитавшись во взятом. А в манифесте
процитировано: "Чтобы чиновник не мог взять у крестьянина даже яйцо, не
заплатив за взятое".
Гости замолкли. Господин Айцар насмешливо крякнул. "Какой позор, -
подумал господин Ханда, муж Архизы, - так открыто обнаруживать свои
отношения с моей женой". Один из местных управляющих Айцара изогнулся над
его ухом и догадливо зашептал, что новому любовнику госпожи Архизы,
видать, ревность что-то подсказывает в отношении Айцара, но такт мешает
бросать при гостях обвинения, которые заденут честь любезной начальницы.
Но господин Айцар был человек умный. Он поглядел на Архизу и на
Киссура и подумал: "Госпожа Архиза сегодня очень хороша, как бывает
женщина уже любимая, но еще не любовница. Видимо, люди менее
проницательные боятся объяснить мальчику, в чем дело, опасаясь мести
женщины добродетельной, а люди более проницательные боятся объяснить
мальчику, в чем дело, опасаясь его самого. У этого юноши глаза человека
свободного, и понимающего свободу как право на убийство. Плохо перечить
человеку с такими глазами".
После фейерверка господин Айцар подозвал Киссура и сказал:
- Молодой человек, окажите мне честь: соблаговолите прийти ко мне
завтра в начале третьего. У вас, говорят, отменный почерк и слог?
Слова эти слышала госпожа Архиза. Она побледнела и заплакала бы, если
б слезы не портили выраженье ее лица.
На следующее утро господин Ханда, муж Архизы и начальник лагеря,
вызвал Киссура к себе. Он вручил ему бумагу: указ об освобождении за
примерное поведение.
- Вы так добры ко мне - как отец к сыну! - сказал Киссур, кланяясь.
Господин Ханда закусил губу и побледнел, но, когда Киссур выпрямился,
лицо у начальника лагеря было опять очень вежливое. Он протянул Киссуру
большой пакет с печатью и сказал:
- Этот пакет я должен доставить с верным человеком в пятнадцатый
округ. Времена нынче опасные, на дорогах много разбойников, а о вашей
храбрости слагают легенды. Не согласитесь ли вы взять на себя это
поручение?
Киссур поклонился и сказал, что тотчас же отправится в путь. В
канцелярии ему выдали подорожную, суточные и этакий кургузый меч.
У ворот управы он, однако, столкнулся со служаночкой Архизы: госпожа
просила его зайти попрощаться. Киссур покраснел и заволновался, но не
посмел отказать.
Госпожа Архиза приняла его в утреннем уборе: сама свежесть, само
очарование, сквозь белое кружево словно просвечивает розовая кожа,
