известного свойства. Начальник лагеря заметался, потому что такие
предписания - гнуснейшая вещь. И не раз бывало, что исполнишь предписание,
а новый министр зовет тебя к ответу: как так? Сгубил без суда выдающегося
человека! И начинается примерное наказание. И вот хитрый начальник лагеря
ограничился отчетом о смерти, а самого Арфарру умолил стать отшельником
неподалеку. Никто, однако, его не востребовал, наверху при имени Арфарры
только неприятно трепетали души. Господин Ханда и сам отчасти трепетал, а
делать что-то боялся, поскольку старик, видимо, все же был колдуном, и мог
загрызть и при жизни, и после смерти.
- Но это же указ об аресте другого Арфарры!
Госпожа Архиза засмеялась, и смех ее был как тысяча колокольчиков.
- А вот пусть в столице разбирают, кто где чью личину носит. Как
возможно, чтобы этот палач сидел тихо и сам от себя не проповедовал?
Видишь ли, дорогой мой, когда этот человек появится в столице, за него
ухватятся все противники господина Нана, и человека, воскресившего
Арфарру, господин Нан разотрет в мелкую пыль, - а воскресил его глупым
указом господин араван.
Госпожа Архиза ушла в свои покои и стала красить бровки. Она красила
их минут пять, а потом вдруг разрыдалась, хотя с детских лет не имела
привычки рыдать, если бровки ее были выкрашены дорогой краской. Прибежала
служаночка:
- Госпожа, что с вами?
- Посмотри, - стражники аравана еще тут?
Служаночка воротилась через четверть часа.
- Уже уехали, госпожа!
Архиза засуетилась.
Госпожа, куда вы?
- Ах, ты ничего не понимаешь, там же Киссур!
- Какой Киссур?
- Этот негодяй, который обманул меня! Он живет в хижине Арфарры:
соглядатаи видели его с белым волком.
А, - сказала служанка, посвященная во все дела своей госпожи, - вы,
стало быть, хотите, чтобы его арестовали вместе с Арфаррой, и он попал в
лапки Шавашу, а этот Шаваш его искал для казни?
- Да, - закричала Архиза, - то есть нет! Ох, где же эти серые
сапожки?
Серые сапожки наконец нашлись, нашелся и плащ, и курточка, - через
полчаса госпожа Архиза и служанка ее, наряженные в кафтанчики рассыльных,
проскакали по заднему двору усадьбы. А другая служанка сказала господину
Ханде, побежавшему проведать супругу, что у госпожи разболелась голова, и
она легла спать и строго-настрого запретила ее беспокоить.
Весь месяц госпожа Архиза молилась Исие-ратуфе, чтобы та помогла ей
забыть негодяя Киссура, - а легко ли забыть человека, если каждый день
просишь об этом Исию-ратуфу?
Арфарра как-то спросил у Киссура, куда, по его мнению, подевался из
империи Клайд Ванвейлен с товарищами? Киссур скосил глаза вбок и ответил,
что, судя по всему, Клайд Ванвейлен пропал в провинции Варнарайн, в
правление Арфарры, бесследно. И что очень многие в это время пропадали
бесследно, из числа тех, кого Арфарре казалось одинаково опасным и казнить
публично, и оставлять на свободе, и что он думал...
- Не то ты думал, - прервал его Арфарра.
В седьмой день девятой луны Арфарра был очень печален; наконец
затворился в каморке и стал писать. На рассвете, уходя на охоту, Киссур
заглянул в щелку: Арфарра писал и писал, а перебеленные листы клал в
знакомую укладку.
День был дивный: Киссур бегал наперегонки со старым волком, хохотал,
как леший, и валялся в снегу. Солнце желтое, снег белый, на снегу рыжая
свежая лиса. Душа так и трепетала, пела. Что пишет Арфарра? Конечно,
доклад государю.
Бывший араван Варнарайна писал скоро, перо так и летало по бумаге.
Ему приходилось, однако, часто прерываться, - чернила в медном копытце то
и дело замерзали. Наконец Арфарра встал, подоткнул тулупчик, разжег огонь
в очаге, замесил в котелке какое-то варево, потом вернулся к бумагам. За
промасленным окошком потемнело - пошел снег. Арфарра исписал уже третий
лист, и было давно уже видно, что это не доклад государю, - потому что
Арфарра писал его на языке аломов, для одного Киссура, и трактовала эта
бумага не об законах и наказаниях, а о человеке по имени Клайд Ванвейлен.
После третьего листа Арфарра прервался, подошел к огню и стал
размешивать варево в котелке. Это был аконит, росший кое-где внизу -
бывший араван собирал яд вот уже целую неделю. Ему было очень горько. Но
после того, что рассказал Киссур, у него больше не оставалось надежды
поговорить с Клайдом Ванвейленом и его соплеменниками, а, стало быть, и
жить дальше было бесполезно.
Главные чиновники съехались к полудню и расположились, в ожидании
обеда, в саду. Яшмового аравана все не было, и господин Сият-Даш прошел во
флигель к колдуну. Бьернссон лежал, зарывшись лицом в подушку.
- Почтительнейше прошу вас пожаловать к гостям, - сказал Сият-Даш, -
что же это? То сами просились в общество, настаивали, можно сказать, а
теперь - загрустили?
Бьернссон поднял безумные глаза:
- А? Да? Сейчас приду.
Сият-Даш вышел, а колдун вновь зарылся в подушки. Он не думал ни о
чем, кроме утреннего своего разговора с разбойником.
- Ну что, господин араван, пока сам не станешь в стойло, не узнаешь,
каково волам? Говорят, как вас посадили сюда, так вы бросили рассказывать
про внутреннее устроение души, а занялись настоящим делом?
В голосе Ниша звучало презрение к человеку, который выдавал себя за
что-то неслыханное, а на поверку оказался заурядным колдуном.
Бьернссон стоял, словно потерянный.
- Нам сказали, - промолвил Ниш, - что сегодня вы позовете духов,
которые растащат по кирпичику эту чертову стену. Мы подумали: почему бы не
воспользоваться этим случаем и не ворваться в усадьбу? Можно будет
покарать чиновников и их семьи за несправедливость, а зерно раздать
народу.
Бьернссон помертвел. Как мы помним, у господина министра Белоснежный
округ был помечен на карте черным цветом, как место, в котором восстание
может разразиться по причине пролетевшей мухи и разбитого яйца. И хотя
Бьернссон не видел этой карты, он был умный человек и ему вовсе не
обязательно было смотреть на эту карту, чтобы понимать, что дело именно
так и обстоит.
- Нет, - жалобно сказал колдун, - не надо!
- То есть как это не надо? - возразил, подойдя, один из охранников
Бьернссона, по имени Серая Ряпушка. - Вы сами говорили, что нельзя делать
другим то, что не хочешь, чтобы делали тебе. Вот вы убежите, а Сият-Даш
повесит пол-деревни... Справедливей будет, если мы из-за вас повесим
Сият-Даша, чем если Сият-Даш из-за вас повесит пол-деревни.
Разбойник Ниш улыбался. Все-таки он заполучил себе в шайку стоящего
колдуна. Почесал в затылке и прибавил:
- А если с вашими бесами что-нибудь случится, и они не растащат
стену, мы, пожалуй, все равно ворвемся в усадьбу и спасем вас. Как только
люди услышат, что вы стали во главе правого дела, вся провинция
взбунтуется против министра Нана. Представляете?
Бьернссон очень хорошо представлял.
На садовой дорожке Бьернссон столкнулся с сыном Сият-Даша: изящным,
гибким юношей лет двадцати, - тот приехал к отцу на именины. Это был
человек совсем другого поколения, чем Сият-Даш: нежный и несчастный от
наследственного богатства. Юноша нерешительно посмотрел на бродячего
проповедника, не будучи вполне уверен, к какому разряду людей принадлежит
этот человек, - к тем, которые обманывают его отца, или к тем, которые от
его отца страдают, - но отвесил все-таки яшмовому аравану глубокий поклон.
За ажурной зеленью вечереющего сада, заслоняя нищету далеких хижин,
перла в небо толстая кирпичная стена с желтой башенкой и скучающим
часовым. Бьернссон стоял молча, сжимая в руках черный бамбуковый посох со
стальным стержнем внутри. Один поворот верхнего коленца, слабый
радиосигнал, - и эти проклятые стены взлетят на воздух. "Я же не хотел, -
думал Бьернссон - я же хотел только бежать. Откуда взялся этот проклятый
разбойник? Кто дал право этому народу решать за меня?"
- Святой отец!
Бьернссон обернулся, - позади, у рододендрона в желтой шубке, стоял
старый судья Каш, Тот самый, с которым он полтора месяца назад приехал к
Сият-Дашу.
- Святой отец, - сказал он. - Мое служебное положение обязывает меня
присутствовать... Но... я искал вас полтора месяца, а Сият-Даш говорит,
что вы обосновались в его усадьбе? Уж не обманул ли он вас? Я бы мог
поговорить в ним...
Судья Каш запинался. По правде говоря, ему вовсе не хотелось говорить
с начальником округа. У этого человека была живая совесть, но ему каждый
день приходилось отрезать от нее по кусочку. Он все время одалживался у
негодяев, чтобы творить добро, и в делании добра и зла еле-еле сводил
концы с концами. Попросив за яшмового аравана, он не выпросил у Сият-Даша
ничего, а задолжал бы ему изрядно.
Яшмовый араван поглядел на старого чиновника, лениво сузил глаза.
- Благодарю, господин судья, мне не нужна ваша помощь.
Судья Каш съежился, как мышь под дождем, а потом вдруг промолвил:
- Вы продешевили, яшмовый араван!
- Что?
- Вы продешевили, ибо за сколько бы вы ни продали свою душу
Сият-Дашу, это было все равно слишком дешево.
Яшмовый араван повернулся и вошел в дом.
Тонкие дымки серебряных курильниц таяли в высоких, из Иниссы
привезенных зеркалах, и гости, нарядные и возбужденные, столпились у
маленького алтаря, воздвигнутого в честь именин. Гостей было еще немного,
человек шесть или семь, - остальные гуляли в саду. Появление Бьернссона
вызвало всеобщее оживление. Один из чиновников, взмахнув рукавами, взял
лютню, и склонившись над ней, как мать над ребенком, стал петь песню об
облаке, зацепившемся за ветку. Это была очень красивая песня. Чиновник
кончил песню и повернулся к охраннику:
- Мы, - сказал чиновник, - сегодня пришли в умиление перед красотой
простой природы. А умеешь ли ты, деревенщина, видеть красоту облаков и
гор?
Охранник озадачился и ответил:
- Как прикажете, господин.
Чиновники засмеялись. Бьернссон молча вертел в руках посох.
- Что с вами, святой отец? Вы побелели, как яичная скорлупа!
Это спрашивал Сият-Даш.
- Пустое, - сказал Бьернссон. - Это пройдет. Такова уж наша судьба.
Ведь духи, которые нам помогают, весьма ненадежны и только и думают, чтобы
погубить нас и наши знания, означающие для нас рабство. И всегда в конце
концов оказывается, что тот, кто думал, что бесы служат ему, начинает сам
служить бесам.
Гости побледнели и переглянулись. "Еще можно признаться, - подумал
Бьернссон. - Сейчас в моих силах сделать так, чтобы разбойники убили
чиновников, или чтобы чиновники убили разбойников. Но не в моих силах
сделать так, чтобы никого не убили..."
- Да, промолвил один из чиновников, - и я слыхал, что бесы вырываются
у колдунов на волю и даже поднимают бунты. При этом государство может
совершенно пропасть, и то же происходит со знаниями.
- Весьма, - молвил Сият-Даш, - тонкое рассуждение. Ведь, говорят,
государь Иршахчан еще две тысячи лет назад умел ходить на медных лошадях и
летать на деревянных гусях. Нечестиво не верить свидетельствам историков.
Все, однако, сгинуло. Не иначе, как месть тех же бесов.
"Господи, - сказал себе Бьернссон. - Ты знаешь, я хотел быть как ты,
и я поддался искушению сотворить чудо. Ты наказал меня за гордыню, и
разжаловал из святых в колдуны, а из колдунов - в повстанцы".
- Не думаю, чтобы дело тут было в бесах, - сказал чиновник с лютней,
потому что их не существует.
- Нет, - возразил старый чиновник в зеленом платье с чешуйками
накладного серебра и круглыми глазами цвета опавшей листвы, - бесы