выбирают старост, города выбирают епархов. Государство очень любит, когда
крестьяне выбирают старост, а крестьяне, наоборот, очень любят, когда
старост назначают сверху. Дело в том, что, когда старост созывают в
столицу для отчетов и советов, то за назначенных старост платит
государство, а за выборных старост платят крестьяне. Словом, выборные люди
очень часто правят мелкими единицами в составе государства, государством
же в целом не правят никогда.
- Как же ваши самостоятельные государства уживаются друг с другом, -
удивился Шаваш, - ведь каждое из них захочет съесть другое. Или, например,
преступники. Можно совершить преступление в одном государстве и убежать в
другое. Это ужас что за жизнь!
- Бежать не так-то просто, - возмутился Бьернссон, - есть Интерпол,
есть международная полиция.
- Стало быть, есть полиция местная и есть полиция при ООН. А свои
войска у ООН тоже есть?
Бьернссон побледнел. В трактате Веспшанки говорилось так: "Все, что
обладает самостоятельной армией и полицией, является государством, все,
что не обладает самостоятельной армией и полицией, является лишь частью
государства".
- Великий Вей, - с тоской сказал Бьернссон. Ну, есть у ООН войска. Но
они не воюют. Они нужны, например, наблюдать за враждующими сторонами. Или
охранять поставки продовольствия.
- Ага, - сказал Шаваш, - то есть, например, ООН посылает в место,
терпящее бедствие, благотворительное зерно, но никак не войска. А потом
продовольствие начинают воровать и грабить. И тогда ООН посылает свои
войска, по просьбе населения и не затем, чтоб захватить город, а чтоб
сохранить зерно для слабых и неимущих.
Бьернссон потерял терпение.
- Безмозглый дурак, - заорал он, или я не вижу, что вы думаете! Черт
возьми, если у вас хватило мозгов выследить меня, неужели у вас не хватит
мозгов меня понять? Вы понимаете, Шаваш, что такое свобода? Чем,
по-вашему, человек отличается от животного?
Чиновник помолчал.
- Человек отличается от животного, - негромко сказал Шаваш, - тем,
что нуждается в иллюзиях.
Бьернссон подумал: "Боже мой! Ведь этот человек и мысли не допускает,
что участие народа в управлении государством не исчерпывается податями,
доносами и мятежами! И ведь это не его мысли - это мысли Нана. А я-то,
дурак, думал, что первый министр отчасти стремится к демократии... То есть
обстановка и должность не позволяют ему говорить об этом, но все-таки
где-то в списке реформ демократия значится..."
- Слушайте, - попробовал еще раз Бьернссон, - в ООН входят только
демократические государства. Те, что нарушают права человека, из ООН
исключены.
- И после этого ООН посылает свои войска в страны, которые нарушают
права человека, с тем, чтобы в них кончили нарушать права человека и они
вновь вошли в ООН? - злорадно справился Шаваш.
- Нет, - с торжеством сказал физик, - их предоставляют их собственным
раздорам, потому что никто не имеет права вмешиваться во внутренние дела
страны! Запретить торговлю могут...
Глаза Шаваша замерцали. Это было то, что он надеялся услышать! Не так
уж эта империя всемогуща...
- Когда государь, - с торжеством сказал Шаваш, - не в силах усмирить
взбунтовавшуюся провинцию, при дворе обязательно подают доклад, что
следует предоставить варваров их собственным раздорам.
Физик обхватил голову руками и некоторое время молчал.
- Великий Вей, - сказал он наконец, - это как правое и левое.
- Что? - удивился чиновник.
- Как правое и левое, - повторил Бьернссон. - Понимаете, даже идиоту
известно, где право, а где лево. Но представьте себе, что вы ведете на
расстоянии разговор с неизвестным существом, и вам надо ему объяснить, где
право, а где лево. Это знаменитая проблема, и без специальных приборов она
фактически неразрешима, потому что на самом деле левое отличается от
правого только тем, что вот ЭТО - левое, а вот ТО - правое.
Чиновник озадаченно моргал.
- Вы понимаете, - сказал Бьернссон, - слова сами по себе не могут
быть истиной или ложью. Если я говорю: "Эта кошка - белая" - то это
утверждение не истинно и не ложно само по себе. Оно становится таковым
только в соотношении с реальностью. Если кошка белая - оно истинно, если
кошка черная - оно ложно, но ни из каких слов самих по себе не следует их
истинность или ложность.
Шаваш помолчал.
- Иными словами, - спросил он, - вы хотите сказать, что когда мое
государство говорит: "Я защищаю свободу и оберегаю справедливость", то оно
лжет, а когда ваше государство говорит: "Я защищаю свободу и оберегаю
справедливость", - то оно говорит правду?
- Да, - сказал Бьернссон.
Шаваш встал.
- Спокойной ночи. Я надеялся, что наша первая беседа будет более
содержательной. А сейчас - у меня остались еще кое-какие служебные
обязанности - так, осушить слезы вдов и сирот. Кстати, это не вы надоумили
вашего друга судью Кеша написать донос на первого министра?
Двое стражников свели Бьернссона под руку в комнату на втором этаже,
помогли, почтительно поддерживая, раздеться, и сунули в постель. Комната
была одуряюще роскошна. Бьернссон лег, уткнулся лицом в подушки и
заплакал. Он плакал довольно долго, а потом незаметно и глубоко заснул.
Когда Шаваш вышел из дома, пробило уже третью стражу. Именины были в
полном разгаре. Сият-Даш и инспектор по налогам плясали в обнимку в
освещенном круге на берегу пруда. Шаваш со странной улыбкой наблюдал за
Сият-Дашем. Это был единственный посторонний человек, который знал, что
именно Шаваш придумал арестовать яшмового аравана.
- Ах, господин Шаваш, вот и вы, - возгласил Сият-Даш. Помилуйте!
Луна, можно сказать, спустилась с небес в вашу честь, а мы лишены вашего
присутствия, и вы беседуете с каким-то отшельником!
Губы Шаваш дернулись. Ведь велено же было пьяной твари не упоминать о
беседе, велено! Молодой инспектор вошел в освещенный круг и уселся на
высоком садовом кресле.
- Я узнал много интересного, господин Сият-Даш.
- Сделайте милость, расскажите!
Шаваш мягко, подчеркивая каждое слово, начал:
- Господин Сият-Даш, - я прибыл в эту горную управу по поручению
господина первого министра, чтобы расследовать поданные на вас жалобы.
Стоны крестьян достигли государева трона; явившись месяц назад, я дал вам
испытательный срок. И что же? Угомонились ли вы? Боги свидетели - нет!
Окрестных крестьян вы вымогательством заставляли работать на себя. Если в
деревне случалась тяжба, истец давал вам взятку и ответчик давал вам
взятку; вы, дав молодому Дахуну денег под проценты, взяли проценты его
сестрой; мечтали погубить судью Кеша, пользующегося доверием крестьян...
Десять лет назад вы ограбили народ на границе, взятками сумели откупиться
от неминуемой кары, предав собственного деверя, три года лицемерно носили
траур...
Тут только Сият-Даш посерел, упал инспектору в ноги и завопил:
- Виноват! За свои прегрешения заслуживаю казни!
- Первый министр, - холодно продолжал Шаваш - поощряет земледелие и
торговлю, уважает предприимчивость и честность, возвышает добрых и карает
злых. Вы же, пользуясь служебным положением, бесстыдно вымогали взятки,
издевались над подданными государя, разрушали суть его политики... Я хотел
терпеть, - но это переполнило мое терпение!
И, вынув из рукава тяжелый сверток, который Сият-Даш вручил ему при
встрече у подножия холма, молодой инспектор швырнул взятку прямо в лицо
начальнику Белоснежного округа. Золотые монеты раскатились по лужайке.
Сият-Даш наклонился было за золотом, но Шаваш прокричал страшным голосом:
- Наказать негодяя немедленно!
Все произошло настолько быстро, что пьяный Сият-Даш, по правде
говоря, не успел даже связать страшных слов Шаваша со всем безобразием,
что происходило в управе, с яшмовым араваном и прочими вещами, - а если б
успел, все равно Шаваш не дал бы ему вымолвить ни слова.
Два стражника бросились из темноты на Сият-Даша, сунули ему в рот
деревянную грушу и сорвали ворот кафтана. Миг - и преступника, связанного,
бросили на колоду. Миг, - и отрубленная голова покатилась по лужайке, где
веселый и довольный Сият-Даш плясал только что...
Чиновники стояли, как громом пораженные.
Шаваш подошел к судье и положил руку ему на плечо.
- Господин Кеш, - сказал он, - вы в расцвете сил и полны желания
служить народу. Властью, данной мне государем, я назначаю вас главой
Белоснежного округа.
Через десять минут новый глава округа, смертельно бледный, сидя бок о
бок с инспектором, прошептал:
- Великий Вей! Я думал, первый министр...
- Я читал вашу записку о деятельности первого министра, - лукаво
усмехнувшись, перебил его Шаваш, а потом вдруг замолк. Минуты две он
разглядывал праздничный стол, а потом уронил голову на руки, и, вздохнув,
промолвил:
- Боги свидетели, - я не хотел самочинно казнить этого человека! Но
что было б, если б я его арестовал и повез в столицу? Он дважды попадал в
тюрьму за дьявольские преступления, и дважды выходил из нее благодаря
взяткам... Нет, тот, кто рубит голову дракона, должен действовать мечом, а
не пилой!
Пробило уже последнюю ночную стражу, когда Шаваш, валившийся с ног от
усталости, вошел во флигель к отцу Адушу. Тот, закончив описи, складывал в
ящик пронумерованные реторты. Шаваш взял кувшин со шербетом и стал лить
его себе в рот.
- Хорошенькая ночь, - наконец сказал Шаваш.
- Надо было, - сказал отец Адуш, - подвесить эту крысу на стенке.
Повисела бы - и все рассказала...
Он имел в виду яшмового аравана.
- Это большая ошибка, - возразил Шаваш, - пытать человека, если не
знаешь заранее, что он должен тебе рассказать. - И безо всякой связи
добавил:
- Этот господин Кеш - очень достойный человек. Это видно по доносу. У
него немножко неудачно сложилась судьба, но покупать стоит лишь того, кто
не продается с первого раза.
Некоторое время отец Адуш занимался бумагами. Внезапно он спросил:
- А что это было нужно племяннику аравана Фрасака? Чего он тут
выглядывал?
Шаваш опять пил шербет.
- Араван Фрасак не нашел ничего лучше, как найти и арестовать
настоящего Арфарру. Представляете - он, оказывается, еще жив. Был, во
всяком случае.
Шаваш подумал и прибавил:
- Даже чего-то сочинял в своей избушке, опять, наверное, как
исправить государство, - вынул из рукава мятый лист и протянул Адушу.
Адуш просмотрел лист и пожал плечами.
- Это что-то другое, - сказал он, - вряд ли Арфарра станет сочинять
такой проект на варварском языке.
Шаваш взял бумагу обратно и стал глядеть на нее поверх кувшина со
шербетом. Действительно, лист был исписан по-аломски и заполнен едва ли на
треть, свежие чернила так и блестели...
Шаваш чуть не выронил кувшин.
Аломы, как и большинство варваров, пользовалось алфавитом империи, и,
хотя молодой чиновник и не мог читать по-аломски, он различил - раз,
другой, и третий - на едва наполовину исписанном листе сочетание букв -
Ванвейлен. Ванвейлен! Четверть века назад! Тогда, когда Арфарра был
араваном Варнарайна! Ванвейлен - то самое имя, которое назвал спящий
наверху лазутчик! Черт побери, если Арфарра что-то знает о людях со звезд,
и если они за это погубили Арфарру так же, как храм Шакуника...
Через десять минут Шаваш, в сопровождении трех охранников, вылетел из
ворот управы и помчался по ночной дороге вниз. Три часа назад он сам,
собственным проклятым ртом, велел убить Арфарру. Этот исполнительный
племянник! Великий Вей! Успеет или нет?!
