- Это последний государь Ятун бросил, - тихо удивился молоденький
послушник-алом. И не печать, а меч "Лунный путь". Вонзил себе в горло и
прыгнул с коня прямо в реку. А последний наместник как раз поклялся Ятунам
в верности и положил начало славному роду Чибисов...
А эконом Шавия, приехавший с Даттамом из ойкумены, потыкал пальцем
вниз и сказал:
- Проклятый мир, а имя проклятию - частная собственность. Правда,
господин Арфарра?
Арфарра, бывший чиновник империи, посмотрел на него, усмехаясь.
- О да, - сказал он, - разумеется. Имя проклятию - частная
собственность. Частная собственность на налоги, правосудие, и на войско.
Кивнул бывшим в его свите горожанам и ушел с галереи.
Меж тем, как Арфарра беседовал с экономом Шавией, Марбод Кукушонок,
пригнувшись, спустился вслед за монахом по винтовой лестнице в спальню
Даттама. На молодом рыцаре был белый, шитый алыми цветами плащ и высокие
сапоги с красными каблуками.
Даттам сидел перед зеркалом, и высокий сутулый монах укутывал его
волосы в золотую сетку. Марбод вгляделся с опаской: Даттам был еще худший
колдун, чем Арфарра, и кто знает, какие бесы сидят вон в том плоском
ларчике, который стоит на туалетном столике.
Даттам раскрыл ларчик и вынул из него перстень с крупным бериллом,
отделанный в стиле "летящей цапли".
- Ну вот, мой друг, Арфарра готов помириться с вами и вновь
пригласить вас в дружину, - проговорил Даттам, надевая перстень на палец.
- Сколько вам это стоило?
- Пустяки, - проговорил Даттам, - чего не сделаешь ради друзей. К
тому же и вас просят о кое-чем: отозвать петицию Золотого Улья.
- Помилуйте, господин Даттам, - усмехнулся Марбод, - петиция знати -
это не королевский указ. Не я ее сочинил, не мне ее и отзывать.
Даттам, поморщившись, снял перстень в стиле "летящей цапли" и надел
другой, "розовик".
- Но Арфарра только на этом условии был согласен мириться с тобой.
- Ба! - рассмеялся Марбод, - сдается мне, что он только и дожидается,
чтобы я попросил отозвать петицию. Он выставит меня негодяем перед
знатными людьми, а потом найдет предлог вышвырнуть из королевской свиты!
Разве не то же он проделал с Шоном Забиякой?
- Или ты не веришь в мои гарантии? - спросил Даттам.
- Тебе-то я верю, а что это такого сделал Арфарра, чтобы я ему верил?
Этот пес натравливает простонародье на господ, одевает лавочников в шелк и
бархат, хочет сделать у нас, как в империи!
- У него ничего не выйдет, - сказал Даттам.
- Почему это? - подозрительно осведомился Марбод.
- Потому что у вас поля орошают дожди, а не каналы.
- При чем здесь дожди? - искренне изумился Марбод.
- При том, друг мой, что если поля орошают каналами, то нужны
чиновники, чтобы следить за ними и их проектировать, и без чиновников
такая страна погибнет от засухи и недорода. А у вас поля орошают дожди, и
вам чиновники совершенно не нужны, вам достаточно шаманов и рыцарей.
- Э-э! - сказал Марбод, - так дело не пойдет! Это ты хочешь сказать,
Даттам, что если бы я жил по ту сторону гор, так я бы сейчас служил в
управе, а не скакал на коне? Вздор! Дело не в каналах, а в душе народа, и
каждому, кто попробует превратить алома в раба, придется сначала держать
ответ перед моим мечом!
- Я боюсь, - улыбнулся Даттам, - что аломов уже превратили в рабов.
Ведь аломы пришли в эту землю свободными, а теперь девяносто аломов из ста
ходят в рабах у знати. В твоих рабах, Марбод. И вот Арфарре очень хочется
их освободить.
- Ты как будто не заодно с ним, торговец! А ведь это ты притащил сюда
эту колодку на наши шеи!
Тут откуда-то сверху раздался мелодичный свист. Марбод вздрогнул, а
Даттам стукнул в тарелочку. Дверь кабинета раскрылась, и на ее пороге
возник храмовый монах с бумагами на подносике.
- Скоро солнце покажется у пятой черты, - известил он. - До начала
церемонии осталось пятнадцать минут.
Было слышно, как за дверьми поют серебряные раковины, и крик их
походил на крик испуганных цапель.
Даттам обернулся, чтобы попрощаться с Марбодом: но бывший королевский
дружинник уже исчез. "Что-то он затеял?" - мелькнуло в голове Даттама.
А Марбод, выйдя на балкон, обхватил руками резной столб и задумался.
Слова Даттама о дождях и каналах поразили его. Вот этим-то и пугали люди
империи: уменьем сказать такое, от чего дворянская честь превращалась в
труху, - в производное от природных условий! А ведь он, Марбод, был в
империи, и, точно, видел каналы: так почему же он сам о них не подумал?
Неужели, если бы он, Марбод, жил по другую сторону гор, он бы сейчас
кормился не мечом, а докладными?
Или помириться? Действительно помириться? Ни-ког-да. Никогда человек
с мангустой не посмеет безнаказанно провести церемонию, принадлежащую роду
кречета!
Кто-то тронул Марбода за плечо. Марбод обернулся: перед ним стоял
Гин, его вольноотпущенник, торговец птицами.
- Так как, господин, - искательно спросил Гин, заглядывая в лицо
рыцарю. Веснушчатая рожа его запотела от страха, как чашка - от холодного
вина.
- Я тебе где сказал стоять? - усмехнулся Марбод. - Вон там и стой. И
помни, что кто не исполнит приказа господина, тот в следующей жизни
родится лягушкой.
Было хорошо видно, что Гин это помнил. И ему не хотелось родиться в
будущей жизни лягушкой, хотя у лягушек не было господ и рабов.
В кабинете Арфарры толпились монахи и верные. Верные, которые из
аломов, уже приплясывали, снаружи стоял сильный крик. Эконом Шавия
закрутился возле учителя, искательно глядя в лицо:
- Будьте осторожны, - лепетал он. - Там, внизу, у каждого оружие.
Здесь ведь как? Если убили, так и неправ. Божий суд, особенно на глазах у
короля. Отчего зимой Марбод Белый Кречет зарубил Ферла Зимородка прямо у
ступеней трона?
Арфарра погладил мангусту и сказал:
- Меня бы давно убили, да только мертвый колдун сильнее живого. Нет,
сегодня убьют другого.
Шавия затрясся, как корзинка, в которой веют рис:
- Кого?
Арфарра, не отвечая, выпустил мангусту из рук. Умный зверек побежал
вниз, в серединную залу.
В серединной зале Неревен недолго выбирал, за кем ему ходить, за
чужеземцами или Даттамом. Он видел, что Даттам идет на женскую половину, и
прилепился к нему, как минога.
Там уже сидел эконом Шавия. Даттам поцеловал подол старой женщины,
вдовствующей королевы, и попросил принять его после молебна.
Королевская сестра, прекрасная Айлиль, увидела Неревена и велела ему
явиться завтра вечером и лютню с собой взять. Тут Неревен улыбнулся,
впервые за два дня, и небо ему стало мило и земля хороша.
Серединную залу после штурма замка восстанавливали три раза, и все
три раза не могли свести купол. Теперь зала была почти такой же, как в
настоящих управах, и небо на куполе было настоящее, а не голубое, видимое:
яшма, серебро, каменная кисея; чертоги Ста Полей, Облачная Зала. Колонны
Облачной залы были яблонями Небесного Сада. Сад был также Океаном, а края
у Океана заворачивались, как у шелкового свитка с указом, и люди видели
все мироздание целиком и тут же видели, что оно безгранично.
Неревен сам помогал расписывать купол, и один раз, казалось, потонул
в Небесном Океане, но ухватился за ветку в Саду и выплыл.
Неревен подумал, что учитель никогда в Небесном Океане не утонет,
потому что купол он приказал расписывать по традиции, а сам считал, что
небо - черное, безумное и пустое, и боги перед числами бессильнее, чем
перед шаманами... Неревен подумал, что Сад и Океан живут дружно, как при
Иршахчане крестьяне, связанные порукой, и не мешают друг другу, и
умножение символов способствует полноте толкования, потому что каждый
значит не себя, а что-то иное. Числа, однако, ничего, кроме себя, не
значат и сражаются за место в уме, как сеньоры, растаскивают мироздание на
части: "Я прав!" - "Нет, я прав!" Нехороший мир.
Пол был разделен на сто полей, и у стен из сочленений плит к потолку
поднимались мраморные полуколонны, а в промежутках полуколонн - зеркала,
увенчанные этакой разбросанной листвой. Неревен всегда завидовал зеркалам
за умение рисовать, а сейчас глядел через них за людьми.
Людей в зале было, как мальков в верше. Знатные были одеты пестро, а
горожане в черных костюмах. Неревен прислушался: знатные возбужденно
шушукались. Откуда-то пошел слух, что господин Даттам уговорил
Арфарру-советника примириться с Кукушонком. Добрый знак, - значит,
господин Даттам сильнее беженца из империи, а знать, видать, сильнее
Даттама, что он на ее стороне!
Арфарра спускался вслед за королем, в золотом паллии, за его спиной
несли треножники в форме крыльев, из треножников шел голубой дым, перед
Арфаррой бежала белая мангуста.
Горожане закричали, увидев Арфарру, а одному из горожан сел на плечи
щекотунчик, и тот заплясал совсем хорошо. Неревену тоже хотелось поглядеть
щекотунчика, однако учитель велел ему смотреть за всеми приглашенными,
особенно за Марбодом Кукушонком, а для этого нужны совсем другие глаза,
чем те, которыми видят щекотунчиков.
Соседи горожанина, однако, щекотунчика увидели и засуетились руками и
ногами.
Неревен заметил, что чужеземцы, Ванвейлен и Бредшо, не суетились
ничуть, а брезгливо, как Даттам, поджимали губы. Многие на них
оборачивались. Тут за спинами чужеземцев подошли и встали четыре стражника
в зеленых с серебром кафтанах, с красными пальмовыми луками и секирами за
поясом. В руках они держали короткие стрелы-громотушки. На стрелах было
королевское оперение, белое с двумя черными перьями, такие стрелы страшно
визжали в воздухе, распугивая духов, а еще их можно было использовать
вместо кинжалов.
Надо сказать, что стражники тоже слегка подскакивали.
Итак, Неревен смотрел на Кукушонка и на всех остальных, а королевская
сестра глядела только на Кукушонка.
- Ах, как он красив, - сказала она. - Кафтан на нем белее снега,
ворот оплетен серебряным шнуром с жемчугами, и в распахнутом плаще видны
жемчужные грозди на подоле. Даже Белый Эльсил рядом с ним - как луна рядом
с солнцем и мне жалко, что этот малиновый плащ скрывает его стан и меч
Остролист, так что мне не виден цвет сапог, видно только, что каблуки
красные и высокие.
Неревен покраснел и поглядел на свои башмаки: на них-то были не
высокие каблуки, чтоб удобнее вдевать ногу в стремя, а высокие подошвы,
чтоб сподручней ступать по грязи...
Неревен глядел на свои башмаки и ничего не видел сквозь слезы, и
думал: "Неужели она любит Кукушонка?" И решил, что не любит, потому что
совсем не ревнует к Белому Эльсилу. Это, вообще, удивительно, что такие
вещи здесь не оскорбляли ни богов, ни людей. А в империи такие вещи
оскорбляют богов страшно, потому что когда государь Иршахчан
восстанавливал справедливость, стоило одного боевого друга казнить за
непочтительность, как другой непременно покушался на государя, и стало
ясно, что такая вещь противоестественна.
Размышления его прервал общий крик: Неревен очнулся и увидел в
зеркале: белая мангуста мечется по яшмовому квадрату, а над ней,
неизвестно откуда, белый кречет. Вцепился в загривок, замотал головой,
мангуста закричала и забила лапкой, - а родовая птица Белых Кречетов уже
летела вверх, вверх, в Облачную Залу. Щекотунчик совсем насел на
горожанина, тот сомлел и свалился вниз. Все оцепенели. Чужеземец,
Ванвейлен, обернулся, выхватил у стражника за спиной лук, наложил стрелу и
выстрелил. Стрела заорала диким голосом, заспешила за кречетом, кречет
