Высокими горами. Есть ли такие горы в Австралии? По-моему, нет. Но мы
невысоко в горах - иначе нам было бы трудно дышать? Логично? Теперь,
густая облачность указывает на близость воды. Вода рядом, и ее много.
Может быть, это океан. Но таких безлюдных гор на побережье Азии я что-то
не помню. Черт, а еще имел четверку по географии. Итак, остается Южная
Америка - Анды. Ты очень устала?
Дениз молча покачала головой.
- Хорошо, если бы мы к вечеру дошли до этих гор. Долина должна быть
крошечной, иначе мы ощущали бы ветер.
Ее рука машинально поднялась, пальцы зашевелились, словно ветер был
чем-то осязаемым, что можно поймать. Рука упала.
Ах ты черт, сентиментальность проклятая, дешевое рыцарство. Язык не
поворачивается сказать: "Ну пошли!" А ведь надо, надо! Не ждать же здесь,
пока с тобой выкинут. очередной фокус.
- Дениз... - это почти виновато.
- А?
- Идем, Дениз.
Она тихонечко вздохнула и поднялась.
Они так и шли до самой темноты - сперва Дениз медленно брела впереди,
потом виновато оглядывалась, и Артем брал ее на руки. Потом им попадалась
поляна, они лежали рядом и глядели друг на друга, потому что вверху было
неподвижное, словно застывшее в какой-то момент падения небо, на которое
смотреть было страшно.
Потом они подымались и шли дальше.
Темнота наступила внезапно, даже слишком внезапно, как будто кто-то
ввел на полную катушку громадный реостат. Некоторое время они шли в
темноте, но больше спасительных полян не появлялось.
- Ничего, - сказал Артем. - И это не самое страшное. Песок на дорожке
совсем теплый.
Он стал расстегивать куртку, и тут впереди блеснул огонек. Они не
побежали, и не потому, что Дениз едва передвигала ноги, - в этот вечер у
них еще сохранилась какая-то осторожность. Они бесшумно крались вперед,
пока огонь не стал освещенным окном; цепляясь за перила крошечного
палисадничка, Артем приподнялся и, прячась за косяком, заглянул внутрь.
Мятая тахта с клетчатым одеялом, пустая селедочница на стуле посреди
комнаты, возле порога на полу - черный свитер, все-таки забытый Дениз.
Он оцепенело рассматривал все это, не понимая, не желая понять, что
это тот самый дом, от которого они сегодня утром ушли не оглядываясь, ушли
прямо, оставляя его за спиной.
- Кто там? - робко спросила Дениз из-за спины.
Если бы там кто-нибудь был!
- Никого, - сказал Артем, пропуская ее вперед. - Можешь никого не
бояться.
Никого, только тот же дом, пустой, ожидающий их возвращения. Как
капкан. Дверь за спиной захлопнулась, и Артем невольно протянул назад руку
- попробовать, откроется ли она еще раз. Дверь мягко подалась. Вот,
значит, как - капкан, из которого можно выйти. Сегодня утром они уже
попробовали это сделать. Ну что же - завтра попробуем еще раз.
- Ты только не засыпай, - сказал он Дениз, - я сейчас сварю кофе, а
то завтра ты и вовсе с ног свалишься.
Но она уже лежала на тахте, совсем как вчера, словно она не сама
легла, а ее бросили, как бросают платье. Он повернулся и на цыпочках, чтоб
не разбудить, пошел на кухню. И там все было так, как вчера. Батон в
полиэтиленовом мешке, груда консервных банок на дне холодильника. Даже
абрикосы. Может, он их не открывал? Да нет, было такое дело, еще и нож...
Нож лежал на столе. Перочинный нож за два рубля пятнадцать копеек. Тот
самый. А кофе? И кофе в жестянке было ровно столько же, сколько вчера
вечером.
Есть почему-то расхотелось.
Он вернулся в комнату, осторожно подвинул Дениз к стенке и улегся
рядом. Она приоткрыла глаза.
- Между прочим, - сказал он шепотом, - мы действительно в райском
саду. И холодильник в роли скатерти-самобранки.
Она чуть поморщилась - досадливо и безразлично.
- Нет... не сад, - пробормотала она, засыпая. - В саду цветы... А в
райском... des pommiers, яблони...
Артем шумно фыркнул и тут же скосил глаза. Нет, ничего, не
проснулась. Усмехнулся уже беззвучно - господин учитель, мне бы ваши
заботы. Яблонь ей не хватает. Тоже мне Ева. А Ева ли? Он всмотрелся в ее
лицо. На кого она похожа? Каждая отдельная черта напоминает что-то, порой
вполне определенное - плечи Натальи Гончаровой, волосы Екатерины Второй,
подбородок Одри Хепберн... А сама-то - от горшка два вершка. Десятиклашка.
Хотя - Елене Прекрасной, когда ее Парис умыкал, было, говорят, десять лет.
Джульетте - тринадцать. Ева тоже вряд ли была совершеннолетней, и уж тем
более - красавицей. Вон у Жана Эффеля - первозданная дура, которой только
дай дорваться до райской антоновки. Не с чего ей было стать такой вот, как
эта. Господь бог, когда ее творил, не располагал никакими эталонами, а о
промышленной эстетике он и представления не имел по серости своей.
Кустарь-одиночка.
Десятки веков должны были пройти, чтобы могло уродиться на земле
такое вот чудо. Уродиться-то оно уродилось, да вот на что? Ей-богу, лучше,
если бы подкинули ему свою девчонку, он бы хоть знал, как с ней
обращаться. Привил бы ей элементарные туристские навыки, чтобы через сотню
шагов не просилась на руки, покрикивал бы, время от времени щелкал по носу
- для поднятия духа. Топали бы они по этому паршивому раю, распевая
песенки Никитиных и Пугачевой, а когда добрались бы до тех, кто все это
устроил, - можно было бы не бояться, даже если бы дошло до рукопашной.
А эта? И девчонкой-то ее неудобно называть. В старину говорили -
лицо, выточенное из алебастра. Ощущение чего-то неземного от этого образа
сохранилось, хотя для нашего брата алебастр - это нечто грязноватое и в
бочках.
И все-таки - выточенное из алебастра лицо, и никуда от этого не
денешься. Капризная складочка в уголке рта. Яблонь ей не хватает.
А когда они наутро проснулись, было совсем светло, и за окном
пламенела огромная пятиугольная клумба, какие обычно украшают центральные
площади провинциальных городков. Клумбу венчал фантастических размеров
зеленый цветок.
Слева и справа от клумбы торчали две виноградные лозы, увешанные
рыжими, как помидоры, яблоками.
- Подымайся, принцесса, - Артем старался говорить как можно веселее,
чтобы она не заметила его тревоги. - Тутошнего Мерлина дернула нелегкая
исполнить твое желание. Пойдем взглянем.
Держась за руки, они подошли к клумбе. Невиданный разгул красок, все
оттенки алого и фиолетового, а цветы одинаковые - примитивные пять
лепестков, крошечная бутылочка пестика и щетинка черных тычинок. Просто
цветок. Не ромашка, не сурепка, даже не куриная слепота. Ботаническая
схема. Он попытался припомнить деревья, виденные вчера, - и с ужасом
понял, что и это были не тополя или березы, а нечто среднее, безликое,
мертвое в своей абсолютной правильности.
Но то, что они приняли за громадный светло-зеленый пион, вообще
цветком не было.
В центре клумбы нагло утвердился громадный, пудовый кочан капусты.
- Артем, - проговорила Дениз, поднимая на него спокойные, совсем не
испуганные глаза. - Мне страшно. Это сделать мог только... - она не стала
подыскивать слово, а помахала растопыренными пальцами возле головы.
Артему и самому было страшно. Он давно уже догадался, что они
находятся во власти какого-то безумного всемогущего маньяка, и вопрос
заключался теперь в том, как долго это безумие останется в рамках
безопасного.
Артем наклонился к ней и быстро приложил палец к ее губам. Потом
показал на уши и сделал неопределенный кругообразный жест, должный
означать: уши могут быть везде.
Дениз поняла. Еще бы не понять: ведь то, чего она пожелала вчера
вечером, было произнесено чуть слышно, в подушку, и все-таки это было
услышано.
Их слышат. И, может быть, даже видят. Дениз потянула Артема обратно в
дом. Они наскоро поели и собрались, не говоря ни слова. Вышли.
- Вчера мы пошли прямо, - нарушил молчание Артем. - Возьмем другое
направление, хотя мне сдается, что домик стоит не на прежнем месте.
Он говорил вслух, потому что это было и так очевидно. Виноградные
лозы с помидорообразными плодами вклинились в монотонную зелень
кустарника, и дорожек было значительно меньше, чем вчера, - только три.
Они выбрали ту, что уходила влево. Они шли медленно и отдыхали чаще, чем
вчера, и все-таки уже к полудню стало ясно, что тащить Дениз было бы
просто бесчеловечно.
Плюшевая лужайка, испещренная радужными брызгами примитивных
пятилепестковых цветов, была к их услугам. Артем вскрыл бессмертную банку
с абрикосами, разложил бутерброды. Заставил Дениз поесть. Вообще он только
и делал, что заставлял ее - есть, идти, вставать, ложиться. Подчинялась
она безропотно. Сейчас он вдруг понял, что это было неслыханным мужеством
с ее стороны. Ведь ее, наверное, на руках носили. В буквальном смысле
слова. С ложечки кормили. Не просто же так она выросла такой, ни на что не
похожей. Принцесса, Принцесса Греза. А ведь точно. Врубель был лопух. Вот
такая она, принцесса Греза. Совсем девочка и совсем женщина. Вконец
изнеженная и бесконечно стойкая. До обалдения прекрасная и в своей
чрезмерной красоте годная только на то, чтобы на нее смотреть во все
глаза. И не больше.
Он скосил глаза и осторожно глянул вниз - принцесса Греза лежала на
траве, свернувшись в маленький золотистый комочек, словно рыженькая
морская свинка.
- Ну что? - спросил он, наперед зная ответ. - Кончилась? Больше не
можешь?
- Могу, - послышалось в ответ. - Но не хочу. Зачем идти? Ведь мы не
придем... домой. И никогда.
- Но-но! - крикнул он, холодея от сознания ее правоты. - Ты это
брось, принцесса... - он нагнулся над ней и просунул руку под голову, где
тепло ее волос было неотличимо от человеческой теплоты сухой шелковистой
травы.
Уже привычным движением он поднял Дениз на руки.
- Зачем? - Голос у нее был такой, словно было ей по крайней мере
пятьдесят лет. - Я прошу, зачем? Останемся здесь.
- Ну, что же, - он медленно опустил ее, - попробуем остаться. Вечер
уже недалеко.
Вечер наступил еще раньше, чем они ожидали, и, когда стало совсем
темно, в каких-нибудь тринадцати шагах от них призрачно замаячило
освещенное окно. Тот же дом, что и вчера, тот же дом и та же банка
консервированных абрикосов на холодильнике, словно кусочек сала на крючке
мышеловки.
Назавтра они снова пошли, на этот раз уже направо; через день они
пошли назад, и еще несколько дней они пытались уйти от своего непрошенного
возникавшего перед ними жилища, и каждый день к вечеру они находили
освещенное окно и незапертую дверь. Места менялись. Капустные лужайки
чередовались с помидорными лозами, берега ручьев с морской зеленой водой
уступали место щербатым лазуритовым скалам, поросшим трехметровым
вереском; но неизменным был домик, ожидавший их в конце дневного пути.
- Все, - сказал Артем наконец. - Завтра мы никуда не пойдем. Будем
тупо сидеть и ждать, что с нами сделают.
Они прождали весь день, и самым страшным было то, что никто не
пытался с ними ничего сделать. Они ждали, и ожидание становилось
невыносимым.
И тогда Дениз нашла единственный выход.
- C'est assez! Довольно! Здесь все мертвое: трава, небо, мы... Nous
sommes au fond'. Это наша судьба, понимаете, Артем? Судьба. Мы умрем. Но
ждать... C'est insupportable'', понимаете? Я прошу, лучше сами! Разве нет?
[' Мы на дне (фр.).]
['' Невыносимо (фр.).]
Артем внимательно посмотрел на нее:
- Решительно сказано.
Он задумчиво почесал подбородок. Дениз, разумеется, брякнула это не
