- Еще одна сказка? Про рыбку?
Когда любишь в первый раз... А с чего это он взял, что она любит его?
Ах, да, - условия были созданы... И еще это спокойное, удивительно
правильно выговоренное:"Я люблю тебя" - той ночью, последней; непонятно
только - от любопытства или со страху? Да и он хорош - самонадеянный
красавчик. Поверил.
Странная сказка, ей тысяча лет: он любит ее, а она его - нет... А она
его - нет. Опять литература.
А ведь ничего еще не потеряно, Дениз, и только подойти, и взять в
руки твое лицо, и целовать, и тихонечко дуть на ресницы, и чуть слышно
гладить начало волос на висках - и ведь будет все, ведь полюбишь, ведь
никого еще не любила, не уйти тебе от этого, никуда не уйти, только и
нужно-то - губы мои и лицо твое.
А у самого окна - небо, тускло-серое, словно огромный оловянный глаз.
Я люблю тебя, Дениз, я люблю тебя больше света белого, больше солнца
красного. Я люблю тебя, но если бы у меня сейчас была граната, которой
можно было бы взорвать к чертям собачьим весь этот мир, эту планету, - я
швырнул бы эту гранату нам под ноги, Дениз. Говорят, любовь - чувство
созидающее. Есть такая прописная истина. Но сколько бы я сейчас отдал,
чтобы моя любовь стала адским запалом, тысячекратной водородной бомбой,
способной разнести в клочья всю эту сверхразумную цивилизацию! Я не знаю,
гуманно это или не гуманно - уничтожить целое человечество, ибо разум
землянина не в состоянии решать такую проблему, от такой проблемы разум
землянина просто-напросто свихнется. Но за такую гранату, за такую бомбу
я, не рассуждая и не мудрствуя, отдал бы свою жизнь. И твою жизнь, Дениз.
Потому что мир, разучившийся любить, не может, не смеет, не должен
существовать во Вселенной!
Индикаторный пульт диктофона. Лампочки - плотно одна к другой, словно
оловянные солдатики. Сколько их? Сто на сто, не меньше. На звук шагов они
отозвались голубоватым мерцанием, словно язык синего тусклого пламени
лизнул пульт. Вот так. И сиди здесь до самого конца, ибо есть в столь
любимой твоей мировой литературе четкий такой штамп, что настоящий человек
умирает на боевом посту. Или на рабочем месте, на худой конец.
Агитационно.
А на самом деле - чтобы не видеть злое и равнодушное лицо.
"Лицо твое и губы мои..."
Лампочки на пульте диктофона послушно мигнули. Синее, фиолетовое,
лимонное.
Сколько еще бесконечных дней перед этим пультом, сколько еще лекций,
рассказов, стихов, преданий, сколько еще просто вранья?
- У попа была собака.
Синее, фиолетовое, оранжевое.
Артем протянул руку и выдернул из гнезда одну лампочку. Бесцветный
остренький колпачок, вроде тех, что идут на елочные гирлянды.
- И он ее таки любил.
Лампочка в его руках мигнула лиловым, потом - изумрудным. Вот оно
что, реагирует на звук. И обходится без питания. Артем обошел сзади
коробку диктофона, отыскал дверцу, поддел ножом - распахнулась. А внутри -
ничего.
Бутафория. "Вам нужно дело..." Примитивное приспособление, с помощью
которого создавалась иллюзия занятости делом. Хватит с него дешевых
иллюзий!
Тоненький удивленный звон. Осколки лампочек щекочут руки, даже не.
царапая кожу. А в дверях беседки - бесстрастный розовый лик анатомического
муляжа. Явился-таки, гад. Явился как ни в чем не бывало.
А может, брякнуться перед ним на колени и плаката, просить, молить?
Испокон веков боги любили, чтобы перед ними унижались, ползали на брюхе.
Ради Дениз можно вынести и это.
- Юп, я прошу тебя... У каждого эксперимента должны быть свои
пределы. Границы разумного. Границы человечного. Вы же мудрые, добрые
боги, Юп (ох!), и если в вас есть хоть капля благодарности за все, что мы
для вас делали, - помогите нам вернуться домой.
Этого он боялся больше всего. Этой крошечной паузы...
- Ты просишь невозможного.
Стало даже как будто бы легче.
- Если вам необходим человек для дальнейших исследований - оставьте
меня. Но верните на Землю Дениз.
- Вы получите все, что только сможете себе представить. Все, чего
никогда не имели бы на Земле.
- Но здесь не будет Земли.
Юп не отвечал.
- Юп, я прошу тебя, поверь мне: у нас есть книги, Шекспир, Пушкин,
Гете...
- Информация неполная и в большинстве случаев - заведомо ложная. Один
эксперимент на живых людях даст нам больше, чем все литературные данные по
вопросу человеческих эмоций. И, потом, не забывай, что я один доставил вас
сюда, но не я один распоряжаюсь теперь вашей судьбой.
Не он один... Значит ли это, что, будь на то только его воля, он
вернул бы их на Землю?
- Юп, старина, ты же был космолетчиком, ты должен помнить, что такое
хотеть к себе домой. У тебя есть корабль, Юп. Насколько я понял, ты
управляешь им один. Я прошу не о себе...
- Ты находишься на палубе этого корабля.
Артем судорожно раскрыл рот и хлебнул стерильного кондиционированного
воздуха.
- Это прогулочная палуба нашего последнего космического корабля.
Моего корабля. Как ты видишь, здесь можно создать любые условия, любую
обстановку. Невозможно только одно: дойти до конца этого помещения, хотя
оно сравнительно небольших размеров. Когда много веков тому назад этот
корабль совершал регулярные рейсы к другим звездам, мы предпринимали целые
путешествия... практически не сходя с места.
Ну да, белка в колесе. А как это выполнено практически - "этого вы не
поймете".
- Тысячи лет назад, когда цивилизация на Земле только еще
зарождалась, состав наших атмосфер был почти одинаков. Мы не рассчитывали,
что сейчас расхождение будет столь большим, что вас придется содержать в
специальной барокамере. На корабле легко можно было создать любые
необходимые условия, но на поверхности планеты пришлось бы возводить
специальное здание с комплексом сложного оборудования.
Юп видимо замялся.
- Для вас, всемогущих, это было плевым делом, - не удержался Артем.
- Это было бы действительно несложно... но никто не захотел за него
браться. Мы МОГЛИ - и НЕ ХОТЕЛИ. Мы разучились создавать, в лучшем случае
мы могли только воспроизводить. Тогда я предложил оставить вас на корабле.
- Значит, мы в космосе? На орбите?
- Нет. Корабль, правда, не был приспособлен для посадки на
поверхность планеты, но он ведь был нам больше не нужен, и я использовал
самые мощные антигравитационные установки, чтобы спустить его на одном из
безлюдных плоскогорий нашей планеты. Последний наш корабль встал на
мертвый якорь.
Ау, где ты, находчивый супермен? Все условия созданы - ты на чужом
корабле, остановка только за тем, чтобы проникнуть в рубку, за
каких-нибудь пару часов постичь принцип управления, затем нажать кнопку -
и ты летишь к Земле.
- А... если снова поднять его? - Господи, каким идиотским, наверное,
кажется ему этот вопрос!
- Поднять? Но мы не располагаем столь мощным антигравитатором,
который смог бы вынести на орбиту такую массу.
- А стартовать с поверхности?
- Ты даже не представляешь, что говоришь. Старт звездолета
крейсерского типа сорвет атмосферу с поверхности планеты и уничтожит на
ней все живое.
Значит - все. Может быть, выход и есть, но, чтобы найти его, надо
быть не тупым заурядным инженером. Слесарю - слесарево. Теперь одно -
протянуть еще столько, сколько выдержит человеческий разум, а потом
подохнуть, не агитационно - куда уж там! - а хотя бы пристойно.
И теперь уже можно не бояться второго невидимого корабля, хищно
подбирающегося к Земле, и не мучиться за тех двоих, которым пришлось бы
занять Место в этом раю при повторении эксперимента.
Им выпало быть первыми - и последними. Знать бы это раньше! Он стоял,
бездумно глядя перед собой, и только повторял это "знать бы раньше..."
Розовомордый бог, осененный ажурной арочкой беседки, казался ожившим
рисунком старинного и очень примитивного итальянского мастера. Жили,
впрочем, только губы - они забавно шевелились совершенно несинхронно
звучанию слов, словно каждая фраза на пути от этих губ до ушей Артема
проходила бесчисленные фильтры и поэтому безнадежно запаздывала.
- Постарайтесь начать вашу совместную жизнь... - благодушно бубнил
Юп.
- Нам нечего начинать, - с трудом разжимая губы, проговорил Артем. -
И вообще нам ничего не осталось. Разве что - терять.
Губы на розовом лице замерли на полуслове.
- Нам осталось только терять... - повторил Артем.
И тогда где-то совсем близко, возле самого его лица, прозвучал крик:
- Замолчи! - крик доносился отовсюду, словно кричали одновременно в
каждое его ухо. - ВЕДЬ НЕ Я ОДИН СЛЫШУ ТЕБЯ!
Он смотрел на неподвижную маску лица, не понимая, что же такого
страшного он произнес; но потом вдруг лицо исказилось, и в полной тишине
зашевелились губы, бесшумно повторяя только что отзвучавшие слова.
Артем бросился к выходу. Фигура на пороге не шевельнулась, не
отклонилась в сторону, и Артем, инстинктивно ожидавший встретить привычную
клейкую преграду и так и не наткнувшийся на нее, по инерции проскочил
сквозь Юпа, как пробегают через световой луч. Но ни раздумывать над этим,
ни даже оглянуться он не смел. Он мчался к домику, зная, что своими
словами, которым он не придал значения, он спустил какую-то адскую
пружину. "Нам осталось..."
Дениз лежала ничком, и алые языки ее невесомых одежд, словно
искусственное пламя бутафорского камина, колебались над ней. Руки,
успевшие удивиться, - ладонями вверх.
"Нам осталось только терять..."
Если бы на лице ее отразилась хоть тень ужаса или страдания, он не
посмел бы коснуться ее; но только удивление, терпеливое удивление и
ожидание, словно к ней подплывало что-то медленное и совсем на страшное.
Так вот оно что - боги решили досмотреть спектакль до конца. И он сам
подсказал им содержание последнего акта. Им было ровным счетом наплевать
на то, что такое "любить". Но зато как интересно, наверное, показалось им,
бессмертным, что это такое - "терять".
Что же они сделали с ней?..
Он поднял ее на руки, перенес на тахту. Никаких следов. Мир, где все
- "просто". Просто деревья, просто цветы, просто лица.
Просто смерть.
Нет, не просто. Смерть театрализованная, смерть на котурнах, в
пурпурном синтетическом хитоне.
Артем достал нож и разрезал скользкий, точно рыбьи внутренности, алый
шелк. Тихо, словно боясь разбудить, он раздевал Дениз, сбрасывая на пол
обрывки ее фантастического наряда. Святотатство? Нет. Очищение.
Обыкновенная простыня с черным семизначным номером на уголке и земным
запахом механической прачечной. Мама говорила, что тетю Пашу завернули в
простыню и на маленьких саночках отвезли на Смоленское кладбище. Но ров
был вырыт не на Смоленском, а чуть подальше, через речку, но у мамы уже не
было сил идти туда, и она присела возле бывшей трамвайной остановки и
сидела так, пока не подошел военный с такими же саночками, только у него
было завернуто в хорошее одеяло, и он молча привязал мамины саночки к
своим и тихо пошел через мост, и мама смотрела, пока он не прошел бывшее
трамвайное кольцо, где начиналось еще одно кладбище, маленькое и, кажется,
не православное, и ров был за этим вторым кладбищем, а потом мама
спохватилась, что саночки она отдала напрасно, их ведь оставалось еще две
сестры...
Он знал об этом понаслышке, как знают о тысячах распятых вдоль
Аппиевой дороги, о десятках тысяч сожженных инквизицией, о сотнях тысяч
замученных в концлагерях, о миллионах убитых на войне. Знал тем легким,
