Артем сделал неопределенный жест - в общем-то, да. Скрывать это не
имело смысла.
- Так вот, - голос Юпа зазвучал патетически, - вы существуете только
для того, чтобы мы в любой момент могли вернуться к своему прошлому, к
своей молодости. Наше человечество одряхлело. Мы все знаем, все можем, но
ничего не хотим. Кто бы мы ни были для вас - повитухи, стоявшие у вашей
колыбели, старшие братья, отцы или даже боги, создавшие вас из праха, - мы
сейчас требуем от вас только свое, и, по сути, мы требуем немногого. Около
ста миллиардов людей прошло по Земле, а мы взяли только двоих, тебя и
Дениз. Это наше право. Богу богово!
- Но кесарю - только кесарево. И даже если принять, что вы боги, то,
черт вас подери, боги, как вы дошли до такой жизни?
Некоторое время Юп молчал, потом послышалось что-то, похожее на
человеческий вздох.
- Мы очень берегли себя. Слишком берегли. И чтобы лучше беречь
каждого человека, мы до предела ограничили рождаемость. Прошли десятки
лет, сотни, на нашей планете остались одни старики. Мы перестали летать в
космос, спускаться в глубины океана и в кратеры вулканов. Мы так боялись
за себя! Но один за другим гибли наши товарищи, гибли из-за нелепых,
непредугадываемых случайностей. И тогда мы сделали последнюю ошибку:
вместо того чтобы попытаться родить новое поколение - может быть, это нам
бы и удалось, потому что наша медицина стояла, да и сейчас стоит на
недосягаемом уровне - мы решили восполнить недостаток людей путем создания
подобных себе биороботов.
"Рожи, словно консервные банки", - вспомнились Артему слова Дениз.
- Прошло сотни и тысячи лет, и на всей планете остался всего лишь
один человек, рожденный женщиной, - это я. Впрочем, я ли это? Мое тело
многократно обновлялось и даже полностью заменялось, переносился только
мозг. Внешне я точно таков, как и все жители нашей планеты. Но я один
чувствую, что мы гибнем. Огромных усилий мне стоило убедить моих товарищей
(это слово он произнес с запинкой) послать к Земле последний уцелевший
звездолет. Пользуясь своей способностью становиться невидимым - ты не
поймешь, как мы этого достигли, - я провел возле Земли некоторое время,
познакомился с ее прошлым и настоящим и главное - выбрал вас. Остальное
тебе известно.
- М-да, - проговорил Артем. - В древности, говорят, некоторые
полусумасшедшие цари пытались вернуть молодость, переливая себе кровь
младенцев. Уж не таким ли способом вы собираетесь омолаживаться?
- Мы - люди, - высокомерно произнес Юп.
- Вы - консервные банки, извините. Мне, честное слово, жаль вас, и
все, что только можно, мы для вас сделаем. Кесарю - кесарево. Спокойной
ночи.
Юп не ответил. Обиделся и исчез. Хотя нет, обижаться он давно уже
должен был разучиться. Просто счел разговор законченным. А ничего себе был
разговор! Еще бы полчаса таких откровений, и можно было бы без всякой
симуляции по праву вице-короля Индии требовать своего любимого слона.
Только бы Дениз ни о чем не узнала. Не на Земле - это еще полбеды. Но
то, что не у людей... И тут он почувствовал, что балконная дверь медленно
открывается. И не увидел, а догадался, что там, на полу, сидит Дениз,
прислонившись к дверному косяку и обхватив коленки руками.
Надо что-то сказать, надо что-то соврать, чтобы успокоить, чтоб
уснула, только быстро, ну же, ну, быстро, мы же договорились, что ты,
сукин сын, так используй свой богатый опыт, вспомни, что ты говорил тем,
прежним, вспомни и повтори, и эта поверит, глупенькая еще, детеныш, только
вспомни, вытащи из своей памяти такие слова, после которых ничего не
страшно, после которых ни о чем другом уже просто не помнишь, ну давай,
дубина, давай...
- Дениз!..
Невидимая в темноте рука находит его лицо. Рука легкая, точно
маленькая летучая мышь. Что за ерунда - мышь. Откуда? А, окаменелый воздух
фараоновой гробницы. И здесь такая же неподвижность. Крошечные сгустки
серого небытия, оживающие от людского дыхания, от шороха человеческих губ.
А это откуда, про сгустки? Вероятно, из самого детства, когда верил, что
утром вся ночная темнота собирается в плафонах уличных фонарей и весь день
прячется там, и если присмотреться, то видно, что внутри белых пломбирных
шаров затаился студенистый тяжелый туман, и не дай бог такой шар сорвется,
тогда темнота вырвется наружу, словно джинн из бутылки в "Багдадском
воре", и среди бела дня затопит город, как это бывает только вечером,
когда фонари зажигают, и темнота, испугавшись, сама вылетает на улицы...
Господи, да о чем это он, о чем?
- Дениз...
Это было уже не детство, хотя нет, детство, конечно, только не
самое-самое, когда фонари, а попозже, когда Лариска Салова, и только бы
вспомнить, что он говорил тогда, хотя и вспоминать нечего, он сказал: "Я
из твоего вшивого кадета рыбную котлету сделаю". И она засмеялась, потому
что это было так шикарно сказано, вшивый-то кадет был нахимовцем, на
голову выше, и пояс с бляхой, и она перестала смеяться, чтобы ему было
удобнее поцеловать ее, и он сказал: "И Лымарю твоему я в рожу дам", - и
снова поцеловал ее, и она сказала: "Бабушка мусор несет", - потому что
было в парадной, и он ответил: "Я твоей бабушке в стекло зафингалю", - и в
третий раз поцеловал ее, а больше не стал, - надоело, и вроде стало
незачем...
- Дениз...
А вот это было уже совсем не детство, это было в самый последний раз,
все расходились, а он мог остаться, так что ж ему было отказываться, он и
остался, пьян был здорово, да и хозяйка была хороша. И он молча раздел ее,
и она то ли рассмотрела его получше, то ли решила поскромничать, только
вдруг завела: "Ты у меня первый настоящий..." - "Ну-ну, не завирайся", -
сказал он ей, и так было в последний раз.
- Дениз. Дениз. Дениз... - Это как спасенье, как заклинание, как
мелом по полу - круг, отсекающий все то, что было и как было.
- Я здесь, - прозвучал из темноты ее неправдоподобно спокойный голос.
- Протяни руку - я здесь.
У него похолодело внутри от ее слов, простых и ничего не значащих в
обычном номинальном значении, но сейчас обернувшихся к нему всей жуткой
обнаженностью единственного своего смысла. И не он ей, а она ему первая
предлагала единственное средство от страха перед окружившей их тупой и
бессмертной нелюдью, и это "протяни руку" - первое, что она сказала ему
как равная равному, значило только одно: "протяни руку к возьми".
Он медленно поднялся, царапая щеку о кирпичный наружный косяк, и
переступил порог комнаты. Где-то внизу, у его ног, сидела на полу
невидимая Дениз.
Вот так. И не мучайся, все равно ведь это неизбежно. Быть тебе
сукиным сыном. Судьба.
- Ты словно боишься? - проклятый голос, обиженный, совсем детский. -
Никто же не видит. Темно.
Так бы и убил сейчас. На месте.
- Может быть, я для тебя недостаточно хороша? Мсье Левэн говорил...
- Замолчи!!!
Бесшумно шевельнулся воздух, и Артем угадал, как поднялась,
выпрямившись и чуточку запрокинув голову, Дениз. Из темноты легкими
толчками поднималось и долетало до его лица ее дыханье. Ближе протянутой
руки была теперь она от него.
- Зачем "замолчи"? Я люблю тебя, Артем.
Господи, да разве может быть, чтобы это "я люблю тебя" звучало так
медленно, так правильно, так спокойно?
- Нет, Дениз, нет! Просто так вышло, что здесь только мы, ты и я,
никого, кроме меня. Вот тебе и показалось... Почему бы и нет? Девочки
рассказывают, мама запрещает, мсье твой плешивый травит про Нефертити... В
первый раз верят не только другим, Дениз. Верят себе. Что с первого
взгляда и на всю жизнь. Вот и тебе кажется. Мсье для этой роли не подошел,
стар, и девочки засмеют. А тут - молодой русский, и на совсем другой
планете, О-ля-ля! Пока никто не видит...
- Здесь темно, я не могу тебя ударить.
- А хорошо бы. Я даже прощенья просить не буду. Это завтра. Когда я
буду способен соображать, что я говорю.
- Ты говоришь и не слышишь? Каждое твое слово - как crapaud (жаба), я
не знаю по-русски, холодное, противное, мокрое! Зачем так? Зачем? Зачем?
Дениз, горе ты мое горькое, не "зачем", а "почему".
- Потому что не смей говорить: "Темно, и никто не видит". Не смей
говорить: "Протяни руку". И не смей в этой темноте стоять так близко, что
я действительно могу протянуть руку и взять.
Шорох шагов. Дальше. Еще дальше. Четыре шага темноты между ними.
Одного его шага будет довольно, если сейчас позовет. Не смей звать меня,
Дениз. Я люблю тебя. Где тебе знать, что любят именно так!
Тишина. Долгая тишина, в которой не спит и не уснет Дениз. Значит,
еще не все. Еще подойти, отыскать в темноте спокойный лоб, и это - "спи,
детка". Сможешь? Уже смогу.
А лицо мокрое. Все. Даже брови. И руки. Узкие холодные ладошки.
- Ну что ты, глупенькая, что ты, солнышко мое, девочка моя, - все
слова, все имена, только бы ласковые, а какие - неважно, важно - нежность
в них, вся нежность белого света, нежность всех мужчин, целовавших женские
лица от Нефертити до Аэлиты. - Маленькая моя, рыженькая моя,
единственная...
О, последовательность всех мужчин мира!
Уснула Дениз, зацелованная, счастливая, и руку его продолжает
сжимать, словно это любимая игрушка. Как мало тебе было надо - согреть,
убаюкать. А туда же - "протяни и возьми". Глупенькая ты моя. А теперь
спишь спокойно и только носом посапываешь - наревелась, а я просижу всю
ночь здесь, на полу, как последний дурак, положив голову на край твоей
постели только затем, чтобы увидеть твое лицо, когда начнет светать.
Видел бы Юп эту картину!
- Ну что, Юп, старая консервная банка, доволен ты нами сегодня?
Темнота. И совсем близкое, отчетливое:
- Да.
Был какой-то отрезок времени, когда Артем чуть было не рассмеялся.
Бывает у человека такое состояние, когда первой реакцией на все является
счастливый смех. Но так продолжалось всего несколько секунд. Потом -
недоумение: неужели подслушивал? Скотина.
Он осторожно высвободил свою руку из ладошек Дениз и на цыпочках
выскользнул из дома. Темень. Непроглядная, тяжелолиственная, августовская.
- Юп!
- Я слушаю тебя.
- Юп, вы... вы довольны нами сегодня?
- Да. Вы поняли, что от вас требуется, и я доволен.
- Вы слышали... все?
- Разумеется. С первого же момента вашего пребывания на нашей планете
мы видели и слышали абсолютно все.
- Даже в темноте?
- Для нас не существует ни темноты, ни стен дома, ни вашей одежды. Мы
видим все, что хотим.
Может ли двадцатичетырехлетний землянин дать в морду инопланетному
подонку, пусть даже тысячелетнего возраста? Впрочем, они сами уже решили
этот вопрос положительно, иначе сейчас между Юпом и Артемом не было-бы
защитной стенки, и тогда...
- Юп, но ты же человек, пусть они все - консервные банки, но ты?..
- Во-первых, не вполне строго называть меня человеком, ибо ты сам
считаешь себя таковым, а мы стоим на слишком различных ступенях развития.
Во-вторых... - Бесстрастный машинный голос, и слово за словом капает на
череп и расплывается по нему, не проникая в глубину сознания и не
обнаруживая своего сокровенного и старательно ускользающего смысла. -
Во-вторых, разница в этих уровнях - в нашу пользу, за исключением
одного-единственного вопроса. Информацию по этому вопросу мы и намерены
получить от вас. Вы, наконец, поняли, что от вас требуется, и я доволен
вами.
- Послушайте, Юп, вы можете простым русским языком объяснить мне, о
чем идет речь? Я слушаю вас - и не понимаю, мой человеческий разум не в
