этот лес поливали с вертолета ядовито-изумрудным купоросом. Если бы не
тропинка, аккуратно посыпанная крупнозернистым железистым песком, он
сказал бы, что в этих краях еще не ступала нога человека.
А точно ли внизу есть тропинка? Его нисколько не удивило бы, если б и
она исчезла. Но тропинка оказалась на месте, и, спрыгнув на нее, Артем
снова не мог определить, с какой же стороны он подошел к этому дереву. А
не все ли равно? Оставалось идти куда глаза глядят. Или вообще никуда не
идти. Что толку метаться взад и вперед, если сезам закрылся, навсегда
замкнув поляну, подернутую легкой накипью пепельно-серых цветов? Какие
новые неестественные красоты уготованы ему на том или другом конце этой
тропинки, и главное - с какой целью? С этого проклятого вечера, когда он с
грохотом опустил на пол сумку и сетку с консервами в своей милой новенькой
квартире, кто-то упорно и методически измывался над его здравым рассудком.
Кажется, в одном из концлагерей пытались установить, сколько времени может
выдержать человек в разреженном воздухе. Или на морозе.
Не ставят ли над ним какой-то чудовищный опыт, определяя, сколько
чудес может вынести обыкновенный человеческий мозг? А если это так, то кем
же была Дениз - сообщницей или подопытным белым мышонком?
Как ни странно, но мысль о Дениз не воскресила в его памяти ее лица.
Неопределенные воспоминания о чем-то красивом, и только. Да полно, что в
ней было особенного? Он с трудом заставил себя припомнить каждую отдельную
ее черту - губы, брови, волосы. Все прекрасно, спору нет, но сплошь и
рядом такие же вот совершенные составляющие слагались в абсолютно
невыразительные, плоские лица. Ничего особенного, и если ему суждено
никогда больше ее не увидеть, то особого разочарования он не испытает. А
уж искать - и подавно. По доброй воле и своими ногами он с места не
двинется. Если кому-то надо - пусть его несут. Хоть волоком, хоть по
воздуху. Он плюхнулся на дорожку, взрывая ботинками песок, и в тот же
момент услышал близкий, зовущий вскрик: "А-а!" Кричала Дениз, и не в
полный голос, как от боли или от страха, а чуть недоуменно, вопрошающе,
словно - где ты?
И снова - "а-а!", и теперь это был уже страх.
Он вскочил и, ни о чем не думая, ринулся прямо в заросли, на этот
голос. И когда, вконец ободранный, он выбрался на полянку, домик стоял в
каких-нибудь десяти шагах от него, и на пороге, поджав под себя ноги и
рассыпав на коленях серые цветы, в буколической позе сидела Дениз. Он
прекрасно понимал, что вся эта картина чересчур смахивает на
рождественскую открытку из старинного бабкиного альбома, не хватает только
воркующих голубей, - и одновременно с трезвым этим сознанием чувствовал,
как сейчас он схватит ее - только хрупкие лопатки чуть шевельнутся под его
ладонями - и вот так, с согнутыми коленками и цветами в подоле, прижмет к
себе... какой-то шаг оставался до нее, когда он справился с этим
наваждением. Немного помедлил, переводя дыхание, потом сделал этот
последний шаг и, поддернув брюки на коленях привычным жестом, присел перед
ней на корточки.
- Ну что? - спросил он ее. - Напугалась?
- Да, - с готовностью согласилась Дениз. - Вы так долго были... dans
ce fourre'... там, - она неопределенно махнула ладошкой. - Я хотела
позвать...
[' В этой чаще (франц.).]
Она запнулась и опустила голову. Смутное подозрение снова поднялось в
нем: она не хотела отпускать его. Она держала его подле себя. Он ушел, и
она тут же подняла переполох.
- Ну, да, - Артем пристально смотрел на нее. - Ты хотела позвать
меня. Так что же?
- Я хотела позвать... и тут... Я забыла ваше имя.
Он приготовился не поверить ей. Что бы она ни сказала - он должен был
ей не поверить.
Но эти слова, произнесенные с детской беспомощностью, странным
образом совпали с его недавним состоянием. Ведь он сам только что не мог
припомнить ее лица.
Он ожидал всего, только не этого.
- Артем.
- Артем...
- Повтори еще.
- Мсье Артем.
- Ох, только без этих импортных обращений. Просто - Артем.
- Артем. Артем. Артем.
- Ну вот и умница. Больше тебя ничего не тревожит?
- Я боюсь завтра (не лишено оснований, подумал он, я вот боюсь за
сегодня)... боюсь завтра проснуться - и вас нет. И нет память о вас.
Ничего нет.
Артем посмотрел на нее ошеломленно, как на восьмое чудо света.
- Тебе же было все равно.
- Это пока вы рядом.
Вот тебе и на!
- Не бойся, больше я не буду тебя бросать. Это, конечно, была
глупость, что я пошел один. Если бы ты не позвала меня... Почему ты не
спрашиваешь, что я там увидел?
- А это мне все равно.
- Там только сад. Бесконечный, одинокий сад, и, уйдя от нашего
домика, мы вряд ли сможем к нему вернуться.
- Зачем тогда уходить?
Он встал и молча прошел в дом. Хотелось бы обойтись без объяснений.
- Собирайся, - коротко велел он.
Дениз растерянно смотрела с порога, как он запихивает в спортивную
сумку хлеб и консервы, сворачивает одеяло.
- Это тебе, - кинул он ей свой свитер. - Ночью будет холодно.
Он притворил за собой дверь и даже не оглянулся. Этот игрушечный
шалашик не был его домом, чтобы жалеть о нем.
- Иди вперед, - он пропустил ее перед собой на узкой - двоим не
разойтись - тропинке. - И пора наконец поговорить.
Она ничего не ответила.
- Ты кто такая?
Несколько шагов она прошла молча, словно обдумывая ответ, потом на
ходу обернулась, и он увидел ее спокойное прекрасное лицо; я такая, какая
есть, такой уродилась я. Опять литература.
- Ты русская? - Глупый вопрос, русские лица такими не бывают.
- Мама.
- Ясно. Жертва дореволюционных миграций. Как Марина Влади.
- Нет. Последняя война.
- Угнали немцы? Тогда прости.
- Да. Отец и мама встретились в лагере и не смогли расстаться.
Ну, что же, если Дениз пошла в мать, то ее отца понять не трудно.
Хотя это может быть всего лишь правдоподобной версией. Версией... А это
уже из второсортной литературы. Да кому он нужен - едва оперившийся
инженер? Смешно. Городить такой огород, перетаскивать его в эту мертвую
долину, да еще подсаживать к нему эдакую фазанью курочку,
несовершеннолетнюю Мату Хари?
Чушь, чушь собачья. Девчонка как девчонка, школьница, только чересчур
смазливая школьница. Сзади на нее смотришь - и то оторопь берет. Ей бы в
актрисы, за границей, говорят, сплошь и рядом непрофессионалки. А может,
эта - как раз профессиональная актриса? Давешний испуг, и визги, и
бессильные, не свои руки? Если бы она была просто девчонкой - русской ли,
француженкой, - давно должна была протянуть ноги от усталости. А эта идет.
Спросить ее еще о чем-нибудь? Ответит. И когда родилась, и как зовут
эту... как ее... консьержку, и каким камнем вымощен их дворик на улице...
Улицу она тоже назовет. Спрашивать, чтобы не поверить?
А она все идет и идет, не оставляя следов на крупном, не хрустящем
под ногами песке.
- Может, ты все-таки устала?
Она продолжает идти, не оборачиваясь. Ну да, ведь он не имеет никаких
прав на заботу о ней. Никаких прав, пока у нее есть хоть какие-нибудь
силы. Когда силы кончатся, права возникнут сами собой. Много прав. Право
на заботу. Право на помощь. Право на...
Ох, черт, опять заносит.
- Может быть, я пойду первым?
Это чтобы не видеть ее перед собой. Но она снова не отвечает и
продолжает бесшумно двигаться впереди по красной извилистой тропинке, на
которой не остается никаких следов.
Они идут, идут, идут, и уже кружится голова от бесчисленных
поворотов, и хочется упасть ничком и лежать, как лежала она, когда в
первый раз он увидел ее на тахте а своей комнате. Лежать, как будто тебя
бросили, и даже не пытаться изменить положение тела.
Дениз остановилась так внезапно, что Артем невольно сделал еще один
шаг и обнял ее за-плечи - тропинка сузилась настолько, что встать рядом не
было возможности. Дениз подалась назад и запрокинула голову.
- Все, - выдохнула она. - Я кончилась. Все.
Он ждал, что так случится, но теперь вдруг растерялся.
- Еще немного, Дениз, - забормотал он, словно это немногое могло хоть
что-нибудь изменить. - Может, впереди будет хотя бы поляна...
Они шли уже несколько часов, и никаких полян не было. Только стена
колючих кустов и крупный песок тропинки.
- Я понесу тебя.
Она замотала головой.
- Тогда что ты предлагаешь?
Плечи ее уходили из-под его ладоней; он сжимал их все крепче, но
ничего не помогало - она исчезала, вытекала из его рук... Подхватить ее он
успел. Поднял. Какое легкое тело, еще легче, чем он себе представлял. Ага,
поймал он себя, а ты, оказывается, уже представлял ее у себя на руках. И
когда только? Он старался идти широким, размеренным шагом. Как верблюд. А
ведь легкость тела обманчива. Даже вот такое, почти невесомое, оно через
двести шагов станет невыносимой тяжестью. Это он знал точно. Знал из той,
позавчерашней жизни, что осталась по ту сторону от холодильника и сетки с
консервами, брякнутыми об пол. Но вот кого он нес тогда? И не вспомнишь
теперь, да и неважно это.
- Артем, - сказала она громко в самое ухо, - отпустите мне.
- Что это ты вдруг? - спросил он, осторожно переводя дыхание между
словами. Разговаривать, когда несешь кого-нибудь на руках, - это уже
совсем пропащее дело. - И потом - меня.
- Отпустите меня. Совсем. - Артем молча шел вперед, стараясь прикрыть
рукой ее голые коленки - чтобы не очень ободрать их о сизые лапчатые
колючки, вылезшие чуть ли не на самую середину дорожки. - Si vous ne me
laisser pas partir aussitot...' - крикнула она высоким и злым голосом.
[' Если вы меня сейчас же отпустите... (франц.).]
- Не кричи мне в ухо, - попросил Артем.
Она ткнулась носом ему в шею и примолкла.
- Погоди немного, может быть, мы найдем поляну. Отдохнем.
И тогда за поворотом послушно появилась ровная плюшевая полянка.
Он присел и, все еще не отпуская Дениз, провел свободной рукой по
траве - она оказалась легкой и сухой, словно сено.
- Ну вот, можно наконец и ноги протянуть.
Дениз промолчала. Он опустил ее на теплую траву, в которой не
стрекотал ни один кузнечик, не копошился ни один жучок. Мертвый кустарник,
мертвая поляна.
И вконец измученное, осунувшееся лицо Дениз. Вот это уже никак не
может быть игрой. Даже если она когда-нибудь и станет знаменитой актрисой,
то и тогда ей не удастся сыграть так правдоподобно.
А ведь забавно будет, если через десяток лет он узнает ее в очередной
голливудской кинодиве и так небрежно бросит своим ребятам: "Ну и намучился
я, когда пришлось эту мамзель тащить на руках, - даром что одни мослы,
хоть стюдень вари. Это тогда, когда мы заблудились в..."
Насчет мослов и "стюдня" - это наглый плагиат; услышал в кино по
поводу Одри Хепберн и, придя в дикий восторг, взял на вооружение. А что
касается "заблудились в..." - то сейчас это было проблемой номер один.
Действительно - в Андах, Апалачах, Бирме, Венесуэле, Герцеговине?.. Нужное
подчеркнуть. Ха!
А что, если она знает? Застать ее врасплох - если не проговорится, то
пусть хотя бы растеряется.
- Где мы находимся? - спросил он быстро.
Она обернула к нему свое спокойное лицо.
- Вы спрашиваете меня?
Она не знала. Не могла она знать и так притворяться.
- Мы не в Европе.
Она не возразила.
- Нас везли, и весьма продолжительное время. Мы не в Африке - здесь
не жарко. Да и растительность средних широт. Дальше. К нам не проникают ни
звуки, ни ветер. Значит, мы в маленькой долине, окруженной горами.
