бед, от всего сегодняшнего неправдоподобия. Женщина была самым невероятным
из всего, что приключилось за этот окаянный вечер, - и не ее появление, а
именно она сама, ни на кого не похожая, НЕ ТАКАЯ. В чем это выражалось,
Артем понять не успел, потому что увидел ее глаза.
- Фу, - сказал он облегченно и присел на край тахты, - а я-то...
Но она уже вскидывала руки, закрывая свое лицо, и там, в тесном
промежутке между ладонями и губами, уже бился отчаянный, почти детский
крик: "Но, но, но, но, но!.." Он схватил ее за руки - крик уже переполнял
комнату, отражался от стен, звучал со всех сторон. И потом оборвался. О,
черт, яростно подумал Артем, опять! И руки ледяные и какие-то бесплотные,
словно лягушачьи лапки. Не вставая, он потянулся и выдернул из стенного
шкафа шерстяное одеяло. Вот так. И давно надо было. Он закутал ее плечи,
лилейные плечи Натальи Николаевны. Ну где сейчас найдешь женщину, которая
падала бы в обморок при виде красивого мужика? Исключено.
Он наклонился над ней, пристально вглядываясь в ее лицо; потом
откинулся назад и тихонечко присвистнул. Вот те на, сказал он себе, -
перед ним-таки лежала красавица с растрепанною роскошною косою и длинными,
как стрелы, ресницами. И как там дальше у Николая Васильевича относительно
нагих белых рук? Как же это сразу не бросилось ему в глаза? Наверное, сбил
с толку отпечаток долгого, непереставаемого страдания на удивительном этом
лице. И потом - сам факт появления этой женщины... Только женщины ли? Он
снова вгляделся. И чуть было снова не присвистнул. Ей было никак не больше
пятнадцати, совсем девчонка, школьница наверное. Школьница? Виева ведьма,
вот она кто. Или агент "Интеллидженс сервис". Ведь кричала же с перепугу
"но, но!". Не русская, значит. А может, эстонка или латышка? Там тоже
белокурые, и красавица - куда там Вии Артмане!
Виева ведьма, она же агент "Интеллидженс сервис", тихонечко
всхлипнула во сне. Артем поправил одеяло. Несчастный, замученный подкидыш,
невесть откуда взявшийся. Пригрелась, как мышонок на ладошке, и спит.
Горячим бы чаем ее напоить.
Артем поднялся и, все еще чувствуя какую-то ватную неуверенность в
ногах, побрел на кухню. После всей этой гофманианы здорово чего-то
хотелось - не то есть, не то пить, не то распахнуть окно и свеситься с
подоконника. Остановившись на простейшем варианте, он полез в холодильник.
Черт с ними, с гостями, хватит им. В крайнем случае, завтра можно будет
сгонять в гастроном. Он вытащил ветчину, масло, абрикосовый компот - чтобы
нагрелся, не давать же ей, такой умученной, прямо из холодильника. А дамы
завтрашние обойдутся.
Он нехотя поел и стал подумывать, как бы устроиться на ночлег.
Раскладушкой он еще не обзавелся, хотя давно собирался это сделать на
предмет укладывания засидевшихся и не имеющих на такси гостей. Конечно,
тахта была достаточно широкой для двоих, но черт ее знает, эту непрошеную,
она кажется, с .предрассудками. По всей вероятности, не побывала еще на
студенческой стройке или на картошке, где спят вповалку. Придется
укладываться на полу. Он направился в комнату и остановился на пороге,
потому что с тахты на него глядели немигающие, расширенные ужасом глаза.
Сделай он еще хоть шаг - и опять раздастся этот режущий, звенящий крик.
Артем прислонился к косяку. Как это ни тяжело, но надо было
договариваться. В конце концов, в каждой школе изучают какой-нибудь
иностранный язык. "Но". Она кричала "но".
- Спик инглиш?
Глаза даже не моргнули.
- Шпрехен зи дойч?
Ну, слава богу, а то он и сам не шел дальше этой фразы, слышанной
где-то в кино. Но что же тогда оставалось? Он выразительно пожал плечами.
Она долго смотрела на него из-под своего одеяла, потом неслышно что-то
прошептала. Он подался вперед - глаза испуганно заморгали. Она повторила,
но так быстро, что ему стало понятно единственное - она говорит
по-французски. Тут у него не было в запасе даже дежурной фразы.
- Париж, - сказал он яростно. - Нотр-Дам, интернациональ, метрополь,
революцией, марсельеза. Еще Генрих Четвертый. На этом мой словарный запас
кончается, дальше придется объясняться мимикой. Марсель Марсо, понятно?
Хотя объясняться будем завтра, сегодня только познакомимся, на всякий
случай. Придется на манер дикарей тыкать друг в друга пальцами, вот так:
Тарзан - Джейн, Джейн - Тарзан, помните такой эпизод?
Ничего себе контакт двух эрудитов, со злостью подумал он. И это в
эпоху космических полетов. Мало приятного остаться в памяти такой
хорошенькой женщины круглым дураком.
- Меня зовут Артем, - сказал он. - Артем! - И для пущей
убедительности постучал кулаком в грудь. Как орангутанг, подумал он
сокрушенно.
- Меня зовут Дениз, - послышалось из-под одеяла. - Только я плохо
говорю по-русски.
- О, господи! - У него гора упала с плеч. - Вы говорите, как сам царь
Соломон, как сам Цицерон, как сам доцент Васильев на лекции по
международному положению. Только отложим переговоры до утра, а то у меня
голова разламывается, да и у вас, я вижу, слипаются глаза. Спите спокойно,
и да приснится вам ваш родной Таллинн.
- Mon Paris natal', - тихо прошептала она.
[' Мой родной Париж (франц.).]
- Париж так Париж. - Артему было все равно, лишь бы поскорее вытянуть
ноги. - Дело вкуса. Хотя, конечно, имеет смысл посмотреть во сне на то,
что вряд ли увидишь в оригинале.
- Я оттуда родилась, - медленно проговорила Дениз, с видимым усилием
подбирая слова. - Mon Dieu, ie confonds des mots simples' - прошептала она
уже совсем тихо.
[' Боже мой, я путаю простые слова (франц.).]
- ... Оттуда родом, - машинально поправил ее Артем. И тут только до
него дошел смысл сказанного. - Ага, все-таки проклятый "сервис".
- Не понимаю... Сервис - зачем?
- Ничего, это я так. Есть хотите?
- Нет.
- Слишком поспешно для того, чтобы быть правдой. Сейчас я вам кое-что
притащу.
Консервный нож куда-то запропастился, и Артем довольно долго
провозился на кухне, открывая банку с абрикосами перочинным ножом. Открыв,
выплеснул содержимое банки в стеклянную селедочницу и понес к Дениз.
- Вот, - сказал он, подходя, но она уже протягивала руку, заслоняясь
от него узкой беззащитной ладошкой.
- О, черт! - он в сердцах поставил селедочницу на стул, оказавшийся
между ним и тахтой. Розоватые глянцевые абрикосы с поросячьим
самодовольством разлеглись в узкой посудине, красноречиво деля его
собственную комнату на территорию Франции и СССР. - Впрочем, как вам будет
угодно.
Он вытер лезвие ножика и попытался сложить его, но руки после
давешнего наваждения еще подрагивали, я нож, так и не сложившись,
выскользнул у Артема из рук и полетел вниз острием. Оба они видели, как
лезвие блеснуло в воздухе узкой серебряной рыбкой, коснулось пола и...
ушло в него. Целиком. Словно это был не паркет, а густой кисель или
глинистый раствор. Едва уловимое кольцо побежало, расширяясь; его слабая
тень скользнула под ботинки Артема - и все исчезло.
Артем ошеломленно глядел на пол, на то место, где произошло это
очередное чудо. Потом поднял голову и встретился глазами с Дениз. Они
смотрели друг на друга так, словно каждый был самой настоящей нечистой
силой в образе человеческом, они ненавидели сейчас друг друга за все
бессмысленное неправдоподобие сегодняшнего вечера, за кошмар этих ненужных
никому чудес, за их непрошеную встречу - и каждому казалось, что тот,
другой, и есть виновник всего происходящего.
Артем опомнился первым. Все. Хватит с него этих фокусов, сыт по
горло. Он рванулся в переднюю и сдернул с вешалки плащ. Он еще не знал,
что будет делать - переночует у кого-нибудь из друзей, проболтается до
утра по весенним стылым улицам или попросту найдет работающий автомат и
заявит в соответствующие органы, - но терпеть такое издевательство над
собственным рассудком он больше не мог.
Будь она хоть капельку не такой, у него не появилось бы мысли
обвинить ее во всем происшедшем; но невероятная красота сама по себе
делала ее причастной ко всей этой чертовщине. Он распахнул входную дверь,
вылетел на лестничную площадку - и увидел вокруг себя серебряный
сумеречный сад.
И тогда он успокоился. Черт побери, сказал он себе, не каждый день
удается посмотреть такой волшебный, цветной, широкоформатный,
стереоскопический и стереофонический сон. Надо этим попользоваться.
Попользуйся, брат мой. Нет, надо ж так - двух часов не проспать без цитаты
из Хемингуэя. Это его совсем развеселило. Ну что же, рассмотрим сон во
всех подробностях.
Черные мультипликационные пирамидки деревьев, равномерно подклеенные
к нижней кромке тусклого неживого неба; темная фольга прямых, словно
рельсы, дорожек, а между ними - разливы светло-серых жемчужных цветов,
казалось, не росших из земли, а перелившихся через край волшебного горшка,
который вместо гриммовской манной каши варил и варил бесконечную цветочную
массу, пока она не переполнила игрушечный этот мир до такого близкого его
конца.
И посреди этого сада, завороженного пепельным мерцающим полусветом,
стойким отсутствием каких бы то ни было запахов и особенной, клейкой
тишиной, как уже нечто совсем естественное возвышался маленький
диснеевский домик. Неправильность формы позволяла угадывать в нем
планировку однокомнатной квартиры; сложен он был из традиционного кирпича
и накрыт двускатной крышей из соломы. Миленький такой шалаш. Трубы только
не было, зато на входной двери трогательно белел квартирный номер. Артем
тихо, чуть ли не на цыпочках пошел вокруг дома, все время плечом и ладонью
касаясь шершавой стены - отойти даже на полшага было как-то боязно.
Поворот - и под его пальцами зашуршали обои. Ну да, в этом месте должна
была находиться великолепная квартира соседа Викентьича, беспалого
мясника, уже успевшего повадиться к Артему за сигаретами. Но от нее
осталась только шершавость унылых обоев, кое-где уже подранных матерым
сторожевым кобелем.
А за следующим углом шли окна. Его окна - сперва Кухонное, с
перышками зеленого лука на подоконнике там, внутри, а затем освещенное,
сдвоенное с балконной дверью. Балкон лежал прямо на земле, и, ухватившись
за его безобразненькие чугунные перильца, Артем вдруг отчетливо представил
себе, что все наваждение мертвого этого сада вдруг исчезает, и почва
расступается под ногами, восстанавливая прежнюю девятиэтажную пропасть
между его балконом и настоящей землей. Страх перед этой воображаемой
пустотой был так велик, что Артем чуть было не перемахнул через перила и
не ворвался обратно в комнату через балконную дверь, но через стекло была
видна тахта и на ней - лежащая вниз лицом Дениз. Но-но, прикрикнул он на
себя, заставив оторваться от спасительных перил, рысцой промчался вдоль
последней стенки и, ударившись всем корпусом о входную дверь, очутился в
прихожей.
Дениз не шевельнулась, словно не слышала его шагов. Но пушистый ворс
одеяла дышал ровно и нечасто, словно шерстка на спине у спящего котенка.
Артем подошел к тахте и тяжело опустился на край.
- Я только что был там, - он ткнул большим пальцем в сторону окна. -
Этакий висячий сад Семирамиды. Посреди сада - плешь, а на ней наша хибара.
Хочешь взглянуть?
Она подняла голову, безучастно посмотрела в окно, потом едва слышно
произнесла:
- Mais c'est egal', - и снова опустила голову.
[' Мне все равно (франц.).]
И тут он перепугался уже по-настоящему, как можно бояться не за себя,
