губили.
В конце мая, а может быть, уже в начале июня - Освальд не помнил точ-
но - по дороге, страшно дымя, завывая и подпрыгивая, подъехала и остано-
вилась перед домом черная жестяная машина "гном" - из тех, что в Капери
служат такси. Из машинки выбралась закутанная в огромный плащ девочка
лет четырнадцати, шофер вынес две перевязанные бечевкой картонные короб-
ки, получил золотой, потоптался, видимо, намекая, что одного золотого
мало, ничего не дождался и уехал, отчаянно газуя в жидкой грязи, запол-
нявшей колеи. Освальд подошел к девочке.
- Ты кто? - спросил он.
- Это вы - Освальд? - Она смотрела на него с надеждой.
- Я - Освальд,- сказал он.- А ты все-таки кто?
- Я ваша кузина,- сказала она.- Я из Евтимии. Меня зовут Моника Тенн.
Наши мамы были сестрами. Теперь их нет, но все равно я ваша кузина. Это
письмо, мама написала его вам за три дня до того, как умерла. Вот.
Освальд взял письмо, уже зная, что там будет. Дорогой племянник, воз-
можно, Вы и не помните меня, но я держала Вас на руках, когда Вы были
еще совсем крошкой... памятью Вашей матери, а моей дорогой сестры Барба-
ры... только крайняя нужда заставляет... голод и болезни... будьте ей
опорой и защитой... да будет простерта над Вами рука Господня... Ваша
любящая тетушка Алиса. Дата, подпись... Освальд посмотрел на девочку.
Глаза у нее были мокрые, веки и губы подрагивали. Ситуация... Плевать,
подумал Освальд. Потом разберемся.
- Тащи все это в комнату на втором этаже,- сказал Освальд.Будешь там
жить. Готовить умеешь?
Девочка улыбнулась, кивнула, шмыгнула носом, подхватила свои коробки
и пошла, путаясь в полах плаща, в дом. Освальд смотрел ей вслед. Дармо-
едка, нерешительно подумал он. Его охватило вдруг чувство, что все это
уже когда-то было, и тогда, в прошлый раз, все кончилось плохо.
Сразу перестало хватать воздуха. Дом, уже год такой послушный и пус-
той, вдруг будто бы приобрел вторую тень, стал, как при отце, неуютным и
почти враждебным. Освальд ни на секунду не мог сбросить напряжение,
прислушивался к звукам и шагам, медлил, прежде чем войти в какую-нибудь
дверь. На столах стали появляться банки и кувшины с букетами полевых
цветов. В комнате отца - теперь ее занимала Моника - как по волшебству,
возникло множество разнокалиберных глиняных горшочков с землей, из кото-
рой торчало что-то зеленое. Потом китаец и Альбин приволокли туда целую
кадку с каким-то деревцем. Получив очередное письмо от отца - отец пи-
сал, что сумасшедшего капитана заперли в каюте, но цель - дойти до Се-
верного полюса - решили оставить; поскольку магнитный компас из-за груза
железной руды в трюмах показывает все что угодно, кроме сторон света, то
рулевому приказали держать курс по Полярной звезде, а чтобы не сбиться
даже в пасмурную погоду, Полярную звезду прикрепили к бушприту, и те-
перь, в какую бы сторону пароход ни шел, он неминуемо попадет на Север-
ный полюс самым кратчайшим путем,- читая это письмо, Освальд машинально
вошел в комнату отца, чтобы засунуть письмо за картинку на стене, и уви-
дел, что Моника голая вертится перед зеркалом, подражая тем негритянкам
в прибое; когда он вошел, она не завизжала и не задергалась, а взглянула
на него через плечо, неторопливо подошла к стулу, на спинке которого ви-
сел ее халатик, накинула халатик на плечи, села на стул и стала смотреть
на Освальда молча и холодно. Освальд покраснел, скомкал в кулаке письмо
и вылетел наружу.
Моника постепенно вытеснила китайца с кухни. И позже, наливая Ос-
вальду суп в тарелку, она сказала:
- Мама говорила, что я немножечко с приветом. Вы не обращайте на меня
внимания, пожалуйста.
- Только чокнутых мне тут не хватало,- сказал Освальд.
- Я не чокнутая,- сказала Моника.- Я просто не до конца понимаю неко-
торые условности.
Между тем на грядках китайца происходило непонятно что. Похоже было,
что там все понатыкано вперемешку, лук с горохом, огурцы со свеклой, все
это ненормально быстро перло вверх, к солнцу, перло буйно и весело, ки-
таец воткнул в грядки длинные жерди, к ним на высоте своего роста привя-
зал такие же продольные и поперечные перекладины, потом, выше - еще раз.
Получилось что-то вроде клетки. Как по заказу, рядом с грядками выросли
два муравейника, Освальд иногда, забавляясь, смотрел, как муравьи воло-
кут упирающихся гусениц, или дразнил их соломинкой и потом слизывал му-
равьиную кислоту. Моника каждое утро ставила на стол большую миску мелко
нарубленной зелени - это было вкусно. Освальд ел и нахваливал, китаец
улыбался.
Несколько ночей подряд бомбили Капери. Шани ездил потом туда и ска-
зал, что сгорело полгорода. Освальд стал брать за помол одну меру с пя-
ти. Приезжал староста, уламывал его, угрожал судом. Освальд согласился
вернуться к прежней оплате, один к шести, но с условием, что после обмо-
лота управа станет выделять ему работников не только бесплатно, но и со
своими харчами. Староста поворчал, но согласился.
В селе появилось много нищих из города: побирались под окнами, крали,
если плохо лежало. На мельницу забредали редко. Освальд запретил и Мони-
ке, и китайцу давать помногу - чтобы не прикармливать.
В июле навалилась сушь. Где-то горели подожженные леса, солнце даже в
полдень было красноватым; закаты по-настоящему пугали. На полях горели
посевы, горели травы, трескалась земля. Освальд уже понимал, что урожая
не будет. Старухи на хуторах ворожили, пытаясь вызвать дождь. Шептались,
что такая засуха неспроста. По ночам Освальд с китайцем перетаскивали
мешки с зерном и мукой из амбара в надежный подвал под домом. На Монику
иногда находило: она переставала видеть людей и вела себя так, будто бы-
ла одна, и нужно было тряхнуть ее посильнее, чтобы привести в чувство.
Каждый день она голая купалась в пруду. Китаец в ужасе прятался на
мельнице. Освальд смотрел на нее из окна и скрипел зубами от злости и на
нее, и на себя. Иногда он ловил себя на том, что испытывает к ней насто-
ящую ненависть - душную и тяжелую.
Единственным, что никак не реагировало на жару, было странное хо-
зяйство китайца. Конечно, он поливал грядки, таская воду ведрами из пру-
да, но какая же это поливка: по два ведра на грядку? На солнцепеке жухла
даже та трава, которая росла у самой воды. Китаец же снимал с длинных
вьющихся плетей каждый день по корзине крепеньких, в пупырышках и даже в
каплях росы, огурчиков, которые Моника тут же солила на зиму. Потом,
после огурчиков, пошли какие-то непонятные овощи, размером и формой на-
поминавшие чайную чашку - "сунцзы"; Освальд попробовал их и не одобрил;
больше они не появлялись. Китаец исчезал в переплетениях стеблей и выны-
ривал обратно с самыми неожиданными плодами в руках: так, раз он выкатил
огромную желтую дыню. Моника просила инжир, долго пыталась втолковать
ему, что это такое, китаец приносил что-то похожее, Моника отвергала;
наконец, принес то, что надо,- фиолетовые мясистые плоды. Моника попро-
бовала, восхитилась и дала откусить Освальду - оказалось непривычно
сладко и вкусно. Китаец взял корзину и через пять минут вернулся - уже с
полной. Освальд пытался было сунуться следом за ним, но тесно перепле-
тенные стебли не пропускали.
- Нет, хозяин,- сказал китаец.- Не моги. Большой. Надо маленький. На-
до я, надо она. Большой не моги.
Как-то раз Освальд захотел грибов - китаец сходил и принес грибы. Мо-
ника ставила жареные грибы на стол, когда приехал Шани.
- Еще неделя-другая такого пекла - и ага,- сказал он, входя.- Где это
ты грибы взял? Выгорело же все.
- Не все, как видишь,- сказал Освальд.- Садись, пробуй. Пить будешь?
- Только пиво,- сказал Шани.
- Моника, пиво осталось? - спросил Освальд.
Моника молча встала на колени, откинула крышку ледника, нагнулась,
дотягиваясь до одной из веревок, привязанных к поперечине; Шани издал
какой-то странный хлюпающий звук, Освальд посмотрел - Шани, отвесив че-
люсть, впился взглядом в Моникин зад.
- Тихо, ты,- сказал Освальд.
Шани с трудом оторвался от созерцания, потом посмотрел на Освальда, в
восхищении покачал головой и показал оба оттопыренных больших пальца.
Моника выволокла из ледника канистру с пивом, налила полный кувшин и
спустила канистру обратно. Потом подала кувшин на стол и поставила три
стакана.
- Маленьким девочкам пиво нельзя,- сказал Освальд.
- Жарко,- сказала Моника. Она налила себе полный стакан, выпила, на-
лила еще один и уже маленькими глотками отпила половину.
- Вот это да,- сказал Шани. Она улыбнулась ему.
К концу обеда Моника захмелела. Впрочем, Освальд с Шани - тоже. Пиво
было крепчайшее - от Станислава. Шани хихикал непонятно над чем, Освальд
чувствовал, что погружается, как в трясину, в бездонную грусть. Моника
же расшалилась, бегала по дому и шумела. Освальду опять стало казаться,
что это было уже и плохо кончилось.
- Слушай,- Шани ткнул его кулаком в бок,- может, уступишь девочку?
- Иди ты,- сказал Освальд.- Это же моя сестра. Хоть и двоюродная.
- А я что? - сказал Шани.- Я, может, женюсь. Когда подрастет...
- Она ненормальная,- сказал Освальд.- На нее находит... затмение.
- Ну что ты говоришь - ненормальная,- забеспокоился Шани.Вполне нор-
мальная.
- Увидишь еще,- сказал Освальд.- Я же знаю. Я же с ней живу, не ты.
- Да? - Шани потеребил кончик носа, вздохнул.- Ну, ладно...
- Я тебя, может, как друга предостерег. Она чокнутая.
- Все равно этот год не переживем,- с тоской сказал Шани.Чует мое
сердце - перемрем все...
Голая Моника спустилась по лестнице, прошла мимо кухни, где сидели
Освальд и Шани, и направилась к пруду.
- Чего это она? - испуганно сказал Шани, глядя на нее через окно.
- Говорю же - чокнутая. Находит на нее - людей перестает видеть. Как
лунатик, понимаешь? Как будто нет никого.
- Вот здорово-то,- сказал Шани.- Как бы я это хотел - чтобы никого не
было.
- Давай водки выпьем,- предложил Освальд.
- Давай,- сказал Шани.
Из оставшегося в памяти Освальда: Шани водит у него перед носом кри-
вым пальцем и зудит: "А китаеза твой - колду-ун, колду-ун, ой какой кол-
ду-ун..." - Вода в пруду теплая-теплая, даже не мокрая какая-то вода...-
Никого нет, только в глаза, как фонарь, светит багровая луна.
Очнулся Освальд от мягких влажных прикосновений к лицу. Он открыл
глаза. Тут же от лица его что-то отдернулось в испуге. Непонятно было,
где это он. Попробовал подняться - не смог, что-то крепко держало попе-
рек груди и за руки. В страхе рванулся - руки освободились. Перевернулся
на живот. От резкого движения что-то сдвинулось в голове, земля заходила
ходуном, как студень,- не удержался и повалился на бок. Отлежался, при-
поднялся, посмотрел кругом: переплетение стеблей и лоз - огород китайца!
Отлегло от сердца. Свет пробивался сверху - лунный; что-то подсвечивало
и снизу, Освальд посмотрел в ту сторону - несколько длинных, как свечи,
светящихся грибов, свет от них шел яркий, резкий - не чета лунному. В
этом свете слева от себя Освальд уловил какое-то шевеление: там, осве-
щенное сзади и сбоку, бугрилось что-то темное и пористое, вроде чуть
приподнятой над землей шляпки очень большого и очень старого гриба, и
под эту шляпку мелкими вороватыми движениями втягивались тонкие гибкие
щупальца... Освальд рванулся так, что затрещала спина, вырвался из-под
держащих его стеблей, вскочил на ноги, тут же упал, споткнувшись, и в
свете луны увидел, как втягиваются обратно туда, внутрь этой дьявольской
клумбы, выбравшиеся наружу стебли - длинные и гибкие, как змеи. Освальд
влетел в дом, и здесь его немного отпустило. Здесь были стены. Он достал
из ледника остатки пива, припал прямо к горлышку канистры и стал глотать
его - ледяное и упругое, глотки проскакивали в желудок как камешки,
твердые и тяжелые. После того, как пиво кончилось, он был уже твердо
