рить на английском и русском. Но языковой барьер по-прежнему был непрео-
долим. Моряки кивали и говорили: "Жерман, жерман". Удалось лишь выяс-
нить, что в море затонула якобы германская шхуна. С горем пополам вычис-
лили капитана шхуны, дали ему атлас и попросили указать место крушения.
Странный капитан долго крутил карты, что-то шептал под нос, водил по ме-
ридианам пальцем. На большее его не хватило. Он даже не указал на карте
Саппоро, Оставалась последняя попытка. Губернатор Хокодате попросил ко-
мандира русского крейсера, который стоял в местном порту, прислать пере-
водчика немецкого языка. На берег сошел старший офицер. Еще не видя уди-
вительную команду, он заподозрил в них русских арестантов, которые не-
давно напали на Крильонский маяк. Офицер решил проверить свою версию. Он
выстроил всю группу иностранцев в ряд и гаркнул по-русски: "Нале-ево!
Круго-ом марш!". Один из моряков инстинктивно завертелся. Его товарищи с
ненавистью уставились на него. Афера провалилась. "Немцев" заковали в
цепи и отправили на прежнее насиженное место.
Тюремная статистика начала интересоваться побегами лишь под конец
прошлого века. Судя по ней, чаще всех в бега ударялись каторжане, для
которых очень чувствительна разница климатов их родины и места заключе-
ния. В этот ранг попадали выходцы из Кавказа, Крыма, Украины, Бессара-
бии. Бывало, что в списках беглецов не было ни единой русской фамилии.
Ссыльные женщины побегами почти не баловались. Боязнь таежных скитаний и
привязанность к насиженному месту делали свое. Лишь изредка появлялись
такие геройские личности, как Сонька - Золотая Ручка. Но о ней разговор
чуть ниже. Из всей тысячной армии беглецов лишь треть считается пропав-
шими без вести. Остальные - или убиты в погоне, или погибли в дороге,
или вновь оказались на сахалинской каторге.
Время уходить в запой
С давних времен главной причиной всех побегов служили незасыпающее
сознание жизни и жажда воли. Если арестант не философ, которому, как из-
вестно, везде хорошо, то не хотеть уйти в бега он не может и не должен.
Русского человека всегда отличала любовь к родине. Беглые каторжники вы-
зывали больше сочувствие, чем осуждение или опаску. Если он решился на
побег, на голод, топи и риск получить пулю от погони, значит, иного пути
у него не было. На проселочных дорогах Сибири попадались столбы, где
чья-то заботливая рука подвесила сумку с хлебом, обносками и махоркой
(хотя подобный жест можно трактовать и по-другому: не повесь сумку за
околицей села - вчерашний узник сам ночью вломится за харчем да еще под
шумок вырежет всю семью).
Антон Чехов писал: "О Сахалине, о здешней земле, людях, деревьях, о
климате говорят с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в Рос-
сии все прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить,
чтобы в России жили несчастные люди, так как жить где-нибудь в Тульской
или Курской губернии, видеть каждый день избы, дышать русским воздухом
само по себе есть уже высшее счастье. Пошли, Боже, нужду, болезни, сле-
поту, немоту и срам от людей, но только приведи помереть дома. Одна ста-
рушка, каторжная, бывшая некоторое время моей прислугой, восторгалась
моими чемоданами, книгами, одеялом и потому только, что все это не саха-
линское, а из нашей стороны; когда ко мне приходили в гости священники,
она не шла под благословение и смотрела на них с усмешкой, потому что на
Сахалине не могут быть настоящие священники. Тоска по родине выражается
в форме постоянных воспоминаний, печальных и трогательных, сопровождае-
мых жалобами и горькими слезами, или в форме несбыточных надежд, поража-
ющих часто своей нелепостью и похожих на сумасшествие, или же в форме
ярко выраженного, несомненного умопомешательства".
Это сладкое слово "свобода"! Молодой и еще энергичный каторжник,
оторвавшись от сахалинских земель, стремится уйти подальше. Он может
осесть в Сибири или даже дойти до Урала. На свободе он долго не задержи-
вался. Его ловили, судили и переправляли на остров. Однако долгий пеший
этап для многих таил своеобразную романтику: менялись пересылочные доп-
ры, конвой, соседи. Пока беглец возвращался на Сахалин, он не работал -
он шел по этапу к месту работы, наслаждаясь дорожными приключениями. Еще
не добравшись на остров, каторжник помышлял о новом побеге. В
большинстве случаев помыслы эти сбывались. Однако с годами прежняя сила
и выносливость улетучивались, уступая место старческой апатии и недугам.
Тем не менее арестант вновь бежит, повинуясь все тому же духу свободы.
Сибирь и Урал для его ног стали недосягаемы, и он выбирает Амур или даже
тайгу. Беглец пытается уйти подальше уже не от Сахалина, а от самой
тюрьмы. Старые рецидивисты, которые провели в тюремных стенах десятки
лет, дорожили каждым днем свободы. Они рвались на Амур, на гору и даже в
тайгу, пускались вплавь на ветхих лодках, стремясь, если и погибнуть, то
свободными. Ни новые тюремные сроки, ни телесные наказания не могли от-
бить у каторжан охоту к побегам. Шестидесятилетний старик мог взять с
собой кусок хлеба, отойти от поста на полкилометра, взобраться на гору и
три дня любоваться морем и тайгой. Затем он спускался и шел обратно под
конвой. Случалось, что с каторги бежали лишь на один день, который пос-
вящался чему угодно, но не дорожным работам и не отсидке в тюремной ка-
мере.
Тяга к побегам часто поражала арестантскую душу в определенные време-
на года и по навязчивости напоминала запой. Поговаривают, что дисципли-
нированные узники, чувствуя приближение "запоя", не избегали профилакти-
ки: предупреждали солдат о возможном побеге. Все это напоминало болезнь,
и, по логике вещей, должно было обратить внимание врачей, которые давали
добро на телесные наказания. Всех пойманных беглецов хлестали плетями и
розгами, невзирая на причины побега и возраст беглеца. Рядом с рециди-
вистами, промаявшимися в бегах не один месяц, под удары ложились и те,
кто пробыл на свободе всего день или три.
"Устав о ссыльных" различает побег и отлучку, а также рассматривает
побеги в Сибири и вне Сибири. За каждый повторный побег наказание ужес-
точается. Если беглеца поймали в течение трех дней или же он добровольно
вернулся в течение недели, ему засчитывают отлучку. Для поселенца эти
сроки увеличены вдвое. Самое слабое наказание для беглецов - сорок уда-
ров плетью и увеличение срока еще на четыре года. Самой строгой карой по
"Уставу о ссыльных" считаются сто ударов плетью, бессрочная каторга и
перевод в разряд испытуемых на двадцать лет. Она обычно уготовлена для
тех, кто покинул Сибирь.
Наказывали в специальном бараке, где стояла покатая скамья с отверс-
тиями для ног и рук. Приговор исполнял палач, который нередко назначался
из числа ссыльных. Перед наказанием арестант проходил медицинский ос-
мотр: врач должен был письменно дать заключение, сколько ударов может
выдержать приговоренный. После этого начиналась экзекуция. Палач уклады-
вал "клиента" на скамью, сдергивал штаны, привязывал его конечности и
вооружался плетью с тремя ременными хвостами. Рядом нес вахту врач с
каплями и настойками на тот случай, если жертву приходилось в спешном
порядке откачивать. Плеть должна была ложиться поперек тела и с каждым
ударом рассекать кожу, оставляя сине-багровые подтеки и кровоточащие ра-
ны. Через каждые пять ударов палач отдыхал полминуты, затем вновь брался
за ответственное дело. С окончанием воспитательной процедуры арестанту
помогали подняться, и врач участливо совал в его стучащие зубы стакан с
какой-то целебной жидкостью.
Закон - тайга, прокурор - медведь
История побегов полна примеров, когда узник таежных тюрем и лагерей,
не имея достаточного опыта и знаний местных условий, на вторые-третьи
сутки терял ориентировку, застревал в таежной глуши и умирал. Надеяться
на милосердие и помощь советских конвойных частей не приходилось. Слу-
чайно наткнувшись на обессилевшего зека, солдаты добивали его из караби-
на или автомата. Служебная инструкция ставила беглеца вне закона. Среди
лютой зимы погоня проходила формально, ибо беглый заключенный ставился в
один ряд с самоубийцами. Многие зоны были лишены мощных охранных пери-
метров, скрытых проволочных заграждений, контрольных полос. Они ограни-
чивались символическим забором с рядом колючей проволоки поверху.
Таежные зоны всегда считались беспредельными. Там "закон - тайга,
черпак - норма, а прокурор - медведь". Подобные лагеря занимались лесо-
заготовками и среди зеков назывались "курсами парикмахеров". В блатном
фольклоре они воспевались с особым рвением. Примером может служить ста-
рая лагерная песня "Колыма":
Я помню тот Ванинский порт
И крик парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные, мрачные трюмы.
От качки страдали зеки,
Ревела пучина морская.
Лежал впереди Магадан,
Столица Колымского края.
Не крики, а жалобный стон
Из каждой груди вырывался.
"Прощай навсегда, материк!"-
Ревел пароход, надрывался.
Прощайте и мать, и жена,
Ивы, малолетние дети.
Знать, горькую чашу до дна
Придется мне выпить на свете.
На сто километров тайга,
Где нет ни жилья, ни селений.
Машины не ходят туда,
Бредут, спотыкаясь, олени.
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа Черной планетой.
Сойдешь поневоле с ума,
Оттуда возврата уж нету.
Досрочно покинуть подобную зону могли лишь рецидивисты, для которых
здешний климат стал родным и привычным, за плечами которых - не один ры-
вок, а их тюремное дело перечеркнуто по диагонали красной полосой -
"склонен к побегу". Прежде чем "рвать ленту", то есть пускаться в бега,
зек запасался холодным оружием (как правило, тесаком), по возможности
компасом, прочной одеждой, веревками и запасом еды. Подготовить весь
этот "туристический" арсенал в одиночку, к тому же тайком от стукачей,
практически невозможно. Поэтому рецидивиста собирают в дорогу его верные
кореши, которые, как правило, первыми попадают под удар оперчасти.
Опытный беглец, потеряв в таежной глуши ориентировку, сразу же оста-
навливался и пытался восстановить ее с помощью компаса. Если такового
добыть не удалось, он пользовался различными природными признаками или
же организовывал кратковременную стоянку на сухом месте. В моховых ле-
сах, где землю сплошным ковром покрывает сфагнум, жадно впитывающий воду
(пятьсот частей воды на одну часть сухого вещества), даже временная ос-
тановка, не говоря уже о временном укрытии под самодельным навесом, счи-
тается небезопасной.
Очень трудно передвигаться среди завалов и буреломов, по густолесью,
заросшему кустарником. Кажущаяся схожесть обстановки (деревьев, складок
местности) дезориентировала беглеца, и он начинал двигаться по кругу, не
подозревая о своей ошибке. Опытный ходок мог ориентироваться без компа-
са. Скажем, по коре березы или сосны, которая на северной стороне тем-
нее, чем на южной. Причем, стволы деревьев имеют выделения с северной
стороны менее обильно, чем с южной. Все эти признаки отчетливо выражены
у отдельно стоящего дерева на поляне или опушке.
В теплое время двуногий обитатель тайги мог быстро соорудить простей-
ший навес. Он вбивал в землю два полутораметровых кола с развилками на
концах на расстоянии двух метров друг от друга. На развилки укладывал
толстую жердь. К ней под углом прислонял четыре-пять жердей и закреплял
веревкой или гибкими ветвями. Параллельно земле привязывались три-четыре
жерди-стропила, на которых, начиная снизу, черепицеобразно (так, чтобы
каждый последующий слой прикрывал нижележащий примерно до половины) ук-
ладывались лапник, ветви с густой листвой или кора. Из лапника или сухо-
го мха делалась подстилка. Навес окапывался неглубокой канавкой, чтобы
под него не затекала вода в случае дождя. Чтобы получить куски коры нуж-
