из общества, изолировался в суровой дикой глуши, где постепенно зверел и
сам. Он уже не надеялся когда-нибудь вернуться, и для многих это было
едва ли не самым страшным. Каторжанин умирал для родины, родных и преж-
них друзей. Безысходность терзала узника, его душа осознанно или подсоз-
нательно требовала перемен, а попросту - побега. Когда он в один из дней
уходил в бега, каторга говорила: "Он ушел менять свою судьбу". Если из-
менить судьбу не удавалось и беглец возвращался на круги своя, смиренно
ожидая плетей, все вздыхали: "Не подфартило". Сам смельчак стыдливо пря-
тал глаза, как бы стесняясь своей невезучести. При пожизненной каторге
побеги и отлучки считались неизбежным и даже необходимым злом. Это зло
сравнивали с предохранительным клапаном, который дает выход отчаянию и
сохраняет последнюю надежду. Отними у вечного узника последнюю надежду -
надежду вернуться с погоста, - и он станет непредсказуемым. В какой фор-
ме проявится его отчаяние, можно было лишь догадываться.
Нынешняя Россия надежно оберегает погост, с которого еще никто не
вернулся. Восстановив пожизненное заключение, она облюбовала для приго-
воренных остров Огненный с его странной и страшной славой. В глубине
дремучих вологодских лесов, где к человеку еще не успели привыкнуть,
ютится насыпной (т.е. искусственный) остров, окруженный со всех сторон
водой. Огненный родился в середине XVI века и был уготовлен для ссыльных
монахов. В 1962 году МВД РСФСР вернуло острову исправительно-трудовую
функцию, разместив на нем вышки и ряды колючей проволоки. Так в Бело-
зерском районе Вологодской области появилась колония особого режима, ко-
торая спустя тридцать лет станет "погостом" для вечных арестантов. Кроме
холодного северного неба, островитянам уже ничего не светит.
Съемку "Калины красной" Василий Шукшин решил начать именно с этих
мрачных мест. Свинцовое небо, спокойная и как бы уверенная в себе водная
гладь, серые крепостные стены с часовыми и деревянные мостки, разделяю-
щие ЭТОТ мир и ТОТ, навсегда увековечил кинематограф. Невдалеке от Ог-
ненного вытянулся еще один остров под издевательским именем Сладкий. На
Сладком живут стражи колонии со своими женами и детьми. Сейчас на нем
обитает чуть больше двухсот человек, которые охраняют и обслуживают сот-
ню "вечников". Эта малая часть суши лишена промышленности, и жители по-
неволе становятся и огородниками, и рыбаками, благо северный край полон
пресноводных щедрот. Сахар, мука и крупа на остров подвозятся гужевыми
повозками.
Хотя лагерь считается "отсидочным", и мощные производственные цехи
здесь не предусмотрены, зеки без работы не остаются. Им поручают шить
рукавицы, за которые причитается символическое вознаграждение. Этому не-
хитрому и почти единственному товару на Огненном предшествовали тапочки.
Их начинали шить еще в 60-х (вспомните Егора из "Калины красной", объяс-
нявшего огрубелость своих рук: "Мы тапочки шили-шили, шили-шили"), но
тогда они предназначались для ритуальных процессий, а проще говоря, для
покойников. Со временем от тапочек пришлось отказаться, чтобы уберечь
(!) психику арестанта. Волей-неволей зек вынужден потеть над этими осто-
чертевшими рукавицами: за отказ работать его попросту лишат ежедневной
прогулки, что ценится здесь превыше всего. На свежий воздух зек выходит
в двух случаях - на прогулку и по нужде. Последнего удовольствия у него
отнять не могут.
Остров помнит один-единственный побег, который завершится далеко не
лучшим образом. Один из заключенных дождался приезда на остров ассениза-
торской автомашины, выбрал момент, когда водитель отлучился на мину-
ту-другую, забрался в цистерну через верхний люк. Вернувшийся водитель
подогнал авто к тюремному нужнику, добросовестно откачал из него дерьмо
и начал оформлять документы на выезд. В эти минуты зек барахтался в не-
чистотах и, как он утверждал впоследствии, проклинал все на свете. На
контрольно-пропускном пункте цистерну никто не досматривал. Дежурный
офицер заглянул в кабину, под днище, ударил печатью и пожелал ассениза-
тору доброго пути. Беглец очень быстро стал задыхаться в фекальных испа-
рениях. Приоткрыв крышку люка, он жадно глотал воздух и мрачно отхарки-
вался. Автомобиль не спеша двигался по деревянному мостику, то и дело
подпрыгивая на грубых крепях. Вонючая жидкость колебалась, билась о
стенки, забивала уши, нос и глаза. Пленник даже не мог вытереть дерьмо с
лица: его руки так же были вымазаны нечистотами. Рискуя быть замеченным
и уже теряя сознание, бедный зек открыл крышку пошире. Единственным для
него утешением было то, что автомобиль все дальше и дальше удалялся от
зоны.
Недостачу "личного состава" Огненного выявили спустя несколько часов.
Так как лагерные владения размахом не отличались, охрана быстро убеди-
лась, что на острове пропавшего зека нет. В погоню за ассенизатором отп-
равился конвойный взвод. Он подоспел к тому моменту, когда автомобиль
уже приготовился слить дерьмо в фекальный отстойник. Прапорщик загрохо-
тал прикладом по металлическому боку цистерны и ласково спросил:
- Ты здесь, сволочь?
Ему ответила глубокая тишина.
- Может, уже захлебнулся? - предположил водитель. На его лице удачно
совмещались сочувствие и брезгливость. Один из служивых обошел цистерну:
еще чиста. Значит, зек еще там.
- Че, говном подавился? - басил прапорщик, передергивая затвор. - Бу-
ду считать до одного, после этого разнесу говновоз. Выныривай, сука!
В цистерне забулькало, крышка люка зашевелилась, и появился предмет,
напоминающий голову. Кто-то из конвоя начал громко икать и на всякий
случай вытащил носовой платок, другой отлучился в кусты как бы по нужде.
Водитель чуть не забился в истерике:
- Ты мне так бочку всю угадишь! Руками, руками не трогай! Вылезай по-
тихоньку, да руками не лапай. После тебя не отмоешь. Что же ты творишь,
гад? Не лапай!
Зек в нерешительности возился на цистерне, сея вокруг брызги и поте-
ки. Это жалкое зрелище всем быстро надоело. Водитель робко поинтересо-
вался у офицера: не сможет ли зек помыть его машину? Уж больно неэсте-
тично выглядела ассенизационная емкость. Покуривая "Приму" и щурясь на
небо, капитан философски заметил:
- Да не пыхти, дед. Дерьмо - оно и есть дерьмо. Подсохнет - само от-
валится. В другой раз смотри, кого в машину берешь. Или ты с этим гаври-
ком заодно? А, дед? Сливай свое повидло побыстрей и езжай за нами.
Водитель замер с гофрированным хоботом в руках:
- Это зачем же?
- А затем, что повезешь его. Или ты хочешь, чтобы мы его к себе в ка-
бину посадили?
Прапорщик заржал и похлопал шофера по плечу:
- Будет в кабине запах, как в парикмахерской.
- Вы что ж, его ко мне в кабину бросить хотите?
- Ага, к тебе на колени.
Оставив побледневшего водителя с его мыслями наедине, прапорщик подо-
шел к машине и крикнул беглецу, сидевшему на краю люка:
- Погодь слазить, гнида. Сейчас полезешь обратно.
Загаженное лицо зека перекосилось:
- Командир, я там задохнусь. Я пешком пойду. Сколько надо - столько и
пойду. Я в воду окунусь и помоюсь. Я в бочке подохну.
Когда цистерна опустела, водитель свернул хобот. Он понял шутку пра-
порщика и веселел на глазах. Офицер приказал зеку лезть в цистерну, а
шоферу - закрыть люк. Затем секунду подумал и великодушно разрешил оста-
вить бочку открытой. Но эта роскошь беглеца не успокоила. Защелкали зат-
воры, зек застонал:
- Не глумись, начальник, не терзай. Я уже свое получил, Я пешком пой-
ду, я даже побегу. Я не буду туда лезть.
Последние слова он прогудел уже из бочки. Слегка повозившись внутри,
постонав и поматерившись, зек затих. Офицер пошел к своему автомобилю и
бросил ассенизатору:
- По коням, золотарь. Поедешь впереди. Просигналим - остановишься.
Понял?
Вологодский конвой шутить не любил. Какое наказание постигло беглеца,
и так нахлебавшегося горя, осталось загадкой. Во всяком случае, три года
за побег ему не "припаяли".
Для узников Огненного начертан лишь один путь - в небо. Свое бренное
тело они обязаны оставить здесь - на местном погосте, самом мрачном
участке этих краев. На здешнем кладбище хоронят и зеков, и офицеров.
Только смерть способна их объединить. Под гранитным или мраморным надг-
робьем покоится тело служивого, под грубым перекосившимся крестом - ос-
танки "полосатого" жителя. На одних табличках - фамилия, имя и отчество,
на прочих - порядковый номер. То есть, здесь умирает не Иванов Иван Ива-
нович, а N 189 или подобный трехзначный субъект.
Но даже на острове Огненном красная полоса на тюремном деле арестанта
не теряет своего смысла. На острове также есть склонные к побегу. Ска-
жем, Равиль Дашкиев - тридцатишестилетний головорез, отправивший в
царство теней двух гражданских и одного офицера милиции. Последняя жерт-
ва - его гордость. Дашкиев получил высшую меру, но президентская комис-
сия по помилованию предложила президенту России подарить убийце жизнь.
Как казнь. Когда Дашкиеву зачитали указ о помиловании, он не поверил и
сказал что-то в таком духе: "Туфта. За это в живых не оставляют. Скажите
все, как есть. Я не трус и пойду под расстрел без истерик и припадков".
Дашкиев не верил в свою участь, пока его не привезли на этот остров.
Хотя еще в дороге его пробило сомнение: зачем тащить гражданина Дашкиева
за тысячи километров, если по России есть масса тюрем, где исполняют
"вышку"? На Огненном Равиль перестал быть гражданином Российской Федера-
ции. Всех здешних "полосатиков" не касаются ни избирательная компания,
ни перепись населения. Для России они юридически умерли. Первые десять
лет узники острова содержатся в тесных тюремных камерах, затем их могут
поместить в помещения общего типа.
Форма внутренней службы на Равиля Дашкиева действует как красная
тряпка на быка. Он озлоблен до предела и уже давно перестал различать,
кто перед ним
- прапорщик, капитан или майор.
- Я убью тебя, падла! - кричит он офицеру. - Мне нас...ть на вас
всех. Я убегу отсюда!
Обыск вещей Дашкиева не бывает напрасным. Всякий раз у него находят
то нож, то веревку, то заточку. Узник не расстается с мыслью о побеге и
даже не утруждает себя эти помыслы скрывать. Он ежедневно по сотне раз
отнимается от пола, а однажды даже попросил администрацию лагеря разре-
шить ему легкие пробежки по острову. Дашкиеву предложили бегать в нужник
и обратно. Было время, когда зек играл с охраной в откровенность:
- Зачем вы нас кормите? Где-то дети и старики пухнут с голодухи, а
нам мешками жратву гонят. Ведь мы же трупы, живые ходячие трупы. А вы по
кладбищу ходите, мертвецов охраняете, чтобы они не разбежались и не пе-
редохли в лесу. Перестреляйте нас всех и спишите все на массовый побег.
Вас никто не осудит, а народ "спасибо" скажет. Или боитесь без работы
остаться? Начните с меня. Неужели мне нужно убить часового и попробовать
убежать, чтобы получить свои пайковые девять или сколько-то там граммов?
Равиль Зуферович написал письмо президенту России, где просил восста-
новить для него прежний приговор областного суда, то есть расстрелять.
Он также желал отправиться в окопы Чечни, где гибнут "молодые пацаны,
еще бабы голой не видавшие". Дашкиев хотел (в письме, по крайней мере)
умереть на поле брани, а не на забытом всеми острове. Письмо по традиции
попало к лагерным цензорам и дальше бетонного ограждения не ушло.
Вор в законе Михайлов по кличке Соленый - попадают на остров и блат-
ные знаменитости - реагирует на пожизненное заточение не так остро. Сво-
бодное время он коротает перед экраном видеодвойки "Сони", которую не
поленились передать для него верные братки. Огрубевшая душа рецидивиста
с двадцатилетним лагерным стажем не лишена сентиментальности: Соленый
любит мелодрамы, где бурлят страсти, лихо закручивается любовная интрига
