дел все свое посольство в Бонне и все консульства в полном составе поме-
няло! И вот уже фотография новой вывески у нашего мюнхенского консула-
та... Смотри: "Генеральное консульство России в Мюнхене". Понял? Не "Со-
юза Советских Социалистических Республик", а России! Может быть, хоть
что-то переменилось?.. Может, сдать эти бабки нашим новым официальным
властям? А?
- А вот на-ко, выкуси! - говорит Нартай и сует мне в нос маленькую,
смуглую фигу. - Ты эти новые власти видел?! Ты про них что-нибудь зна-
ешь?! А может, они хуже прежних?! Нет уж, хрен вам! Раз я теперь один за
эти деньги отвечаю, я сам и решу, что с ними делать!
...А наутро сидим, завтракаем вшестером - Петер, Наташа, Катька,
Джефф, Нартайчик и я.
Самолет у Катьки с Джеффом только в шесть часов вечера, времени у нас
еще навалом, сидим, треплемся про будущее Катькино житье-бытье в Амери-
ке.
Петер все похмелиться порывается - он с вечера перекушал малость, и
клянчит у Наташи хотя бы бутылку пива. А она ему не дает. Ну, как обыч-
но...
И вдруг Нартай спрашивает:
- Джефф! У тебя бабки есть?
- Нет, - говорит Джефф. - Они уже умерли. Но с ребенком нам будет по-
могать моя мама.
- Вот бестолочь! - говорит Нартай. - Я тебя спрашиваю - у тебя деньги
есть?
- Сколько тебе? - и Джефф тут же с готовностью лезет в карман.
- Тьфу ты! - начинает злиться Нартай. - Я тебя спрашиваю - в Америке
у тебя есть деньги? На что вы собираетесь ребенка воспитывать?
- А-а-а... - наконец врубается Джефф, обнимает Катьку за плечи и улы-
бается. - Нет, Нартай. В Америке у меня денег нет. Только ежемесячное
жалование. И сейчас, в связи с женитьбой на Кате, оно у меня станет дол-
ларов на двести меньше. Но я думаю, что нам его хватит. Первые два или
три года будет немножко трудно, но потом...
- Потом - суп с котом, - обрывает его Нартай. - Для ребенка первые
три года - самое главное! Это я по своим сестрам знаю. Ладно...
Он наклоняется, достает из-под стола большую обувную коробку фирмы
"Дайхманн" и ставит ее на стол.
- Вот вам с Катькой свадебный подарок от всего личного состава бывшей
советской воинской части сто пятьдесят шесть двести пятьдесят четыре.
Даже не столько вам, сколько вашему будущему ребенку. И чтобы ему ни в
чем никакого отказа! Ребенок - есть ребенок...
И снимает крышку с коробки. А там...
Знаете, в телевизионных американских боевиках почти всегда действует
такой деловой чемоданчик - атташе-кейс. С миллионом долларов. Кто-то
обязательно открывает его, а там - пачки, пачки... И вот, сколько бы раз
ни смотрел, все равно - производит впечатление! Хоть нас всю жизнь и
воспитывали в презрении к деньгам и почтении к идее.
Так вот, когда Нартай снял крышку с обувной коробки, когда все увиде-
ли, что там такое - так все обалдели! Настоящий шок. Немая сцена из "Ре-
визора".
Уж на что я был подготовлен... Не к поступку Нартая - к виду этих де-
нег. Сам ночью помогал складывать их по сотне штук в пачку. И точно пом-
ню, что офицерских пятидесяток была одна пачка и шесть пачек двадцати-
марковых купюр. А десятимарковых - явно солдатских, ровно пятьдесят семь
пачек. Оставшиеся триста сорок марок лежали сверху, россыпью.
Так вот, я и говорю, уж на что я был подготовлен, и то сижу, не могу
слова вымолвить...
Наташа побледнела, уцепилась за стол руками, чтобы со стула не
упасть... Ну, совсем плохо старухе!
У Петера нижняя челюсть отвисла - вот-вот протез выпадет! Замер, как
истукан.
Джефф, как улыбался до того, как Нартай открыл коробку, - так и улы-
бается. Только теперь - тупо и бессмысленно. Будто эта улыбка примерзла
к нему.
И только одна наша Катька, железная наша подружка, смотрит на эту ту-
чу денег своим красивым и печальным глазом, отрицательно качает головой
и тихонько отодвигает эту коробку от себя.
Тогда Нартай берет ее ладони в свои руки и тихо говорит только ей од-
ной:
- Катюшка... Когда-то копыта коней моих предков... Ты знаешь, как там
дальше. Так вот, я тебе клянусь, эти деньги - чистые. На них должны были
купить памятник ребятам, погибшим ни за что, ни про что... Но разве мож-
но купить память о мертвых? О них или помнят, или забывают. И тогда не
помогают никакие памятники. Возьми эти деньги для своего ребенка. Научи
его помнить о хороших людях, которым не удалось дожить до светлого часа.
Сделай из своего ребенка доброго, настоящего человека, и это будет самым
лучшим памятником тем мертвым ребятам...
Отпускает Катькины руки, встает из-за стола и уже всем говорит:
- Остальное вам Эдька расскажет. А мне нужно звонить на озеро. Там
Лори ждет моего звонка. Я обещал...
Через час пришедшая в себя старая, толстенькая Наташа на всех доступ-
ных ей языках орала, что никуда не отпустит "свою" беременную девочку с
такими огромными наличными деньгами! Что никто в мире не возит с собой
деньги в карманах!.. Наконец, когда она объяснила всем нам, что мы дикие
люди, она посадила Катьку в машину, забрала коробку с деньгами и помча-
лась в наш местный банк.
Там она обменяла Катькины марки на доллары, доллары на именной чек,
заставила Катьку расписаться в сотне банковских бумаг, и вместе с чеком
на имя фрау Катерины Гуревич привезла Катьку обратно в "Китцингер-хоф".
К их возвращению мы, все четверо мужиков - Петер, Джефф, Нартай и я,
были уже такие пьяные, мы успели уже так накушаться, что даже, когда во
второй половине дня пришла пора ехать в аэропорт, выяснилось, что кроме
Наташи никто за рулем сидеть не может. А нам нужны были две машины. И
пришлось вызывать Уве Зергельхубера с его "мерседесом"...
А потом, перед отлетом, было море слез, трепотни и разных криков и
обещаний, и к нам даже подошли двое полицейских и спросили - все ли у
нас в порядке?..
Эти засранцы - Катька и Джефф, позвонили нам из Нью-Йорка, прямо из
аэропорта Кеннеди, как только приземлились и получили багаж.
Им даже в голову не пришло учесть разницу во времени! Ну, Джефф -
пьяный был... Хотя за семь часов полета, если не добавлять, тоже можно
было немного протрезветь. Но Катька-то, существо четкое и на редкость
деликатное, могла бы сообразить, что если у них в Нью-Йорке сейчас вечер
только начинается, то у нас в "Китцингер-хофе" уже очень глубокая ночь!
Тем более что эти счастливые говнюки обязательно хотели поговорить с
каждым из нас...
Часть Двадцать Пятая,
рассказанная Автором, - о том, как приход Новой Власти и возникнове-
ние Новой Жизни в одной, отдельно взятой стране, резко меняет судьбы
своих граждан, находящихся даже в других государствах...
- Если бы вы видели, как старикам Китцингерам понравились ваши мос-
ковские подарки! - сказал мне Эдик. - Наташа полдня ходила с мокрыми
глазами, а потом позвала к себе все семейство Зергельхуберов, торжест-
венно показывала им рушник и рассказывала про Украину. Конечно, то, что
она помнит... А Петер всем налил по десять граммов вашей "Горилки", а
остальное спрятал куда-то. Он заявил, что "Горилку" ему привез самый
главный русский писатель к Рождеству. Что, правда, потом не помешало ему
нализаться обыкновенным "Корном".
- Как была воспринята матрешка с лицом Горбачева!?
- Ох, черт... Не хотел говорить, но раз уж вы сами... Матрешка произ-
вела чуточку обратный эффект, - смущенно сказал Эдик.
- Мне хотелось, чтобы это выглядело посмешнее, - огорчился я. - Я ду-
мал, что у него хватит чувства юмора...
- Юмора у него почти всегда хватает, - сказал Эдик. - Это вам не На-
таша, которая все воспринимает в масштабе один к одному. И все понимает
буквально. Но с горбачевской матрешкой мы, конечно, с вами завалили
ухо... Дело в том, что немцы обожают Горбачева! Раз он разрушил Берлинс-
кую стену - он для них уже святой!.. А когда у него отобрали прези-
дентство - они вообще возвели его в ранг великомученика... Вы-то этого
могли не знать, а я должен был помнить. И старик жутко обиделся за Миха-
ила Сергеевича!
- Жаль. Не следовало мне дарить эту матрешку... - сказал я. - Я на-
чисто не верю в святость Горбачева и уж совсем не считаю его великомуче-
ником, но человек, сумевший развалить эту кровавую стену в Берлине и
прекратить войну в Афганистане, достоин уважения. Тут твой Петер прав! А
я, старый дурак...
- Вот, кстати! - перебил меня Эдик. - Никогда не говорите при бавар-
цах о себе - "старый дурак". Или - "ах, я недотепа!" Они это воспринима-
ют точно так же, как наша дорогая Наташа Китцингер. Раз человек сам о
себе говорит "старый дурак" или "недотепа", значит, он и есть - дурак и
недотепа. Так к нему и нужно относиться.
- Очень мило, - пробормотал я.
- Но вы не огорчайтесь. Старики ждут не дождутся, когда вы приедете к
ним в гости. Я им рассказал, что вы заняты на съемках фильма, а Наташа
просила передать, что вы даже можете жить в "Китцингер-хофе". И заметьте
себе - бесплатно! А для Наташи такое решение равносильно подвигу.
- Спасибо.
- Они вообще хотят пригласить вас на Рождество. Здесь к Рождеству от-
носятся очень серьезно. Вы уже видели, как преобразился Мюнхен?
- Потрясающе!.. - искренне восхитился я.
- То ли еще будет! - пообещал Эдик.
- Эдик! Ты все-таки - мерзавец! Ты заговариваешь мне зубы, вместо то-
го чтобы рассказать, что было после отлета Кати и Джеффа. Мне всегда
нужно из тебя вытягивать в час по чайной ложке. Тебе так нужны унижения
пожилого человека?
- Нет, нет, что вы?! - быстро возразил Эдик. - Никаких унижений! Ос-
тавайтесь гордым и неприступным!.. Унижения в любом возрасте ужасно
вредны.
...Сразу после отлета Кати и Джеффа наворот событий принял какие-то
стремительные темпы.
Уже на следующий день в "Китцингер-хофе" раздался телефонный звонок.
Женский голос по-английски и по-русски попросил господина Эдуарда Петро-
ва.
Петер ни черта не понял, кроме "Эдуарда Петрова", и заорал на весь
олений загон:
- Эдди! Ком цу мир! Абель шнель!.. Телефон!
Наташа и Нартай уехали в гешефт сдавать салями и подкупить кое-какие
продукты для дома.
Петер таскал в олений загон корм для молодняка, поил молоком из соски
только что народившихся оленят...
А Эдик - в грязных резиновых сапогах, в старом комбинезоне Петера и
заскорузлых рукавицах - чистил коровник. На голове у него по уши и брови
была натянута древняя спортивная вязаная шапочка Наташи - чтобы волосы
не пропахли навозом, как сказала Наташа.
Верхняя губа Эдика была еще вздута после той ночи у югославского вон-
хайма, и поэтому о работе на Мариенплац в ближайшую неделю не могло быть
и речи.
- Эдди! Телефон фюр дих!.. Мать-перемать, тра-та-та-та!.. - орал Пе-
тер, расцвечивая немецкую фразу русским матом.
Чтобы не идти к домашнему аппарату в грязных сапогах, Эдик бросил ви-
лы, стянул рукавицы и побежал в олений загон к Петеру.
Петер протянул Эдику маленькую трубку своего любимого радиотелефона,
и Эдик привычно и машинально сказал по-немецки:
- Петров. Я-а, битте!
- Господин Петров? Здравствуйте. С вами говорят из Мюнхенского отде-
ления Московского бюро добрых услуг. Выполняем заказ по вашей письменной
заявке, присланной нам в Москву еще в августе этого года. Просим проще-
ния, но если учесть события последних месяцев в нашей стране...
- Простите... - сказал Эдик в полной растерянности. - Вы не ошиблись?
Какая заявка!.. Какой заказ?..
- Бабу из Москвы заказывали? - впрямую спросил женский голос.
Вот тут Эдику, стоящему посредине раскисшего от осенних дождей
оленьего загона - в резиновых сапогах, перемазанных коровьей навозной
жижей, в грязном огромном комбинезоне Петера, с дурацкой Наташиной ша-
почкой на голове, - вдруг показалось, что он узнает почти забытые инто-
нации этого женского голоса. Еще не веря самому себе, он неуверенно
спросил:
- Юлька?.. Ты?
- Я прошу прощения, господин Петров, - холодно произнес женский голос
