вами, перекусить - запросто!
- Тогда не надо, - сказал я. - Тогда лучше объясни, как ты узнал, что
я прилетаю. А то все это выглядит чуточку фантастически.
- Никакой фантастики! Вчера вечером позвонил Виктор - помните, тот
толстый переводчик из кинофирмы? Вы меня еще в последний день с ним поз-
накомили...
- Помню.
- А мы потом несколько раз встречались... Он нам кое-какие документы
и справки на немецкий переводил. Он мне и сказал: "А ты знаешь, кто
завтра прилетает?" Я говорю: "Не может быть!" А он говорит: "Точно! Факс
получен". И сообщает мне номер вашего рейса и отель, где вы будете жить.
Ну, я ему и говорю: "Витя! Ты скажи там в этой фирме, чтобы они свою ма-
шину не гоняли на аэродром". Я, дескать, сам встречу. Вот и все...
Отельчик находился на Терезиенштрассе. Он был подешевле и похуже "Ро-
зенгартена", в котором я жил в августе, но это был все-таки почти самый
центр мюнхенского Швабинга.
Эдик затащил мои чемоданы в крохотную комнатку с узенькой постелью,
телефоном и душем, и деловито посмотрел на часы:
- Значит так... Виктор просил передать, что до пяти часов вечера вы
свободны. А потом за вами заедут из фирмы, повезут знакомить с режиссе-
ром и смотреть уже отснятый материал. Вечером у вас ужин с их на-
чальством. Сейчас ровно десять часов. По-мюнхенски. Так что времени у
вас - навалом!
- Эдик! - не выдержал я. - Все-таки ты жуткий сукин сын, Эдик! Почему
ты мне не говоришь, что с Нартаем, с Катей, с этими вашими стариками -
Наташей и Петером? Здоров ли ваш танк?..
- Я же сказал вам, что все в порядке, - рассмеялся Эдик. - И я вам
потом все подробно расскажу. Не торопитесь.
- Но хоть какой-нибудь ответ из Союза пришел?.. Появился ли, наконец,
Джефф Келли?.. И вообще, что у вас здесь происходит?! Я слышал, что ка-
кие-то подонки - неонацисты, бритоголовое хулиганье, вроде наших "любе-
ров", - громят общежития иностранцев, жгут дома!..
- Ну, вы даете! - чуточку более нервно, чем я ожидал, сказал мне
Эдик. - Вам было бы приятно, если бы я ваш сценарий или вашу книжку стал
бы читать с конца? А потом кусочек из середины. А уж потом заглянул бы в
начало!.. Наверное, вы бы меня послали куда подальше... А мне вы поче-
му-то хотите весь кайф сломать?! Идемте, пожрем где-нибудь. У меня с ут-
ра маковой росинки во рту не было. Я вас приглашаю. О'кей?
Мы сидели неподалеку от моего нового отеля, на этой же улице, в почти
пустом еврейском ресторанчике "Манон".
Я ел, конечно же, фаршированную рыбу и пил дикой крепости водку "Пей-
саховку".
Эдик заказал себе салат и отварную говядину с хреном. Пил только ми-
неральную воду.
- Эдик, - сказал я, прикончив свою "Пейсаховку". - Попроси принести
мне еще этой водки. И пусть сразу тащат двойную порцию.
Эдик обеспокоенно посмотрел на меня:
- Успеете оклематься до вечера?
- Во сколько, ты сказал, они приедут за мной?
- В пять.
- Наверное, успею.
- Вы перевели часы?
- Да.
- Ну, смотрите... - и Эдик заказал мне еще "доппель-водку".
По нашим понятиям, этот "доппель" был смехотворен и, отхлебнув сразу
половину, я сказал Эдику:
- Давай дальше.
- А дальше... - продолжил Эдик, - возвращаемся мы как-то поздно вече-
ром, часам к двенадцати, с Мариенплац в "Китцингер-хоф", а нас встречают
Наташа с Петером. Не спят! Обычно они в это время уже пятый сон видят.
Встают-то в пять утра... А тут - не спят. И оба какие-то смурные. И Пе-
тер - трезвый, как стеклышко!
- Эдик, - говорит мне Наташа. - Тут к тебе недавно приезжали два тво-
их друга.
- На девятьсот сорок четвертом "порше", - мрачно так добавляет Петер.
- Белого цвета...
А "порш" - это один из самых дорогих автомобилей здесь. Тысяч на пол-
тораста марок... Тем более девятьсот сорок четвертый!
- И оставили тебе это письмо, - говорит Наташа и протягивает мне сло-
женный вчетверо листок без конверта.
Я разворачиваю этот листок и читаю: "Не забывай друзей, Эдик!" И под-
пись - "Саня и Яцек".
- Один из них, такой лысый с круглым лицом, хорошо разговаривает
по-немецки. Но с каким-то восточным акцентом. Как поляк, - говорит Ната-
ша.
- Он и есть поляк, - говорю. - А второй?
- А второй только смеялся и говорил с поляком по-русски.
Мои - Катька с Нартайчиком - стоят, ни гу-гу. Они уже все просекли,
кто это к нам приезжал, и теперь стоят и молчат в тряпочку. Катька у нас
уже в курсе была... Мы друг с другом никогда не темним. Ну, я улыбаюсь,
вроде - все прекрасно, и спрашиваю:
- Наташа, а ты хоть немного поняла, что тот говорил по-русски?
- Почему "немного"? - обиделась Наташа. - Я теперь все понимаю. Он
сказал: "Эдик получит это письмо - очень обрадуется!" Ты, действительно,
рад, Эдик?
- Я просто в восторге, - отвечаю.
- Не похоже, - говорит Петер и уходит спать.
Тут Наташа, которая понимает все буквально, поджимает губки, как
всегда, когда ей что-то не по душе, и говорит:
- А мне они не понравились. - И со значением добавляет: - И Петеру
тоже! У них были лживые глаза.
Она так и сказала - "лживые глаза". И вслед за Петером отправляется
спать.
А мы остаемся втроем. И идем в сарай, в мою комнатку ужинать. Как го-
ворится, "у нас с собой было".
Вскипятив воду в электрическом чайнике, сотворили себе чайку. Катька
бутербродов наделала. Сидим, ужинаем.
Тут же письмецо это лежит, в одну строчечку.
- Это те самые? - спрашивает Катька.
- Они, родимые... - говорю.
Нартай молчит, чай прихлебывает. Выискал какую-то щербинку на столе и
так внимательно ее разглядывает.
- Может быть, рассказать все Клаусу? - спрашивает Катя. - Он все-таки
полицейский. Пусть они примут какие-то меры...
Тут Нартай поднимает голову. Глаз не видно - одни щелочки! А там та-
кая злоба, что даже не по себе становится. И говорит:
- Советский человек - он повсюду советский! Наверное, это уже не выт-
равить. Куда угодно побежит жаловаться - в профком, в партком, в мили-
цию. Лишь бы самому ни хрена не делать! Ты же столько времени прожила в
Израиле, который сам себя прекрасно защищает и никому не жалуется... Что
же ты там ничему не научилась?! Нужен нам твой Клаус, как рыбке - зон-
тик! Клаус - полицейский. Ему скажешь пять слов, а он из тебя еще
пятьдесят вытащит... Узнают про танк и нашим старикам так жопу намылят,
что они помрут на десять лет раньше времени. Этого ты хочешь? Или, чтобы
твой Клаус здесь, в "Китцингер-хофе", круглосуточный пост установил?
- Ладно, не выступай, - говорит ему Катька. - Я сказала первое, что
пришло в голову. Твои предложения?
Тут Нартайчик малость сник, но злости в нем не убавилось:
- Нет у меня сейчас никаких предложений... Я только одно знаю: мы са-
ми себя должны защитить! И стариков наших сберечь... Я за этих стариков
кому хочешь глотку перегрызу!
- Погодите, погодите!.. - говорю я им. - Вы-то тут при чем? Ни Саня,
ни Яцек тебя, Нартай, никогда не видели. Они видели только танк. А куда
этот танк подевался - они понятия не имеют. Про тебя, Катька, они даже
не слышали... Значит, остаюсь один я, кому они могут предъявить счет...
- Во дурак! - говорит Катька. - А "ты" - это не "мы", что ли?
- Ну, человек вверх ногами стоит, Катя! Несколько часов в день! - го-
ворит Нартай. - Это же никакие мозги не выдержат!.. Я ему сколько раз
говорил: "Не перегружайся, Эдик..." Ему же никак не дотумкать, что на
Мариенплац мы приезжаем втроем, уезжаем втроем, а когда он работает, я
вообще кручусь вокруг него, как вошь на гребешке! То-то нас так трудно
всех троих вычислить...
- Да, - говорю. - Я об этом не подумал. Извините, ребята...
- Ладно! Что-нибудь сообразим, - говорит Нартай. - Иди, Катька,
спать. Нет, подожди... Я тебя провожу. А ты, Эдик, не ложись пока. Я
сейчас...
Он уходит провожать Катерину, а я начинаю мыть посуду. А его все нет
и нет. Я уже начинаю было волноваться, но тут дверь распахивается и на
пороге возникает Нартай.
- Ну-ка, помоги мне, Эдик.
На одном плече у него автомат АК-47 - родной товарищ Калашников, на
другом - солдатский вещевой мешок. В левой руке ракетница, в правой -
цинковая коробка с патронами.
Я снимаю у него с плеча вещмешок, а он тяжеленный, килограмм на двад-
цать! Беру у него из рук коробку с патронами и спрашиваю:
- Ты чего это сюда весь арсенал из танка притащил?
А он вместо ответа говорит:
- Ты с вещмешком поосторожнее! Не бросай на пол. Положи на кровать.
Освобождается от автомата, кладет ракетницу на стол и начинает разг-
ружать вещмешок. Вытаскивает оттуда четыре снаряженных рожка для автома-
та, картонную коробку с сигнальными ракетами и пять осколочных гранат
Ф-1.
- Ты в своем уме?! - спрашиваю.
А он не отвечает, сопит и в мешке роется. И вдруг вытаскивает оттуда
здоровенный пушечный снаряд! И говорит:
- Хорошо, что я парочку холостых зарядов захватил. Глядишь, и приго-
дятся... Я там на всякий случай орудие уже расчехлил и разблокировал. А
один снаряд уже и в патронник заслал. С ним можно будет такой шухер уст-
роить, что все "Сани" и "Яцеки" обосрутся от страха!.. А второй вот сюда
приволок. Надо нам, Эдька, подумать с тобой, как из него мину сделать. И
установить ее на подъезде к "Китцингер-хофу". С дистанционным управлени-
ем. И запрограммировать ее только на тот белый "порш". На девятьсот со-
рок четвертый. Сам понимаешь, я при Катьке не хотел... Одно дело - раз-
говоры всякие, а другое - когда она реально увидит оружие. Начнет дер-
гаться, нервничать. А в ее положении сейчас это категорически противопо-
казано! Я помню, когда моя старшая сестра была беременна...
А я чуть не плачу от отчаяния!
Вы знаете, у него даже на полсекунды сомнения не возникли - можно это
делать или нельзя!.. Этот героический казахский малыш даже на мгновение
не вспомнил - где мы, кто мы и что будет дальше. Он знал только одно -
своих надо защищать любой ценой!!!
И понял я, что от глобальной беды нас теперь может спасти только мое
волевое решение. Я как заору на него:
- А ну, неси это все обратно к чертовой матери, джигит хуев! Не хва-
тает еще, чтобы ты тут, в центре Баварии, в девяносто первом году из
пушки палил и дороги минировал!.. Ишь, партизан казахский выискался! И
только попробуй сейчас вякнуть мне про "копыта коней моих предков"!..
А на следующий день приезжает к нам Клаус Зергельхубер - тот поли-
цейский, который сохнет по нашей Катьке, несмотря на уже довольно замет-
ный ее животик, и рассказывает, что на севере Германии, в бывшей ГДР,
молодые нацисты жгут и громят азилянтские вонхаймы - общежития для бе-
женцев из Турции, из Румынии, из Союза, из Албании.... Ну, короче, отов-
сюду, откуда обычно бегут.
И уже есть жертвы. И даже женщины и дети. А на такие акции полиции
оружие не выдают. Запрещено. Только дубинки и водометы. Ну, еще каски и
щиты прозрачные. У нацистов же - пистолеты, ножи, кастеты!.. Поэтому уже
семьдесят четыре полицейских по кранкенхаузам валяются. По больницам,
значит... А один полицейский - совсем пацан - уже умер. Его нацисты це-
пями забили.
Но самое главное оружие у бритоголовых - бутылки с зажигательной
смесью. И у этой смеси русское название - "Молотов-коктейль". Поэтому,
думает Клаус, фашизм и коммунизм растут в одном огороде, на одной гряд-
ке.
- Какое счастье, что у нас в Баварии этого произойти не может! -
восклицает Наташа. И смотрит на Петера.
Она хоть и хозяйка в доме, хоть и орет на Петера, и постоянно пытает-
ся им руководить, но в серьезных делах для нее Петер - царь, и бог, и
воинский начальник. Как Петер скажет, так и будет.
А Петер машет рукой и говорит:
- Может! Эта зараза родилась в Баварии в тридцать третьем году, так
почему бы ей не вернуться сюда в девяносто первом?
И Клаус подтверждает:
- К сожалению, может. Я поэтому сегодня и заехал к вам. У нас есть
