сел на пассажирское кресло, и только после этого завел двигатель.
Аккуратно и мягко выехал на автобан, вписался в общий поток и негром-
ко сказал Эдику:
- Когда я говорил про страну и про то, что мне доверено, я чего имел
в виду, Эдик? Я думал про людей, которые живут в этой стране... А их
почти двести восемьдесят миллионов. А я - один. И у меня в руках, ети их
мать, секретные военные документы. Да еще стратегические! Они, может,
этим двумстам восьмидесяти миллионам такой беды наделают, что тебе твой
Афган воскресной прогулкой покажется. Так что теперь я это дело сам себе
доверил. Вот о чем я, Эдик. А ты мне политинформацию толкать взялся...
Эдик замолчал. Сидел, закрыв глаза, пытался унять дрожь, проглотить
застрявший в горле комок.
- И еще... - ухмыльнулся Нартай. - Мне кажется, ты слишком много ре-
петируешь и работаешь. Считай, несколько часов в день вверх ногами и
вниз головой стоишь... Малость глупеешь. А может, у тебя это от курева?
Ты бы поберегся, Эдик, а?
...В "Китценгер-хофе" светло-зеленый "фольксваген-пассат" был тор-
жественно обмыт "Корном", белым итальянским вином, несколькими рюмочками
яичного ликера, а также отполирован "Аугустинером-Гольд" и уже со следу-
ющего дня стал незаменимым и полноправным членом семьи всего китцин-
гер-хофского народонаселения.
Даже старая Наташа Китцингер, известная своим упрямым баварским кон-
серватизмом, убедившись в том, что "фольксваген" чуть ли не вдвое вмес-
тительнее ее голубого "форда", раз в неделю загружала "пассат" картонны-
ми коробками с изготовленными Петером колбасами, садилась за руль
"фольксвагена" и уезжала на нем сдавать свою продукцию в магазин.
К концу месяца Наташа вооружалась очками и электронным калькулятором
и по своим предварительным записям производила скрупулезнейший расчет
проеханных ею километров и истраченного на эти километры бензина. Стои-
мость бензина она вычитала из общей суммы квартирной платы Эдика и нас-
тойчиво заставляла всех проверять ее записи.
Со второй половины дня "фольксваген-пассат" грузился Катиной гитарой,
сумкой с костюмами для выступления и чудо-столиком Эдика.
Эдик садился за руль, Нартай рядом, Катя сзади, и они ехали в Мюнхен
на работу. Парковались обычно в каком-нибудь переулочке рядом с Мариенп-
лац, переодевались прямо в машине и выходили на Кауфингерштрассе, чтобы,
отработав несколько часов до изнеможения, поздним вечером, а то и ночью
голодными, осипшими, вымотанными возвратиться в "Китцингер-хоф".
С появлением "фольксвагена" отпала необходимость оставлять реквизит в
кнайпе, где работала та самая кельнерша Хайди - с потрясающей попочкой и
титечками, как говорил Эдик, - а следовательно, отпала необходимость
платить ежедневные пять марок хозяину кнайпы. Правда, исчезла и частая
возможность видеть Хайди, которой, кажется, уже был вполне достаточен
словарный запас Эдика, чтобы в постели с ним обходиться без переводчи-
ка...
- Эта Хайди на тебя так дышит, так дышит, что я не могу на это без
смеха смотреть! - завистливо говорил Нартай.
- А ты не смотри, - отвечал ему Эдик. - Кстати! Когда работаем на Ма-
риенплац, когда ты ассистируешь, когда вокруг стоит толпа зрителей - че-
го ты ходишь с похоронной мордой? Ты можешь хоть раз улыбнуться?
- Нет, - говорил Нартай.
- Почему?!
- Я не улыбаюсь посторонним людям, - говорил Нартай. - И прекрати ку-
рить в машине. Дышать нечем! Катька, скажи ему!..
- Пусть курит. Оставь его в покое, Нартайчик, - хриплым, усталым го-
лосом говорила Катя.
- Тебе хочется, чтобы твой ребенок родился сразу же с прокуренными
легкими?! - возмущался Нартай.
- Слушай! Когда вы с Петером начинаете жрать водку - мы с Катькой те-
бе что-нибудь говорим? - спрашивал Эдик Нартая.
- А ты, что - не пьешь?! В сторонке стоишь?
- Я выпил рюмку-другую - и в койку. А вы со стариком, пока пузырь не
прикончите, не можете оторваться друг от друга.
- Ну и что тут такого?! Я ему уважение оказываю, а
он - мне...
- Черт побери! Откуда в тебе-то это чисто российско-ханыжное: "Ты ме-
ня уважаешь?.." - удивлялся Эдик.
- "Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая
Русь!.." - пел в таких случаях Нартай.
- Нартайчик, солнце мое, объясни мне, дуре малограмотной, а вот, ког-
да вы со стариком надираетесь своим "Корном", о чем вы потом полночи ля-
лякаете? - поинтересовалась Катя.
- Как это "о чем"?.. Он - танкист, и я - танкист. Что же нам и пого-
ворить не о чем? - пожимал плечами Нартай. - Иногда я ему рассказываю
историю казахского народа...
Ждали ответа от Горбачева. Ждали ответа от Назарбаева. От министра
обороны. От Прокуратуры Советского Союза.
И все письма отправляли в Союз правильно - то через русских туристов,
то через деловых людей, которых сюда хлынуло видимо-невидимо. Одно время
чуть ли не каждый день в аэропорт мотались.
А ответов все не было и не было...
Часть Девятнадцатая,
рассказанная Автором, - о том, как, к сожалению, полиция обратила из-
лишне серьезное внимание на некоторых обитателей "Китцингер-хофа"...
- А от Джеффа не было никакого ответа... - грустно сказала мне Катя.
Мы сидели с ней у обочины китцингеровских владений, на краю большого
поля, взгромоздившись на огромный силосный бурт - метров сорока в длину,
десяти в ширину и не меньше двух в высоту.
От дождей бурт был укрыт широкими полотнищами толстой полиэтиленовой
пленки, а чтобы ветер не разметал их в разные стороны, полотнища были
придавлены отбегавшими свой срок автомобильными колесами. Их там, на
этом бурте, было штук сто!
По невзыскательным советским параметрам в этих выброшенных колесах
жизни было не меньше, чем на десять-пятнадцать тысяч километров. Попади
они в руки нашего нищего и затравленного российского автовладельца - они
бы еще года три служили ему верой и правдой.
Ночь была теплая и лунная, и с высоты силосного бурта нам с Катей бы-
ло хорошо видно, как, негромко урча двигателем и мерно покачивая пушкой,
танк быстро и ловко тащил за собой здоровенный многолемешный плуг, вспа-
хивая поле с какой-то невероятной, рекордной скоростью!
Эдик и старый Петер стояли на запятках широкозахватного плуга - сле-
дили за тем, чтобы лемехи не выскакивали из земли. На головах у Петера и
Эдика были надеты шлемофоны, подключенные к переговорному устройству
танка. Нартай еще с вечера удлинил соединительные колодки этих шлемофо-
нов пятнадцатиметровым тонким кабелем, и теперь Нартай, сидящий внутри
танка, и Петер с Эдиком, едущие на плуге, могли разговаривать между со-
бой и корректировать действия друг друга.
В голубом лунном свете Петер и Эдик в своих шлемофонах казались пер-
сонажами из какого-то фантастического фильма Спилберга.
- Этот проклятый Джефф исчез, будто его никогда и в природе не су-
ществовало, - сказала Катя. - Хотя вот уже несколько месяцев я с каждым
днем все сильнее и явственнее ощущаю в себе его присутствие. Не просто
воображаю что-то этакое, а ощущаю чисто физически... Вы понимаете, о чем
я?..
- Понимаю, - ответил я.
- Я беременна, как по учебнику, - усмехнулась Катя. - Меня уже и под-
ташнивает, и запахи я стала чувствовать острее, и ноги к вечеру отека-
ют... Постоишь на Мариенплац, побренчишь на гитаре несколько часов - к
вечеру шнурки от кроссовок так в лапы врежутся, что хоть разувайся и до-
мой босиком шлепай! Хорошо, у Эдика есть машина...
А тут еще мною полиция заинтересовалась. К нам сюда, в "Китцин-
гер-хоф", наезжать стала. Эдьке-то ничего, он по закону здесь. А мы с
Нартайчиком - не пришей кобыле хвост. Кто мы такие? Почему здесь? Да еще
и с танком!.. Я еще - куда ни шло, у меня паспорт израильский, мне виза
не нужна. А вот с Нартайчиком совсем дело худо. Да и Наташу с Петером
подставлять неохота. Не дай Бог, кто-нибудь из соседей стукнет на наших
героических стариков.
Правда, поначалу, когда мы все трое у них поселились, я однажды слу-
чайно услышала их разговор в свинарнике. Они думали, что я ушла кормить
оленей, а я припозднилась со стиркой и только стала собираться в загон,
слышу разговор в свинарнике. Наташа говорит:
- Мы обязаны сообщить, что у нас живут иностранцы. И что в нашем са-
рае стоит их танк.
А Петер ей отвечает:
- Ничего и никому мы не обязаны. А уж если обязаны, то этим самым
иностранцам - они с нас половину забот по хозяйству сняли. И в доме в
сто раз веселее! Ты посмотри на себя в зеркало - ты же на десять лет мо-
ложе стала выглядеть!..
И, наверное, там, в свинарнике, стал лапать Наташу, потому что она
как рявкнет на него:
- Убери руки, кобель старый! Нашел время под юбку лезть! Ты обязан
пойти и сообщить!
- Никуда я не пойду, - говорит Петер и, видимо, продолжает тискать
Наташу, потому что она, слышу, чуть ли не криком кричит:
- Да отцепись ты! Насмотрелся голых девок по телевизору...
У нас по пятницам, субботам и воскресеньям по двум программам - по
РТЛ и Сат-один - разную эротическую хреновину показывают...
- Не хочешь ты, сообщу я, - говорит Наташа. - Потому что я, как чест-
ная немка...
И вдруг слышу, в свинарнике повисла тишина. Даже поросята перестали
хрюкать.
А потом - голос Петера. Такой тихий, такой чугунный, что даже мне не
по себе стало.
- Это я тебя сделал немкой. И ты никому ничего никогда сообщать не
будешь. Аллес кляр?
Дескать, "тебе все ясно?"
- Хорошо, хорошо... Конечно! - торопливо и испуганно говорит Наташа.
- Как ты скажешь - так и будет. Я просто подумала, что если создаются
какие-то законы и правила, то...
- То они не должны никому приносить вреда, - заканчивает за нее Пе-
тер, и Наташа замолкает.
Думаю, что эта тема у них больше не возникала.
Освещая себе путь мощной фарой, танк безостановочно тащил за собой
широкий плуг с Петером и Эдиком в шлемофонах, слегка замедлял ход на
разворотах и по прямой снова набирал скорость. Вспахана была уже полови-
на поля...
- Ты говорила про полицию, - напомнил я Кате.
Она усмехнулась, покачала головой.
- В первый раз мы очень испугались. Сидим, ужинаем - Наташа, Петер,
Эдик и я. Нартая не было. Он еще с утра уехал на озеро к Зергельхуберам
- чинил им какой-то мотор на их сейнере. Он у них там постоянно пасется.
Клиентуры у него - хоть отбавляй! И Моосгруберы, и Рингсайсы, и Бирбих-
леры... Кому трактор наладить, кому мотор исправить, кому еще что-ни-
будь. Он у нас нарасхват...
Одним словом, сидим ужинаем, ждем Нартая. И вдруг неожиданно подкаты-
вает желто-зеленый полицейский "БМВ". Мы с Эдькой перетрусили. Я уже хо-
тела юркнуть к себе в "келлер" - с глаз долой, но в это время из поли-
цейской машины выскакивает Нартай, а из-за руля вылезает такой квадрат-
ненький полицейский лет двадцати пяти и говорит:
- Грюсготт! Гутен абенд... Добрый вечер.
Оказывается, это сын Зергельхубера - Клаус.
Нартай уже слегка "на кочерге" - они там со старым Зергельхубером по
паре стаканчиков приняли, и этот Клаус решил отвезти Нартая домой.
Наташа тут же заюлила, начала ставить для них тарелки на стол:
- Ах, Клаус... Как ты вырос! Как повзрослел! Как тебе идет эта форма,
Клаус! Я же тебя совсем маленьким помню...
Выпили по рюмочке, а потом Петер попросил меня спеть и поиграть на
гитаре... Мы в тот день на Мариенплац не работали, глотка у меня малость
передохнула и с голосом было все в порядке. Эдик притащил гитару и я по-
пела для них немножко.
Вот с тех пор этот полицейский, Клаус, к нам и стал ездить минимум
три раза в неделю. То шоколадку привезет, то цветочки, то еще что-ни-
будь...
Уже через неделю Нартай его просто возненавидел! Он вообще не перева-
ривает, когда за мной кто-то начинает ухаживать. А о Джеффе он даже слы-
шать не хочет!.. Хотя, когда недавно Наташа заговорила о том, что у Зер-
гельхуберов на озере два замечательных дома, что они очень богатые люди,
