бин ты наш казахский... Только на тебя и надежда - армейский ты наш То-
мас-Альва Эдиссон! Ты же - тормоз Вестингауза... Помоги бедной еврейской
девочке из местечка "Китцингер-хоф".
...Бежит кобылка по кругу, всхрапывает, что-то у нее под брюхом ека-
ет, и ее короткая шерстка пошла уже темными потными пятнами. И стою я
один в центре взрыхленного круга, словно на цирковом манеже, намотал на
руку конец сыромятной корды, а вокруг меня бегает лошадка...
И нет никакой Катьки, и Нартая нет...
Наверное, уже к Варшаве подъезжает.
Тут у меня в кармане телефонная трубка зазуммерила. Не останавливая
лошадь, вынул я трубочку, нажал на кнопку.
- Я-а, битте! - говорю.
- Грюссготт, герр Китцингер!.. - слышу.
- Ентшульдиген зи битте, - говорю. - Герр Китцингер ист нихт цу хау-
зе.
Дескать, "извините, господина Китцингера нет дома..."
А из трубки по-русски:
- Эдуард Александрович?
- Да, - говорю, а сам кручусь за лошадью на одном месте с кордой в
руке.
- Здравствуйте, Эдуард Александрович. Это Федор Николаевич Грибов -
Генеральный консул России в Мюнхене.
- Здравствуйте, Федор Николаевич, - говорю. - Секундочку! Извините, я
только лошадь остановлю, а то она меня совсем замотала.
- Что-о-о?! - удивляется консул.
- Я говорю - лошадь остановлю! Я ее по кругу гоняю, а то застоялась,
бедняга... Тпр-р-ру!!! Стоять, кому говорят, холера!
А кобыла развеселилась, прыгает дурища. Еле-еле утихомирил. Подошла
ко мне и давай меня за воротник куртки зубами прихватывать! Всю шею мне
обслюнила.
- Иди отсюда! - говорю. - Извините, Федор Николаевич... Разыгралась,
дура такая!
- Ничего, ничего, - говорит Федор Николаевич. - Я подожду.
Наконец, отогнал я лошадь, говорю в трубку:
- Слушаю вас, Федор Николаевич.
- Эдуард Александрович, я еще вчера кое-что хотел вам сказать, но
время, если помните, было так уплотнено...
- Уж и не знаю, чего было так торопиться! - разозлился я. - К чему
нужна была такая спешка?! Просто до неприличия!..
- Верно, - вздыхает Федор Николаевич. - Верно, Эдуард Александрович.
Но тут мы уже не могли ничего поделать. Это была прерогатива военных - и
наших, и немецкой стороны, и они по своим соображениям составили такой
плотный график.
- Черт бы побрал их график! - говорю.
- Но звоню я вам, Эдуард Александрович, совсем по другому поводу. Я
примерно представляю схему вашего пребывания в Германии. Частный вызов,
просьба об убежище, ауслендербехерде... И так далее. Так?
- Что-то в этом роде, - осторожно говорю я.
- Так вот, я еще вчера хотел вам сказать - если вы надумаете вер-
нуться в Москву, - милости просим. Поможем во всех направлениях. Тем бо-
лее, вы - заслуженный артист РСФСР, лауреат многих международных конкур-
сов артистов цирка, воевали в Афганистане... А за границу сможете ездить
с цирком и из России. Санкций к вам никаких не будет - это я вам гаран-
тирую. Подумайте... Сегодня и Солженицын, и Ростропович, и даже ваш тез-
ка Эдуард Лимонов собираются вернуться на Родину. Так что, подумайте,
Эдуард Александрович. И звоните мне в любое время. Хорошо?
Хотел я было сказать этому симпатичному мужику: "Хорошо, Федор Нико-
лаевич. Обязательно подумаю и позвоню...", а потом вдруг понял, что раз
он ко мне с открытой душой, то и я не должен вилять хвостом и вешать ему
лапшу на уши!
Вот уж, как в кино - сразу и Афган вспомнился, и тот узбечонок с вы-
вернутыми на землю кишками, и Юлька, и все, все, все...
- Спасибо вам, Федор Николаевич, - говорю. - Очень я вам благодарен
за этот звонок. Только, наверное, в Москву я уже не вернусь. Нет у меня
там никого. А здесь - два старых, не очень здоровых человека, которым я
могу понадобиться в любую минуту. Они теперь совсем одни остались...
На том и распрощались.
А я снова погнал кобылу по кругу...
Часть Двадцать Шестая,
рассказанная Автором,- о том, как однажды рождественским вечером...
Очевидно, прежде, чем я доберусь до того, что же произошло однажды
рождественским вечером, мне придется рассказать со слов Эдика, что этому
вечеру предшествовало.
Наташа проболела шесть дней.
Доктор Ляйтель прописал ей полный покой и постельный режим, и Петер с
Эдиком, с утра и до позднего вечера, колготились по "Китцингер-хофу",
разрываясь между приготовлением обеда, кормлением свиней и оленей, чист-
кой овечьего загона, уходом за развеселой лошадью и утренними поездками
к станции за теплыми булочками.
Справедливости ради нужно заметить, что и Петер, и Эдик все эти дни
пребывали в искреннем изумлении - как это старая, толстенькая Наташа
обычно умудрялась делать все то же самое гораздо быстрее, аккуратней и
лучше?!
На седьмой день Наташа проснулась в шесть утра, сделала зарядку, при-
няла душ, завела "форд" и сама поехала за теплыми булочками. И жизнь в
"Китцингер-хофе" вошла в свою постоянную, привычную колею.
Ассистировать Эдику теперь было некому, и он раз за разом прогонял
свой номер, меняя очередность трюков и комбинаций так, чтобы можно было
снова выйти на Мариенплац, но уже без ассистента.
Репетировал он в сарае, на том месте, где еще совсем недавно по-хо-
зяйски стоял танк Нартая и отчего огромный сарай казался тесным и неп-
риспособленным ни для чего другого, кроме танкового жилья.
Теперь не было ни Нартая, ни танка. И сарай снова стал большим и
просторным...
Как только Наташа встала на ноги, Эдик на следующий же день внима-
тельно посмотрел на себя в зеркало, убедился в том, что его верхняя губа
вернулась в свои первоначальные размеры, погрузил в "фольксваген" чу-
до-столик и сумку с костюмом для выступления и поехал в Мюнхен.
У него были две действующие лицензии на эту неделю, и, несмотря на
"нетуристскую" погоду, он все-таки рассчитывал кое-что заработать.
Народу на Мариенплац и Кауфингерштрассе было мало - всех отпугнул то
и дело возникавший мелкий осенний дождь и холодный ветер.
Лучшее место для работы уличного артиста - под двумя деревьями между
сексшопом и интераптекой - к счастью, было свободно, и Эдик с удо-
вольствием его занял.
Переоделся он еще в машине и теперь расставлял свой столик и подсовы-
вал под ножки небольшие деревянные клинышки, добиваясь абсолютно гори-
зонтальной столешницы.
Потом вставил в отверстия стола трости с кубиками, выложил прямо на
каменные плиты пластмассовый голубой подносик для денег, приветливо
улыбнулся трем-четырем остановившимся зевакам и положил кисти рук на ку-
бики, которые теперь были намного выше его головы.
И медленно, только за счет силы рук, его тело начало всплывать на-
верх, так же медленно переворачиваться в стойку на двух руках, а потом
плавно уходить вправо, переводя Эдика в стойку на одной руке.
Номер начался.
Когда он закончил первую комбинацию и встал на столик ногами, чтобы
сменить две трости на одну с вертушкой, раздались аплодисменты. Эдик
благодарно поклонился. Вокруг него уже стояло человек тридцать, а в го-
лубой пластмассовый подносик с глухим стуком стали падать первые монет-
ки.
К концу второй комбинации в толпе было уже человек шестьдесят.
Когда же, после третьей, самой тяжелой комбинации, номер закончился -
голубой подносик был почти покрыт монетками самых разных достоинств.
Эдик сделал задний сальто-мортале со стола на плиты Кауфингерштрассе,
раскланялся и стал ссыпать монеты с подносика в сумку.
"Совсем неплохо... Марок восемьдесят. Лишь бы дождь опять не начался.
Тогда успею еще пару раз отработать..." - подумал он.
- Хелло! - услышал он над своей головой.
Эдик поднял глаза и увидел седого элегантного человека лет пятидеся-
ти, в длинной, чуть выше колен кожаной осенней куртке и ярком, пижонском
шелковом шарфике на шее.
- Хелло, - ответил ему Эдик и выпрямился.
- Герр Эдвард Петров? - улыбнулся седой.
- Да... - машинально по-русски ответил Эдик и на всякий случай вынул
из сумки лицензию. Мало ли, кто-то еще, кроме полиции, хочет проверить у
него разрешение на сегодняшнюю работу.
- Нет, нет! Мне это не нужно, - рассмеялся седой. - Вы говорите
по-немецки?
- Немного...
- И вы не узнаете меня?
- Нет, - смутился Эдик. - Извините...
- Что было в Брюсселе в восемьдесят четвертом году и в Париже в во-
семьдесят седьмом? - спросил седой, глядя Эдику прямо в глаза.
- В восемьдесят четвертом в Брюсселе - фестиваль цирков Европы, а в
восемьдесят седьмом в Париже - международный конкурс артистов эстрады и
цирка, - сразу ответил Эдик.
- Правильно! - обрадовался седой человек в ярком легкомысленном шар-
фике. - Абсолютно верно!.. Теперь вы меня узнаете?
На какое-то мгновение Эдику показалось, что он знает этого человека,
и уж точно где-то видел его! Но сколько ни вглядывался в моложавое, чуть
жестковатое, улыбающееся лицо седого - память ему отказывала...
- Нет... Простите меня, пожалуйста!
- О'кей, о'кей... ничего страшного! Судя по тому, что вы сейчас рабо-
таете на Мариенплац, в вашей жизни за последнее время, наверное, было
много событий, - сказал седой и протянул Эдику руку. - Я - Рихард Крау-
зе. В Брюсселе я был одним из организаторов фестиваля, а в Париже -
председателем жюри конкурса! Теперь вспомнили?
Вот теперь Эдик вспомнил этого седого! На всех конкурсных просмотрах
в Париже этот Краузе сидел в белом смокинге в центре стола, предназна-
ченного для жюри, и его боялись, как огня. В семидесятых годах Рихард
Краузе был лучшим жонглером мира, и о его технике жонглирования и рез-
кости суждений ходили легенды.
Это он, Рихард Краузе, в своем неизменном белом смокинге потом вручал
в Париже русскому эквилибристу Эдуарду Петрову Главный приз по разряду
"акробаты-эквилибристы" и что-то долго, дольше, чем кому бы то ни было
из награжденных, говорил Эдику со своей жесткой улыбкой, внимательно
глядя на него холодными голубыми глазами...
- Вы были тогда в белом смокинге, - сказал Эдик и пожал руку Рихарду
Краузе.
- Ну, наконец-то! - радостно воскликнул Краузе.
Это произошло первого декабря.
Все остальное - в порядке хронологии.
Третьего декабря рано утром из Алма-Аты в "Китцингер-хоф" позвонил
Нартай.
- Эдька! - кричал он истошно. - Ты знаешь, откуда я звоню?! Из прием-
ной Президента! Это мне его помощник устроил - Равиль Мухамеджанов, а
так - хрен бы я дозвонился!.. Мы с ним когда-то в техникуме учились,
только он был на два курса старше... И моя мама здесь! Она с тетей Ната-
шей поговорить хочет... Дай ей трубочку! А потом дашь мне дядю Петю, я с
ним по-немецки поговорю, а то Равиль, гад ползучий, не верит, что я не-
мецкий знаю!.. Я после Нового года на подготовительные курсы в авто-до-
рожный институт иду!.. Как ты там, Эдик?!
По второй телефонной трубке Эдик с Петером слышали, как плакала мама
Нартая в Алма-Ате и все время говорила Наташе только одно:
- Спасибо... спасибо... спасибо...
А Наташа плакала в "Китцингер-хофе" и отвечала ей тоже только одним
русским словом:
- Спасибо... спасибо... спасибо!..
- Содержательный разговорчик, да?! - орал Нартай.
- Не вопи, - сказал ему Эдик. - Мы тебя очень хорошо слышим.
- Я вас тоже, - тихо сказал Нартай. - Это я кричу на нервной почве...
Дай дядю Петю!
И Нартай долго болтал на своем ужасающем немецком языке с Петером,
явно демонстрируя маме и помощнику Президента свое знание немецкого, а
потом неожиданно скис и дрогнувшим голосом негромко сказал по-русски:
- Все... Больше не могу... - и всхлипнул.
Подбородок у Петера затрясся, он громко откашлялся и закричал из
"Китцингер-хофа" в Алма-Ату:
- Приезжай, малыш!!! Мы ждем тебя!..
Седьмого декабря господин Эдуард Петров получил по почте официальное
приглашение из цирка "Кроне".
Приглашение было напечатано на роскошном бланке с большой золотой ко-
