вали у нее отчасти благодарную, но в большей степени ироничную улыбку. И
мне это ужасно понравилось!
А когда отзвенели еще с десяток монет, брошенных зрителями в старый
гитарный футляр, девчонка недобро сдвинула брови, жестко рванула струны
и вдруг, без малейшего намека на грузинский акцент, запела знаменитую
песню Галича:
Мы похоронены где-то под Нарвой, под Нарвой, под Нарвой. Мы похороне-
ны где-то под Нарвой. Мы были - и нет... Так и лежим, как шагали - по-
парно, попарно, попарно... Так и лежим, как шагали попарно - и общий
привет!..
Я чуть не расплакался. Господи! Ну откуда, откуда у этой писюхи с ги-
тарой, которая моложе меня лет на сорок, мой репертуар?! Почему она
вместо рока, шлягеров и сегодняшних модных мелодий поет мои песни? Отку-
да в ней это?
...Эй, поднимайтесь, такие-сякие! Такие-сякие... Эй, поднимайтесь,
такие-сякие, ведь кровь - не вода! Если зовет своих мертвых Россия, Рос-
сия, Россия... Если зовет своих мертвых Россия - так, значит, беда! -
мысленно пел я вместе с ней, а потом горло у меня перехватило, глаза
увлажнились, и я подумал, что настоящего российского интеллигента ничем
не возьмешь! Ни хаосом, ни голодухой, ни беспросветной жестокой тупостью
временщиков, взлетевших ввысь на мутных и смердящих революционных вол-
нах...
Попав за границу своей искореженной и изгаженной родины, наш интелли-
гент с необычайной, всепрощенческой силой пронзается таким высоким гра-
дусом сентиментального патриотизма, что вытравить из него это прекрасное
заблуждение, наверное, невозможно до смерти.
Дождался я конца песни, подошел поближе и положил в гитарный футляр
двадцатимарковую бумажку. Девчонка удивленно посмотрела на меня, негром-
ко сказала по-немецки: "Данке. Дас ист цу филль", - и тут же отвела гла-
за в сторону.
А я трусливо промолчал. Я испугался, что моя попытка заговорить с
ней, да еще подкрепленная двадцатимарковой купюрой, будет воспринята ею,
как пижонское поползновение сильно пожилого, напичканного деньгами гос-
подинчика завести скоропалительный туристский романчик с бедной уличной
артисточкой.
Я отошел. Девушка запела "Последний троллейбус" Окуджавы. Кольцо слу-
шателей сомкнулось за мной, и я побрел дальше. И за моей спиной, в синее
мюнхенское небо медленно, как детские воздушные шарики, уплывали хресто-
матийные строчки шестидесятых:
...Я в синий троллейбус сажусь на ходу, Последний, случайный...
Через десять минут, в кафе, пытаясь заказать себе светлого пива, я
устроил большую пантомимическую клоунаду с официантом, тщетно и безус-
пешно старавшимся понять - чего я от него хочу.
От наплыва чувств, навеянных на меня песнями этой девчонки с гитарой,
я начисто позабыл все иностранные слова, и в тягостном общении с нервни-
чающим официантом напоминал старого глухонемого, пораженного глубоким
склерозом и "пляской святого Витта".
Что, однако, не помешало мне, в конце концов, получить огромную лит-
ровую кружку именно того пива, которое я так хотел.
Еще минут через двадцать, с переполненным желудком и ватными, отяже-
левшими от пива ногами, я продолжил свое плавание. И вышел прямо к...
Момент!.. Вот тут я должен залезть в фотоальбом и попробовать сообра-
зить - куда же это я вышел?
Ага... Вот оно! А вышел я, оказывается, прямо к колонне Марии у нео-
готической Новой ратуши.
Так, так... Что там в тексте?
"...в 1861 году в Мюнхене выросло число сотрудников городской адми-
нистрации... Возникла необходимость в сооружении новой ратуши... 26 про-
ектов... победитель - архитектор Георг Хауберрисер... В 1867 году, в
присутствии короля Людвига II, ратуша была заложена... летом 1874 года -
закончена".
Я искренне порадовался за администрацию Мюнхена прошлого века и поду-
мал, что наша сегодняшняя, до неприличия раздутая московская администра-
ция, следуя принципам короля Людвига, просто обязана потребовать еще
один новый Кремль! И гораздо большего размера, чем старый.
У колонны Марии пульсировала большая толпа. Примерно каждые де-
сять-двенадцать секунд толпа взрывалась восторженными аплодисментами.
Вежливо и неторопливо (благотворное влияние литровой кружки светлого
пива!) я протиснулся сквозь толпу и увидел отличнейшего циркового экви-
либриста, которому ассистировал маленький, худенький, кривоногий японец
в баварской шляпке с султанчиком.
Когда-то я несколько месяцев проторчал в цирке - собирал материал для
очередного сценария и вскоре наловчился понимать, что там хорошо, а что
плохо. Так вот, этот эквилибрист был просто классным!
Две метровые стальные трости со слегка наклонными отполированными де-
ревянными колодками размером в ладонь были вставлены в невысокий, види-
мо, складной металлический столик. То, что этот эквилибрист выделывал на
этих тростях - как стоял в стойке на двух руках, на одной; как поочеред-
но переходил то на левую руку, то на правую; как из стойки на одной руке
медленно и элегантно опускал свое сильное тренированное тело в горизон-
тальный "флажок"; как из этого "флажка" снова выходил в стойку на одной
руке - могло, наверное, сделать честь любому цирку!
Мне даже почудилось, что когда-то что-то очень похожее я видел на
арене Московского цирка... И этот жест, и этот мягкий, непринужденный
поклон, эту улыбку... Только тогда в Москве на арене стоял не столик, а
какая-то высоченная конструкция, откуда выдвигалась длинная стальная
штанга, уносившая того эквилибриста в стойке на одной руке чуть не под
самый купол.
А худенький японец, совершенно не обращая внимания на зрителей, про-
ворно подавал этому немцу-виртуозу то одну трость, то другую. Принимал
от него уже отработанный реквизит и протягивал новый.
Когда же номер был закончен и эквилибрист сделал заднее сальто-морта-
ле со столика прямо на каменные плиты Мариенплац и раздались оглуши-
тельные аплодисменты, японец вытащил из-под столика обычную дорожную
сумку, вынул оттуда дешевенький пластмассовый подносик и, строго глядя
на зрителей, пошел с подносиком по кругу.
Росла горка монет на подносике, но даже тени благодарной улыбки не
промелькнуло на неподвижном и недобром лице кривоногого японца в баварс-
кой шляпке.
Циркач присел на свой рабочий столик и закурил сигарету. Японец подо-
шел к нему, ссыпал монеты в дорожную сумку, спрятал туда подносик и мол-
ча вынул из рук эквилибриста дымящуюся сигарету. Поплевал на нее, зага-
сил и выбросил в стоящую неподалеку урну. И что-то жестко сказал экви-
либристу.
Тот хотел было резко ответить японцу, но тут нерасходившаяся толпа
рассмеялась, и эквилибрист был вынужден только улыбнуться и беспомощно
развести руками.
И когда он еще раз улыбнулся, мне снова померещилось, что я его уже
где-то видел...
Потом я сидел под ярким полосатым тентом небольшой харчевни на Викту-
алиенмаркт. Я макал жареную колбаску в нежную немецкую горчицу, прихле-
бывал фантастическое пиво "Аугустинер", закусывал соленым баварским
крендельком и примитивно вяло философствовал о несовершенстве человечес-
ких судеб.
Я думал о той красивой русской девочке с гитарой, которая примчалась
сюда за легкой и изящной жизнью, а должна зарабатывать себе на хлеб сов-
сем не так, как ей, по-видимому, грезилось, когда она уезжала из Рос-
сии...
Я размышлял об этом парне-эквилибристе, с четко выраженной запад-
но-нордической внешностью, вынужденном работать почему-то на маленького
злобного японца, который, наверняка, забирает себе львиную долю их улич-
ных доходов...
И, конечно, как всегда, я с легким привкусом сладковатой тоски думал
о себе: о том, что жизнь уже почти прошла, что деньги и популярность
принес мне очень средний сценарий, каких у меня было десятки... Но вот
именно этот сценарий попал, как у нас говорят, "в жилу", и жизнь моя ок-
расилась совсем иным светом. К сожалению, с опозданием лет на двад-
цать...
В отель я возвращался уже в сумерках.
Я шел кривоватыми и коротенькими улочками, легко перетекавшими одна в
другую, изменяя только названия и почти сохраняя единое направление -
параллельное Мариенплацу и Кауфингерштрассе, этому Млечному Пути вечер-
него Мюнхена.
И вдруг в одном из переулков, под светом неяркого уличного фонаря, у
сильно пожилого "фольксваген-пассата" с высоко поднятой задней дверью, я
увидел девчонку с голосом Нани Брегвадзе, немца-эквилибриста и маленько-
го японца в баварской шляпке с султанчиком.
Японец и эквилибрист грузили в багажное отделение старого "фолькса"
большой плоский чемодан, дорожную сумку и гитару в жестком потертом фут-
ляре.
- Жрать хочу, как семеро волков! - на чистом русском языке сказал
японец в шляпке.
- А мне сегодня один америкашка двадцатник отслюнил! - рассмеялась
девочка.
- Наверное, заклеить хотел, - ревниво заметил японец.
- Да нет. Не похоже было...
- А я сегодня одного чувака видел в толпе, - проговорил эквилибрист,
закрывая заднюю дверь багажника. - Он у нас лет семь тому назад с полго-
да в цирке ошивался. Чего-то там для кино делал. Я потом этот фильм пос-
мотрел - мне чуть худо не стало!..
- Все бегут из вашей России! - зло сказал "японец". - Думают, что тут
повсюду медом намазано.
- Ребята... Поехали, а? - жалобно проныла девчонка. - Я уже еле на
ногах стою...
- Все, все! По коням, братцы! - Эквилибрист быстро сел за руль и за-
вел двигатель.
- Катька! Я там тебе подушку из дому захватил, - сказал "японец" и
уселся рядом с эквилибристом.
- Нет слов, Нартайчик... Что бы я без тебя делала, солнце ты мое?.. -
устало проговорила девчонка и улеглась на заднее сиденье пикапа.
Старый "фольксваген" аккуратно выбрался на свободную от машин проез-
жую часть узенькой улочки и неторопливо покатил прочь, покачивая красным
светом задних фонарей.
Я пришел в отель, взял у портье ключ и поднялся в свой номер.
Достал из чемодана бутылку "Столичной", налил полстакана, выпил и за-
кусил одной из двух конфеток, лежавших у меня на подушке.
Водка была теплая, конфетка - резиновая, с парфюмерным запахом. Ка-
кая-то аптечная жвачка, а не конфета.
Да, да, господа! Все правильно!.. Я именно тот самый "америкашка",
который сегодня "отслюнил двадцатник" вашей подруге с Мариенплац. Мало
того, я действительно тот самый "чувак", который "полгода ошивался в
цирке", а потом получилось плохое кино. Тут - никаких сомнений. Это - я,
и только - я!
Но как я мог принять нашего обычного, среднеазиатского киргиза, или
кто он там есть на самом деле, за японца - этого я себе простить не мог!
И почему это я - старая стреляная ворона, углядел "западно-нордичес-
кую внешность" в заурядном, простоватом, пусть достаточно приятном, но
совершенно русском лице эквилибриста, - просто не укладывалось у меня в
голове! Тем более, что я же с самого начала угадал в нем того парня из
Московского цирка!
А то, что я вокруг этого еще и насочинял себе черт знает что, - при-
водило меня буквально в бешенство!
Я налил себе еще полстакана водки и взял с подушки вторую конфетку.
Нет, господин среднеазиатский эмигрант, не все бегут из России! Это
ты, сукин кот, шустришь тут с подносиком по площади, а некоторые...
Я залпом выпил водку и стал раздраженно зажевывать ее последней кон-
феткой.
Так в раздражении и заснул.
И снились мне какие-то дурацкие и тревожные сны - будто бы бегаю я по
Мариенплац с подносиком, всем раздаю свои визитные карточки, а неподале-
ку от меня, совершенно голые, эквилибрист и певица с гитарой занимаются
любовью на глазах у хохочущей толпы. Вокруг них на низкорослой, лохматой
лошаденке скачет злобный киргиз в баварской шляпке с султанчиком и хле-
щет, хлещет всех без разбора длинной сыромятной камчой, яростно стараясь
добраться до меня... Ужас и ожидание обжигающего удара делают мои ноги
