да-то мой дорогой Водила. В эту же сумку можно положить и все документы,
следующие вместе со мной, и спутниковый телефон с инструкцией, и ка-
кой-нибудь жратвы на дорогу. Хотя Дженни уверяла меня, что в самолете
обычно потрясающе вкусно кормят, и, причем, абсолютно на халяву. У Джен-
ни был большой опыт полетов...
За свое категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым
жестоким образом - во-первых, сидя в сумке, я так и не увидел хваленый
Мюнхенский аэропорт, а во-вторых, Таня и Фридрих настояли на том, чтобы
до Санкт-Петербурга я летел в Рождественской красно-золотой жилетке! Они
еще хотели, чтобы я надел и манишку с "бабочкой", но тут я решительно
положил конец их тщеславным притязаниям и от манишки с "бабочкой" отка-
зался наотрез.
С пограничниками была предварительная договоренность, что я не буду
проходить общий паспортный контроль, они и так проверят мои бумаги и ме-
ня самого - на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для всех,
садящихся в самолет. И если с этим делом у меня будет все в порядке -
Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной за-
мечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесет меня в сумке че-
рез Специальный служебный проход по Специальному выдвижному коридору
прямо в самолет - на мое место в Специальном салоне первого класса для
очень высокопоставленных Специальных пассажиров.
Я вообще заметил, что словом "Специальный" немцы обожают выделять лю-
бое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающее-
ся от обычного. И это должно подчеркивать исключительность положения,
доступного не каждому...
Прощание было каким-то расслабленным, грустным - словно ни у кого уже
не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмо-
ций. Да так, наверное, оно и было...
Герр Лемке уважительно пожал мне лапу. Глядя куда-то сквозь меня, Мо-
ника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой, и пе-
рекрестила меня...
"Полицайхундефюрер" Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу
и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом Шелдрейсовском языке:
- Найдешь своего приятеля - шофера, передай ему, что он оправдан и
свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
- Спасибо, - ответил я ему и неловко лизнул его в нос. Рэкс прижался
ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею,
и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова.
Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы. Дженни
тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то вякала о
любви, хотя я четко видел, как она "положила глаз" на Рекса...
Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я...
И что я принес ей счастье!
А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха,
обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал
ему что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!.. Я знал, что
он не понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию
по-Шелдрейсовски, и поэтому я весь в слезах, как какой-нибудь ма-
ленький-маленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего
мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что
мне безумно дорого на этом свете..
- Ты не вернешься, - тихо сказал Фридрих. - Я знаю. Я вижу тебя в
последний раз. Мне совсем немного осталось жить. И если когда-нибудь...
- Да! Да, конечно!.. - прошептал я все-таки по-Шелдрейсовски. - Я бу-
ду звонить тебе... И, пожалуйста, не забывай - таблетку от давления и
полтаблетки "Бромазанила" на ночь. Я предупредил Дженни...
- Спасибо, - сказал Фридрих и мы с ним просто расцеловались самым
настоящим образом.
Описывать два с половиной часа полета от Мюнхена до Санкт-Петербурга
- вряд ли имеет смысл.
Первую половину полета я еще как-то бодрствовал: то меня кормили
(действительно, очень вкусно!) то поили, то каждый член экипажа по оче-
реди выходил из своей пилотской кабины - "с понтом", будто бы он идет в
туалет, а сам пялился на меня, числящегося по списку пассажиров как
"Мартын-Кыся фон Тифенбах" и находящегося на борту самолета под индексом
- В.И.П.
Это, как мне еще вчера объяснил Фридрих, международный английский
термин - V.I.P. - "VERY IMPORTANT PERSON". Что по-русски означает "Очень
значительная персона".
Несколько раз меня напрягала красоточка-стюардессочка, которой я был
поручен. Она все время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему теле-
фону сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причем делала она это с
разрешения командира корабля, ибо в воздухе пользоваться спутниковыми
телефонами строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолетной связи с зем-
лей.
Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи - сильно нетрезвый
русский мужик - глава какой-то профашистской политической партии в Рос-
сии. Он даже предлагал мне выпить с ним.
И какой-то министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что я
из фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я, к сожале-
нию, сразу же забыл его фамилию...
Я вежливо уклонился от поглаживаний Баварского министра, а на предло-
жение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал ему
свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пере-
садить его от меня подальше.
И это было даже очень хорошо. Потому, что в этот момент мне было не
до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направ-
лениях - что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки?
Это - первое. И второе - как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фа-
милии, ни точного адреса... Помню только, что как-то в разговоре Водила
обронил, что теперь живет в районе Невского. Где-то на улице Ракова, что
ли? И все.
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолетном
кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла
меня теплым пледом...
...Проснулся я от того, что кто-то осторожно тормошил меня и пригова-
ривал по-немецки:
- Герр фон Тифенбах... Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В
Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом - телефоном и
кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следую-
щее:
Колючий ледяной ветер кружил поземку по летному полю, а у самого тра-
па нашего самолета стоял белый "Мерседес-300" с распахнутыми дверцами.
Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнаженной головой,
держа бежевую пыжиковую шапку в руках - первый и крошечный признак наше-
го российского благосостояния ее владельца, - в распахнутой дубленке мы-
шиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого "Мерседеса" ни
больше, ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афа-
насьевич Пилипенко!!!
Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец
невинных Собак и Котов, торговец "живым Кошачьим товаром", изготовитель
уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Живот-
ных, Пилипенко - автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших Живот-
ное, ставшее членом семьи, Пилипенко, подло кравшего и умерщвлявшего Жи-
вотных на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике
самого Пилипенко где-то неподалеку от города.
Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные леген-
ды...
ИТАК - САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО. То есть - круг
замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Пе-
тербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, - начинается с
того же ненавистного мне Пилипенко! Просто мистика какая-то... Что же
дальше-то будет?
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко покло-
нился нам и на ужасающем английском начал было:
- Хай ду ю ду! Вилкоммен ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си
ю...
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
- Васька! Как там дальше?
Сидевший за рулем Васька (тоже - хорошая сволочь!), удивился и ска-
зал:
- Ну, Иван Афанасьевич, ты даешь, бля! Откуда я-то знаю? Ты - хозяин,
ты и знать должен.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
- Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге.
Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку
за сумкой. Но стюардесса сказала:
- Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие
в Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и
нажала Мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-не-
мецки:
- Фрау Кох? Все в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас
уже встретили. В полете все-все было в порядке. Передаю телефон...
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса
отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
- Герр фон Тифенбах - вас!
Я в своей Рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся
из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто от-
валилась челюсть! Так тебе и надо, гад... Я приложил ухо к трубке и ус-
лышал голос Тани:
- Ну, как ты, Кыся?
- Нормально, - по-Шелдрейсовски ответил я. - Поцелуй Фридриха. Успо-
кой его. Я еще буду звонить...
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобмо-
рочное состояние и покачнулся...
Ах, как мне отчетливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пи-
липенко, когда, провонявшийся оружием, потом и похмелюгой, милиционер
остановил раздолбанный "москвичонок", на котором они везли нас на зак-
ланье в институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за
что ни про что. Да, еще и обматерил с ног до головы!
"Будет и на нашей улице праздник! - сказал тогда Пилипенко Ваське. -
Сейчас время революционное - кто был ничем, тот станет всем!.."
А я еще тогда подумал - все может быть... И вот вам, пожалуйста! Бе-
лый "Мерседес", пыжиковая шапка, дубленка - которая ему раньше и во сне
не снилась... И Васька прикинут - будьте-нате! Кожаный куртон фирменный,
руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским оде-
колоном от него разит. Курят они исключительно "Данхилл".
Так это он - Пилипенко Иван Афанасьевич - хозяин самого дорогого и
престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого ран-
га? Это на ЕГО банковский счет Фридрих фон Тифенбах перевел все суммы на
мое содержание!
- Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! - окликнул его Васька. - А не
сдается тебе, что у этого мюнхенского Котяры - рожа вроде знакомая, а?
У меня сердце замерло... А вдруг они узнают меня, развернутся прямо
вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский
остров, в институт физиологии!.. Благо тут это рядышком!
- Ну тебя, Васька, - неуверенно проговорил Пилипенко. - Быть не мо-
жет! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя - по-
хож... Ты про какого вспомнил?
- А про того - с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда,
осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился.
Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже...
- Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра, действи-
тельно, того самого еврейчика, и он за это время сумел ТАК приподняться,
что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном
- я ни о чем вспоминать не хочу!
- А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу
располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз? - ехидно спросил
Васька.
- Слушай! - строго сказал ему Пилипенко. - Ты говори, да не заговари-
