неслыханные, голосистые птицы, трещали кузнечики, свистели суслики.
Ярофей и Степанида садились на корму дощаника, казаки переставали
грести; несло дощаники течением плавно, беззвучно. Все молчали; каждый в
думах улетел в поднебесные выси, позабыв ратные невзгоды и горести.
Тихо вокруг, не шумел лес, не колыхались травы. Сквозь зелень
пробивались горячие лучи, рассыпались они по воде мелкими пятнами.
Степанида хватала Ярофея за руку.
- Ярофеюшка, глянь, какие кросоты!.. Цветисты, любы!.. А небо?..
Ярофей смотрел пристально ввысь. "Синь-то, синь какая, и нет ей ни
края, ни конца. Сомкнется она с далекими концами гор. Это и есть край. А
вот подойди к нему, опять убежит земля. Кто знает, где ее конец?"
Рядом сидела Степанида чуть дыша, сердцем своим догадывалась:
сладкое, заветное овладело Ярофеюшкой, вишь, как глаза его тепло светятся.
А у самой тоскливо, зябко на душе. Опустила голову, закрыла глаза и
жалуется в смутных молитвах и просит немногого. Устала она от ратных
походов, от бездомной жизни, от невзгод... вот бы маленькую избушку,
мирную, тихую. Чисто в ней вымыто, прибрано, жарко топится печь, пахнет
хлебом, медом душистым. Жилое русское место с иконкой святителя Николая в
переднем углу. А в оконце глянешь - тишина ласковая, цветут поля,
ребятишки бегают, резвятся, курицы копошатся в пыли. Захлопнешь оконце -
спит на лежанке Ярофеюшка, избавленный от тягостных походных забот, от
страшных ратных дел. А потом свет это растает, уплывет, и начнет корить
себя Степанида: "Баба я, глупая баба! Время ли о теплом угле плакаться,
Ярофеюшку печалить, сокола храброго, вольного и безудержного? Думы-то у
него совсем иные. Глаза-то его вон какие огромные, смотрит он в белые
дали, разгадать, познать ему все хочется. Своими глазами видеть
невиданное, своими ногами ходить по нехоженным землям."
Степанида выпрямилась, лицо ее разрумянилось, толкнула она Ярофея
локтем, в глаза ему взглянула. А он словно проснулся, поднял голову,
засмеялся и крикнул:
- Греби, казаки, наваливай! Ишь, разомлели!..
Зычный голос и всплески воды разбудили тишину, шарахнулись в
прибрежных зарослях испуганные козы, олени, косули и, оставив водопой,
потерялись в тайге. В камышах подняли возню утки, в заводи перекликались
любовно лебеди.
Казаки дивились богатству Амура. Пашенные места, нехоженные луга и
рощи манили и разжигали казачьи сердца пуще государева горячего вина.
Многие казаки, спрыгнув с кораблей, шли берегом, хватали пригоршнями
тяжелые черноземные комья, наперебой хвалили: "Гибнет зазря божья
благодать!", "Зажирела землица!" Некоторые, хватив сук, взрыхляли им
землю, пробовали на пахоту и, вздохнув, нехотя шли на корабли.
Казак Зазманов вздыхал:
- Господи, земли-то, земли!.. Плачет она, сирота, без хозяина.
Казаки смеялись:
- Не ты ли, Зазнамов, хозяин тут? А?
А он не унимался:
- Земля богова, но ласковых рук землепашца ждет: потом ее смочить
надобно, силушку приложить, иначе зачахнет, вконец одичает. Рыщут тунгусы
по лесам да по трущобам, зверя гоняют, а земля-то, как вдовица забытая,
стонет, скучает; хлебец добрый способна родить. Так разумею я, казаки...
Что молчите?
А казаки молчали неспроста: у всех на сердце земля-вдовица, забытая,
заброшенная...
Корабли плыли вниз по Амуру. Сабуров, помня о злоключениях и ратных
потерях Бояркина, плыл с опаской, неторопливо: боялся внезапного нападения
даурцев. После трехдневного хода Сабуров остановил корабли у левого
берега. Казачьи доглядчики увидели на берегу остатки жилья, следы людей и
конских копыт.
Амур в этом месте разлился широко и разбился на множество проток.
Меж проток возвышались острова, густо поросшие курчавой зеленью.
Зелень спадала до самой воды, а ветви плакучих ив купились в Амуре.
Беспрерывно плескалась рыба: тут же хлопали крыльями крикливые утки,
хватая с жадностью жирных рыб.
Казаки высадились на берег, развели костры. Сабуров с нетерпением
ждал доглядчиков - удалых казаков, посланных вперед пешим ходом.
Поздно ночью доглядчики вернулись с добычей: они привели амурского
эвенка-охотника. Эвенк жаловался на тяжелые обиды и жестокости даурцев.
Рассказал, что на том месте, где сейчас горят казачьи костры, стоял
кочевой даурский городок, его захватил и сжег казак Черниговский. Второй
городок, князя Албазы, тоже разбил Черниговский и на месте городка
крепость возвел. Албаза крепость ту многожды осаждал. Казаков поубавил,
крепость же взять не мог и теперь сидит в последнем городе своего
укрепленного царства.
Услышав такие речи, казаки радовались, Сабурова торопили:
- Плыть надо, атаман, в ту Албазинскую крепость, Черниговским
возведенную. Силу русскую на Амуре умножить!
На заре поплыли казаки вниз по Амуру. Плыли весь день. Крепость
Черниговского встретила сабуровцев сумрачно. В полуразрушенном, обгоревшем
укреплении нашли сабуровцы двух умирающих казаков. Черниговский с шестью
казаками ушел из крепости. "Пойду, - сказал он, обратно в Якутск, людей
многих созову, казаков удалых да храбрых. Стану на Амуре сильной ногой.
Крепость построю новую, неприступную, чтоб неповадно было даурцам и
манчьжурам ходить войной на русских".
Слова эти запали на сердце Сабурову. Ходил он молча, оглядывал остовы
строения. Заложена крепость на высоком ладном месте. Вокруг стоит темной
стеной лес, синеют за ним далекие горы, внизу, за желтой балкой,
раскинулся широким плесом Амур - река великая.
Поутру Сабуров отправил десять казаков, чтобы разведали, каков
городок даурцев и какая в нем ратная сила; вожаком поставил Сабуров Ваньку
Бояркина и строго-настрого наказал на глаза даурцам не показываться,
доглядывать искусно, тайно хоронясь в тарвах и рытвинах.
К вечеру второго дня Бояркин вернулся, Ярофею рассказал:
- С горы той виден городок, укреплен тот городок накрепко и стенами,
и рвами, и колючками.
- Много ли даурцев, каковы обликом, каким боем владеют? - спрашивал
Сабуров.
- Людный городок, и люд конный, с лучным боем. В стенах крепости дыры
большие и малые, а что в тех дырах, того не видно.
Сабуров остался доглядом Бояркина недоволен, рассмеялся:
- Эх, Ванька, нагоняли на тебя зейские даурцы страхов, перепуган ты,
как заяц! И все-то тебе чудится...
Бояркин обиделся, но обиду скрыл, вышел молча.
На другой день Сабуров сам ходил в догляд, вернулся угрюмый, злой.
- Место тут пригожее. Надобно, казаки, спешно крепость ставить.
Даурцы, прослышав о нашем малолюдстве, пойдут в разбойный поход, погромят
нас начисто!..
Так начали казаки строить Албазинскую крепость, заложенную еще
Черниговским.
Перво-наперво поставили дозорный шатер. Шатер немудрящий - столетняя
сосна, а по ней зарубки - лазы, по ним и взбирался на вершину дозорный
казак, а на вершине - помост с аршин шириной. С того помоста видны дали
Амура, горы, луга, долины. Коль приближался враг, казак давал скорый знак
- бил колотушкой о подвешенную сухую доску. А чтоб враг вихрем не налетел
на становище, огородились казаки заломами, навалили бревен крест-накрест,
набили острых кольев.
Крепость строили дружно, трудились безотказно от восхода солнца до
темна. Валили толстые лиственницы, волоком тащили их к месту крепости,
клали венцы. Искусные плотники рубили башни с потайными лазами, большими и
малыми бойницами.
Росла крепость.
Даурскому князю Албазе доглядчики доносили: растет крепость лочей и
велика и страшна.
Старый Албаза похвалялся:
- Грозилась муха верблюда съесть, верблюд плюнул, муху убил.
Китайский богдыхан - храбрый маньчжур, он лочей побьет.
Близкие помощники Албазы говорили ему:
- Маньчжуры на лочей пойдут боем, но и наших людей разорят, побьют,
как побили китайцев. Захватив богдыханов трон, маньчжуры похваляются:
"Всех повоюем, от нашей рати никому спасения нет!.."
Албаза сердился, помощников своих из юрты гнал.
Как-то поутру копали казаки ямы для угловых башен. Вот тут и не
стерпел казак Зазнамов, радивый землероб. Схватил он горсть земли, прижал
ее к щеке:
- Казаки, какова землица!.. - Зазнамов не досказал, осекся, голову
опустил.
Увидели казаки, как хлынули слезы у Зазнамова и ту горсть земли
напоили. Земля столь почернела, столь обмякла, будто сдобница на меду.
Бросили казаки лопаты, землю ту нащупали, терли на ладонях, разглядывали
на солнце.
Подошел Ярофей. Зазнамов к нему:
- Дозволь, Ярофеюшка, попытаю землицу даурскую, каковы соки имеет?
Как родит?..
Ярофей говорил:
- Сколь ты, Зазнамов богат? Словно имеешь закрома зерна! Да?
Зазнамов горячился:
- Хошь малу толику дозволь, чтоб я мог землю спытать, какова она
есть.
Дали Зазнамову из ратных запасов два мешка ячменя да мешок проса.
Братья-Зазнамовы деревянной сохой-копарулей да лопатами взрыхлили
добротный клочок земли, бросили первые зерна ячменя и проса в амурскую
землю.
К середине лета Албазинская крепость выросла в грозный для даурцев
городок. Это было искусно срубленное из толстых лиственниц укрепление в
сто сажен длины, в шестьдесят ширины. Крепость казаки огородили двойной
высокой стеной из заостренных вверху бревен, с башнями и бойницами. С
наружной стороны окопали глубоким рвом, а по-за рвом набили колючек и
рогатин. Башни возвышались по углам, внизу под ними вырубили казаки тайные
ворота, построили подземные подлазы с хитрыми ловушками-западнями. В
средине крепости поставили съезжую избу, а над ней возвышалась шатровая
караульная башня, с которой дозорный казак мог далеко видеть приближение
неприятеля.
Даурцы, пораженные быстрым рождением на их земле грозного городка,
собрав многолюдную рать, много раз пытались осадить и сжечь ненавистную
крепость, а непрошенных пришельцев изрубить всех до единого. Но всякий раз
осада заканчивалась бегством дауров, которые бросали раненых и убитых,
луки и стрелы, лошадей и арбы.
Сабуров также пытал силу городка князя Албазы: дважды ходил на
приступ, но возвращался ни с чем, а в последней осаде даурцы пробили
стрелой Сабурову руку и убили трех казаков. Оба городка затаили злобу,
готовились к смертельным боям.
Сабуровцы построили в городке хлебные, соляные и иные амбары, вырыли
кладезь, поставили малую походную церковь. Городок подготовился к долгой
осаде.
Укрепившись в городке, Сабуров собрал с местных эвенков ясак малый
именем московского царя. Встревоженные эвенки опасливо смотрели на
светлоглазых, большебородых пришельцев. Подстрекаемые шаманами да
даурскими князьцами готовились к великому кочевью на север. Но ясак малый,
взятый Сабуровым при добром слове, его поход на ненавистного Албазу их
остановил. Таили они давнишнюю злобу на корыстного и жестокого
албазинского князя, его частые набеги, как яростный огонь, опустошали
мирные стойбища эвенков.
Тем временем даурский князь Албаза послал с дорогими подарками гонцов
к китайскому богдыхану, просил скорой помоги, клялся в верности и обещал
сполна платить ему ясак. "Крепость лочей, - говорил он, - поставлена на
страшном месте: угрожает и Даурской земле и Китайскому царству. Надобно
крепость лочей сжечь, а их вывести с корнем, чтоб и впредь не ходили они
ратным боем на великий Амур".
Уходило лето. Осыпались цветы, жесткие травы блекли. Падал звонкий
лист осин, оголились березы, ивы, тополя. Пахло в тайге горькой грибной
гнилью, стихли птицы. Зелень лесов померкла, терялись рощи в утреннем
