происках, сумрачно оглядел Степаниду. Ярофей перебил:
- Не о том молвишь, Ванька, глянь на Киренгу, вода велика и буйна,
дощаники ладить сподручно.
- Дело молвишь! - согласились казаки.
Разошлись поздно, спать не ложились: не выходила из головы думка,
колючая, как заноза.
Едва занималась заря вверх по Киренге, далеко за Сабуровкой стучали
топоры, приглушенный людской рокот плыл над тайгой, ветер разносил запах
сосны, дыма и едучей смолы. Низовая Сабуровка тайно строила плоскодонные,
емкие и на воде ходкие дощаники.
Лишь к концу лета девять легкоходных дощаников всплыли на беспокойной
волне Киренги.
Сенька Аверкеев первый проведал о тайных делах низовых сабуровцев, об
их ратном походе и донес воеводе. С воеводой сдружился Сенька с первых
дней. Обидели кровно его низовые сабуровцы, грозились пожечь, покалечить
за болтливый язык. Затаил злобу Сенька. Хороня свое добро: избу, рухлядь,
животину, лебезил перед воеводой, молил о защите, нес небылицу на своих
прежних дружков.
Прикормил воевода Сеньку, взял под свою руку, под свою защиту. Стал
Сенька у воеводы старательным доглядчиком и доносчиком. Зажил гордо и
богато, но потерял Степаниду. Бросив всю свою бабью рухлядь, сбежала
Степанида.
От Сенькиных вестей закручинился воевода. Упрекал и корил Сеньку за
нераденье, за поздние вести. Понял воевода: не уплывут ватажники мирно,
быть разбою. Осмотрел своелично запоры, строго наказал караулам нести
ночную службу.
Сметливый немец думал, как обойти нависшую беду. Весть сабуровцев о
неведомых Даурах пришлась и ему по нраву. Жадный воевода смекал: поход
принесет выгоды немалые, завоевание непокоренных землиц государь оценит
великой похвалой и почестями. И решил воевода хитростью и приманкой,
особенно огневыми припасами, пособить походу, добавить своих ратных людей
и тем обеспечить себе доходы и почет. Знал воевода, что Ярофея теперь ему
не поймать, не осилить, не изломать: крут и бесстрашен воровской казак.
Решил воевода сменить гнев на ласку - на народе повиниться, Ярофея наречь
атаманом ратного похода в неведомые Дауры.
Сабуровцы справляли престольный праздник.
С первым ударом колокола воевода с малым числом служилых людей пришел
в церковь. Переступив порог, заметил неладное: поп не начинал службу,
народ в смятении топтался как попало.
- Отчего не зачинается обедня? - спросил воевода.
Неожиданно перед воеводой вырос Ванька Бояркин, лихо прищурил озорной
глаз, тряхнул чубом.
- Постой, - обратился он к попу, - повремени. Ночью явилось мне
чудное видение, не могу утаить его перед честным людом, дозволь молвить!
Воевода нахмурил брови, оглядел Ваньку сурово, вскинул руку:
- Не медли, поп, зачинай обедню!
Ванька поднялся на ступеньку возле алтаря.
- В райском сиянии явился архангел Гавриил и гневным гласом возопил:
"Поганцы, с каких пор это терпите вы в храме нечистых немкиных выкормков?
Ведаете ли, какая кара ждет вас?.."
Воевода понял: задумано худое, тихонько обернулся и попытался из
церкви выйти. Всюду плотно стояли казаки и посадские мужики. Воевода
пригнулся, двинул плечом, но его оттолкнули чьи-то дюжие, жилистые руки.
Воевода побагровел, жидкие волосы прилипли к взмокшему лбу, глаза
налились, покраснели. Пытался он крикнуть своих близких людей, обвел
взглядом - всюду лица чужие: большебородые, хмурые, глазастые. Воевода
обомлел, хотел бежать, ноги словно застыли и пришиты к половицам.
Обуял воеводу страх, пал он на колени, повинился и, заикаясь, сказал:
- Коли я, крещеные, недостоин храма, то выйду вон...
Цепкие руки потянулись к воеводе, сорвали соболиный ворот шубы,
изодрали полу и вцепились в волосы. Разноголосно орал народ:
- Учиним убийство, чтоб неповадно было!
- Круши лихоимца!..
- Руки, руки ему вывертывай, чтоб отсохли!
На приступку поднялся седовласый худосочный Алексей Торошин, пискливо
уговаривал:
- Беду накликаете, убийство до добра не доведет... Ой, солоно,
казачки, расхлебывать доведется!.. Горько!..
Старца столкнули, рвали в клочья воеводу.
Вступился Сенька Аверкеев, крикнул надрывно:
- Казаки!..
- Черт тебе казак!
- Воеводский худодей!
- На казаков доносчик!
- Гони воеводского подслуха! Ломай его!
Сеньку сбили, безудержно мяли, нещадно крушили кулаками. После
расправы ринулась толпа из церкви.
Тем временем дощаники стояли у причалов, против воеводского двора.
Они грузно оседали на воде: набивал их Ярофей воеводскими запасами.
Волокли ватажники пушки, тащили самопалы, катили бочонки хмельного,
торопливо таскали свинец, порох, просо, муку, сало. К заходу солнца
дощаники отвалили от берега и скрылись в темноте.
В лето тысяча шестьсот шестьдесят пятое под началом Сабурова отплыло
в ратный поход войско в двести сорок человек, с тремя пушками, при
самопалах и мечах, в куяках [куяк - шлем, кивер; старинные щитковые,
чешуйные или наборные латы из кованых пластинок по сукну] и панцирях. Для
удачи в походе захватил Ярофей попа Гаврилу с иконами. В помощниках у
Ярофея плыли Пашка Минин и Ванька Бояркин.
По казачьему сговору у запасов съестного, у котлов, что приходились
по одному на дощаник, поставили жонок, отдав их под начало Степаниды.
Плыли по Лене вниз, к северу. Широководная река неслась меж крутых
каменистых отвесов. Буйные струи бились в извилинах, хлестали волны,
пенясь; бежали дощаники скорым ходом. На пути встретилась шумливая река,
впала она в Лену с востока - то был Витим. Ее миновали, плыли дальше к
северу. Донесла Лена дощаники до устья другой реки - это была Олекма.
Задумал Ярофей плыть к востоку Олекмой; по его приметам, доведет Олекма до
водораздела, а там волоком можно пробиться и на Амур-реку.
К ночи собрался малый ватажный сход. Ярофей сказал:
- Смекал я, казаки, каков же ратный поход, коли плывем мы скопом, как
на свадьбу?
- Мал толк плыть всем кораблям тихим ходом, - отозвался Ванька
Бояркин.
И решили караван поделить. Выделил Ярофей четыре малых дощаника.
Отрядил девяносто дюжих до бойких казаков, а в атаманы поставил Ваньку
Бояркина и дал завет плыть вперед скорым плавом. При встречах с иноземцами
заводить мирные речи, склонять их к покорности подобру, коли нападут
скопом, отгораживаться засекой, бой принимать с опаской, дабы терпеть в
битвах урон малый. При большой беде гнать скорого гонца.
Поутру Гаврила отслужил заздравный молебен, и дощаники Бояркина
отплыли.
Ярофей плыл вслед тихим ходом.
ВСТРЕЧА С ДАУРЦАМИ
Дул ветер-низовик, дощаники Бояркина подходили к порожистому,
шумливому перекату. Билась Олекма, кипела и рвалась с грохотом и ревом
через гранитные пороги, выплескивала на прибрежные пески комья желтой
пены.
Казаки тянули дощаники молча, бечева обжигала руки и плечи. Шагали по
резучим камням, промоинам, брели по студеной воде, проклиная своенравную,
непутевую речку. Оглядывая побитые дощаники, изможденные, обветренные лица
казаков, обессилевших и злых, Бояркин омрачился. Теперь он знал, что
Ярофею пробраться с тяжелыми дощаниками превеликая мука, побьет на
перекатах Олекма корабли, сгубит огневые и соляные запасы, начисто
оголодит казаков.
- Негожа река - буйна, мелководна и зловредна, - сетовал Бояркин на
Олекму.
Невзлюбили ее и казаки, прозвали Буян-рекой.
- Ошалела! - кричали казаки, когда струя ударяла в дощаник, рвала
бечеву и волокла его обратно вниз по течению.
Вскоре берега Олекмы засеребрились первыми осенними заморозками, по
утрам острые льдины с треском отрывали щепы от бортов дощаников. Осенние
ветры били с дождем и снегом, жалобно завывала тайга, ощетинилась Олекма
седыми гребнями. У черной россыпи, что каменным поясом перерезала Олекму с
берега на берег, пришлось дощаники разгрузить, запасы перенести на плечах.
С утра до вечера ухали казаки на берегу, с тревогой и тяжкими трудами
волокли дощаники посуху, чтобы миновать пороги и водопады.
Наскоро починив побитые корабли, Олекмой плыли недолго. Пала в Олекму
неведомая речка, пала с юга тихим плесом. По ней и решил плыть Бояркин.
Это была речка Нюкжа. Хоть и полюбилась казакам Нюкжа, да ударили морозы.
Наскоро срубили казаки зимовья-землянки и приготовились коротать зиму. Тут
и поставил Бояркин первый крест. Убила сваленная непогодью лиственница
гулевого казака, певуна и смехотворца Николку Яшкина. Схоронили казаки
Николку по-христиански, а новое свое становище назвали Крестовым.
Бояркин, не дожидаясь весеннего ледолома, по первому снегу решил
двигаться вперед, к востоку, волоча за собой на нартах продовольствие,
пороховые и свинцовые запасы, теплую одежду. С Бояркиным пошли восемьдесят
казаков. Горела вольница неудержимой жаждой встречи с иноземцами, лелеяла
заветную думку о превеликих богатствах неведомой Даурии.
Казаки орали наперебой:
- Сидеть зиму в медвежьем логове казаку несподручно!..
- Веди, Ванька, ты в атаманах!
На зимовье остались хранить запасы лишь хилые, покалеченные, да и те
рвались за Бояркиным. Только бывалый казак Никита Мышелов уговаривал
степенно:
- Эх, казаки, солоно хлебнете! Снеги белые захоронят ваши косточки.
Захоронят!..
Казаки отшучивались. Бояркин наказывал Никите строго:
- Ставлю тебя, Никита, ратным стражем. Особливо хлебные и пороховые
запасы хорони, - и, махнув шапкой-ушанкой, тронул отряд.
Двигались по берегу Нюкжи. Река круто изогнулась к северу, Бояркин
свернул от реки в глухой распадок, дойдя до стрелки, пошел на восток.
- Держи на восход солнца! - кричал он Степану Корневу, шедшему в
вожаках, а сам стал на лыжи с малым числом казаков и кинулся по следу, что
разглядел по утренней пороше казак Степка Логунов.
На рыхлом снегу отпечатались следы голых ступней, будто бежал
человек, оставляя след, а за ним неотступно гнался второй на лыжах, по
бокам вилась кружевная цепочка собачьих следов. Перевалив несколько
пригорков, Бояркин и его казаки увидели на снегу черные пятна. Бежал
медведь, его настигал маленький человек, с ног до головы закутанный в
шкуры, с длинной рогатиной в руках. Собаки облаяли медведя, забежали с
двух сторон, свирепели и бросались на него, норовя вцепиться в зад.
Медведь вскочил на дыбы, вихрил лапами снег, отбросив собак, кинулся на
человека. Человек ловко сбросил лыжи, не спеша пошел на медведя. Человек
осилил зверя; зверь обагрив кровью взрыхленный снег, вытянулся, широко
разбросав лапы. Человек склонился к добыче, припал к ране и жадно глотал
горячую кровь. Подняв голову, обомлел, в страхе завизжал голосом тонким,
по-ребячьи. Перед ним стояли люди с большими бородами и широкими глазами.
Бояркин сказал:
- Человек этот иноземных кровей, не иначе тунгус...
Бояркин говорил по-эвенкийски плохо, однако неотложное знал и
пойманного спросил:
- Тунгус?
Человек воровато озирался, перепуганно заикался:
- Эвенки Лантагир...
Бояркин понял: это был эвенк Лантагирского рода.
Лантагира привели в отряд. Бояркин применил всю свою сноровку,
накопленную в походах. Лантагира обласкал и выведал многое. Лантагир
жаловался на черную беду, которая свалилась на его чум. Быть горю
большому, если убьет эвенк медведя бездомного, зимнего шатуна. Однако
Лантагир нарушил суровый обычай родичей: голодный, он убил шатуна. Теперь
Лантагир умрет... И Лантагир готов умереть.
Бояркин перебил Лантагира:
- Ты не об этом. Сказывай, кому ясак платишь?
