ЦАРСКИЙ ПОСОЛ
В Московском приказе с восхода солнца и до заката рьяно скрипели
гусиные перья. Согребенные песцы строчили витой скорописью деловые,
торговые, подсудные и иные грамоты, многословные ябеды, сутяжные отписки и
челобитные.
В приказе людно, тесно, сумрачно. От воскового чада и книжной пыли
слезились глаза. С шумом толпились мужики-землеробы, разный ремесленный и
иной люд. В рваных кафтанах, шубейках, поддевках шлепали они побитыми
лаптями по каменным плитам, оставляя за собой комья грязи. У каждого за
пазухой или в холщовой суме либо петух, либо курица, либо поросенок; у
иных кусок отбельной холстины, узорчатое полотенце и многие другие
поминки. Все это несли мужики писцам, чтобы порадели они за обиженного и
грамотки слезные писали бы старательно и толково. Называлась эта палата
людским приходом. За людским приходом находилась вторая, сводчатая палата
с высокими резными окнами. Она делилась на две половины. На одной сидели
составители, переводчики и уставного письма книгописцы. На другой -
иконописцы, золотописцы; они изображали лики святых, вырисовывали
красивейшие буквы в церковных книгах. Была еще малая палата переплетчиков,
золотых и серебряных дел умельцев; они скрепляли исписанные листы в
толстые книги, украшали их узорчатой оправой, застежками и пряжками.
В правом углу, возле створчатого окна, сидел главный уставного письма
книгописец подъячий Никифор Венюков. Величали этого славного искусника -
отче Никифор.
Подъячий Никифор - старец строгий, узколицый, морщинистый, с
маленьким рыбьем ртом и скудной бородкой. Он озабоченно посмотрел в
оконце, зевнул, широко раскрыв рот, и отложил серый лист. Прищурив
воспаленные веки, полюбовался только что изукрашенной киноварью уставной
буквой, огляделся и приказал с усмешкой:
- Эй, Никола, ишь, припал! Бросай...
Николка Лопухов, помощник Никифора, выпрямился. Был это рослый,
большеглазый отрок, заметно сутуловат, но в плечах широк, лицом светел и
здоров. Он наскоро прибрал письменный прилад, в смущении сказал:
- Отче, Никифор, доспелся и в моих делах успех: вывожу заглавную и
малую доподлинно...
- Оказия... - перебил его Никифор.
- Пошто? - пугливо заморгал отрок.
- Аль ослепшим проживешь и окрест себя не глядишь? - Никифор строго
посмотрел на отрока.
Николка опустил глаза. Никифор поучал:
- Объявился в нашем посольском приказе нов человек, ума превеликого,
грек родом. Послан тот грек к нам, будет главным переводчиком. Строг! Ой,
строг!.. Он эдаких образумит! - и Никифор ткнул желтым пальцем отрока в
грудь.
- Не ведаю...
- Эко не ведаешь!.. Прозывается тот грек мудрено - Николай
Спафарий... Сие уразумей, Николка, твердо, при величии не посрами, упаси
бог!.. Тезкой тебе приходится, то - ладная примета...
- Как можно!.. - озабоченно ответил отрок.
Никифор разговорился:
- Сказывали, мудрейшая голова у того Спафария, грамотам обучен в
заморских землях, силен во всех иноверных языках и в науках, особливо
духовных. В русских же словесах слаб и многие калечит немилосердно. Упаси
бог, при беседе не прысни, Николка, со смеху, коль главный переводчик
оговорится аль замешкается.
Никифор усмехнулся, Николка же омрачился. "В наказание за ослушание
объявился тот главный переводчик, и строг и учен... Не иначе, буду я
изгнан за малоуменье в деле писцовом", - огорченно думал отрок.
По посольскому приказу плыли слухи, паутиной обволакивали
борзописцев, скрипящих гусиными перьями; путались они в догадках, несли
нелепицу.
- Чудно, отчего греку Русь приглянулась?..
- Не сладко ему в греках, вот он на сытые хлеба и подался.
- Русь, она - мать кормящая: пригревает и грека, и немчина, и арапа
черных кровей, - важно заключил длинноволосый старец и перекрестился.
К полудню в посольстве притихли.
В камору переводчика пришел человек в черной длинной рясе. Сбросил он
бархатную шапку болгарского шитья, прикрыл створчатую дверь и безмолвно
погрузился в чтение. Это был Николай Спафарий.
Долго присматривались посольские людишки к главному переводчику:
следили, подглядывали, подслушивали. Облик его еще больше распалял их
любопытство.
Было Спафарию лет сорок пять; ростом высок, в походке прям и горд;
лицо чистое с малым загаром, обрамленное темно-золотистой бородой;
выпуклый лоб изрыт глубокими, не по летам, морщинами; из-под густых бровей
поблескивали желтые глаза, жгучие и острые; боялись приказные люди этих
глаз, как пчелиного жала. Строгие тонкие губы и непомерно большой, словно
нашитый, нос довершали облик ученого грека. Говорил он звонко, с
присвистом, на смешанном греко-болгаро-русском наречии, но степенно и
вразумительно.
К трудам ученых был прилежен безмерно, и не отыскать ему равного. За
книгами и переводами сидел и денно и нощно; случалось, до утра просиживал
при лампаде и засыпал, обронив голову на писание. В короткий срок овладел
он и русской речью.
В посольском приказе переводчик полюбился, но боялись писцы и
служивые посольские люди острого глаза Спафария. В посольстве о Спафарии
говорили, что разгадать его душу - труд мудреный. И коль душа человека,
как в священном писании помечено, бездонна, то у этого грека трижды
бездонна и бескрайна.
Скоро и в царских хоромах, золоченых палатах заговорили о Спафарии.
Труды его поощрялись всемерно, но мучили царских доглядчиков догадки,
разноголосые суждения об ученом греке.
Дошло это и до царя. Царь Алексей Михайлович самолично
заинтересовался главным переводчиком - человеком, всем языкам обученным и
все страны познавшим. Царь позвал боярина Артамона Матвеева, ведавшего
всеми делами посольств, и наказал неторопливо и подробно рассказать о
жизни Спафария.
- Принеси, боярин, ларчик с пометами важными. Доподлинно надо знать о
прежних делах и помыслах грека.
Боярин вышел и вернулся с ларчиком, где хранились тайные грамоты.
Боярин любил Спафария, знал все о жизни ученого грека и деловито стал
сказывать царю:
- Родился грек в Молдавии, отец поощрял отрока в науках, ибо сам был
в них сведущ, и сына к тому же склонял старательно. Учил его в Царьграде,
где постиг молодой отрок Николай в совершенстве древний и новый греческий,
турецкий, арабский и другие языки. Там же отрок тайно сдружился с лукавыми
людьми и сам стал отменно лукав и умен. Прослышав, что на его родине
зачалась царская междоусобица, кинулся туда и воссевшему на престол
хитростью господарю Стефану Х пришелся ко двору. Понравился молодой грек
за знание книжных мудростей, ораторство и уменье языкам. Стал не только
ученым мужем, но и другом душевным, и делил с ним тайны господарь.
Однажды, роясь в древних книгах, отыскал Николай тайную переписку
господарей с Византией, и открылись лукавые происки Стефана Х.
Переписку перевел, а недруги господаря предали ее огласке.
Владычество его покровителя, Стефана Х, пало.
Николай, по-прежнему пребывая при дворе, пережил еще одного
господаря. Самой блаженной высоты и почести достиг Николай при господаре
Стефанице.
Царь поднял голову, перебил боярина:
- Праведно ли это?
- Сказанное, государь, в большой доле истина.
- Молви, - кивнул головой царь.
Боярин передохнул, открыл ларчик и достал грамотку.
- Мыслю, государь, за надобное прочитать единую грамотку, в коей
прописано о греке словами якоба очевидца, но, по моему разумению, - это
происки подслуха, змеиное жало завидущих глаз.
- Читай, боярин, не торопясь, внятно, раздельно.
- "...Был боярин, по имени Николай Спафарий, очень ученый, гордый,
богатый... Ходил он с княжескими провожатыми, кои шли впереди с пиками и
мечами, с серебряными чепраками на лошадях. Его очень любил господарь
Стефаница: обедал с ним, совет держал с ним, играл с ним и даже спал с
ним...
Однако Спафарий не удовольтствовался тем добром и почетом, но взял и
написал злословное и насмешливое письмо, вложив его в пустую трость,
послал тайно воеводе Константину и призывал того воеводу сбросить
Стефаницу и захватить престол. Но воевода устрашился и трость с письмом
при надежном гонце направил в руки самому господарю.
Стефаница возгорел местью, читая злословия Спафария. Повелел он
немедля позвать его в малую господарскую комнату. Едва тот вошел,
господарь вынул из-за пояса свой кинжал и приказал палачу отрезать нос
лукавцу Спафарию. При этом Стефаница молвил в гневе: "С этой приметой
моего недруга будет знать весь мир". Обливаясь кровью, Спафарий с позором
бежал из дворца и был окрещен Курносым..."
Царь поднял голову, сбил боярина с толку резким словом:
- Ложное писание, боярин, все видели грека при полном носе!
- То, государь, темная заморская тайна, дело рук не иначе чародеев
аль дошлых умельцев...
Боярин встал и раздельно, нараспев читал:
- "Беглый ученый грек Спафарий недолго задержался в Неметчине, где
пригрел его и обласкал воевода Вильгельм. Здесь же сыскался искусный
лекарь, который тайно лечил страшное уродство грека. Пускал ему кровь из
щеки и накладывал на рану носа, кровь свертывалась в коросту, и нос
вырастал. Через год нос вырос, грек вернулся на родину, но от стыда и
посрамления вновь бежал ночью, хоронясь, как вор, хотя едва заметно было,
что нос его резан. Грек поселился в Царьграде, где и прославился учеными
делами, переводом библии и других мудрейших книг".
Царь вздохнул:
- Чудны дела создателя! Однако, боярин, не своди глаз с грека...
Неведомо мне, какая нужда есть содержать его в посольстве?
Боярин горячо вступился за Спафария:
- Многое, сказанное о греке, - наветы завистников, людей злонравных.
Спафарий много учен, в книжных переводах незаменимый искусник, в иных
поступках тих, к делам твоим, государевым, радив и заботлив безмерно.
- Для Руси человек иноземный... Сколь важны его заботы?
- Не почти, великий государь, за дерзость: осмелюсь сказанное
оспорить. Спафарий иноземец - не чета другим. Для Руси человек близкий, в
вере христианской крепок, обычаи наши почитает своими, в соблюдении их
примерно строг.
Царь поднялся и молча вышел.
...Спафарий остался при посольском приказе. Он работал вдохновенно,
не щадя сил, отказывая себе во всем. Из посольства не выходил,
погрузившись в писание и забыв о еде и сне, нередко падал в беспамятстве
на груды книг и рукописей. И труды его оценили: занял он самое почетное
место среди всех переводчиков, прославился на весь мир составлением
великой государевой книги, греко-славяно-латинского словаря и многих
других, до этого на Руси небывалых важных книг.
Мудрость Спафария, его трудолюбие еще больше расположили к нему
боярина Матвеева, и стал он надежным ценителем и покровителем Спафария, о
чем не однажды говорил и царю.
На святой неделе, в третье лето жития Спафария в Москве, предстал он
перед государем.
Много на свете видел Спафарий дивных дворцов, но палаты дворца
русского царя ослепили его премудрым строением, великолепием росписи,
пышностью убранства. Спафарий поднимался по широкой лестнице, ноги его
утопали в шелковистом ковре. Стены, потолки, резные колонны, арки казались
вылепленными из золота и серебра, расписаны чудными красками. Палаты
наполнял благовонный запах ладана, сквозь сводчатые окна пробивался мягкий
розовый свет. Царь принял Спафария в малой палате. Он сидел на троне в
тяжелом парчовом одеянии светло-малинового цвета, расшитом золотыми и
