что вольницу его казацкую, воровскую, беглую, не помилует царь, коль не
даст она в казну достойных прибытков и тем не снимет с себя Ярофей опалу и
угрозы за прежние разбои и самовольство.
Степанида знала: надвигается черная беда, мучилась в догадках, сохла
в кручине, сторонясь казацких жонок.
- Что же, Ярофеюшка, будет? Аль не судьба?..
Отвечал Ярофей нехотя:
- Не знаю, чему быть...
Степанида ластилась, шептала:
- Недоброе, Ярофеюшка, ожидаю. Ой, недоброе... Ванька Бояркин, а за
ним и Пашка Минин на откол норовят... Тебя поносят всяко, подбивая и
казаков на откол.
Ярофей отмалчивался.
- Бабьим разумом прикидываю так: негоже, Ярофеюшка, в беглых
проживать... Повиниться надо бы...
Ярофей поднял голову, и Степанида умолкла. Помолчав, сказала тихо:
- Аль малоумное молвила?
- Отчего казачишки шалят, не пытала?
- Пытала, Ярофеюшка... Особливо бабы голосят: нескладно, мол, в
беглых проживать, зазорно и тягостно... Зверь и тот свою нору обихаживает,
оберегает. Которые детными матерями поделались, тем маята ратная - в лютую
горесть; молят они казаков, чтобы побросали кольчуги и самопалы и сели бы
крепко на землю.
Ярофей рассмеялся:
- Где же они землю-то сыскали? Сидим на даурской земле, как черт на
краю горячего горшка!.. Землю-то повоевать надобно! Захвачена она
даурцами. Тунгусы по лесам бегают как очумелые, от ворогов даурцев в
дебрях прячутся... То как! Смекаешь?..
Степанида отошла к оконцу. На крепостной стене сидела ворона и жадно
расклевывала обглоданную кость. "Дурная примета", - подумала Степанида,
откинула оконце, захлопала в ладоши. Подошел Ярофей. Ворона озиралась и
вновь долбила кость, лязгая толстым клювом. Ярофей быстро снял со спицы
самопал, просунул ствол в оконце. Вспыхнул выстрел, Эхо прокатилось глухо,
отрывисто. Ворона, распластав крылья, кувыркнулась вниз и, цепляясь за
выступы стены, шлепнулась на землю.
На выстрел сбежались казаки.
Ярофей выглянул в оконце:
- Слово молвить надумал, казаки, оттого сполошил вас...
- Разумное слово - слаще меду... Молви!
- Вот сойду к вам. - Ярофей вышел, поднялся на башенную приступку.
Казаки сбились плотно.
Ярофей говорил:
- Крепость наша, Албазин именуемая, на даурской земле стоит. Даурцам
это и срамно и обидно. Не иначе войной пойдут... Не устоять нам супротив
многолюдной рати... Бросить крепость негоже и ущербно.
- Коли ногой ступили - земля наша! - хвалились казаки.
- Пусть Русь на ней стоит!..
- Русь!
- Надобно государю в воровских делах повиниться, бить низко челом и
подарками, землицей повоеванной, соболями, лисицами и иными добычами.
Ярофей замолчал, казаки зашумели:
- Царь и без наших добыч богат!
- До царя, Ярофей, далече!..
Вышел на круг Соболиный Дядька. Горячился, говорил скороговоркой:
- Смекаю: умное молвил Ярофей! Попытаю вас, казаки! Чьего мы
подданства? А?.. На какой вере стоим? А?.. Ну, молвите, казаки!..
Молчали недолго. Речи Соболиного Дядьки пришлись к делу, распалил он
казачьи сердца.
- Московскому царю повинны!
- Подданные белого царя!..
Крест на груди носим!.. Вот!..
И решили нерчинскому воеводе отписать грамоту, послать дары, просить
милости царской, подмоги ратной и огневой, чтоб отстоять повоеванные земли
и укрепить крепко Русь на дальнем Амуре.
В Нерчинский острог Сабуров отрядил тринадцать казаков, над ними
поставил Пашку Минина. Подарки царю - соболи отборные, лисицы огневые да
многие иные добычи - уложили на десяти возках. Отправили в Нерчинский
острог и пленную даурку Эрдэни с младенцем, чтоб показать, каковы иноземцы
обличьем, похвалиться своими ратными удачами.
Возки вытянулись гуськом. Жонки тех казаков, которые поехали в
Нерчинск, шли за возками, провожали.
В тот вечер немногие легли дотемна спать. Сидели албазинцы у
камельков и в сотый раз спрашивали друг друга:
"Какова-то удача будет? Привезет ли Минин милованную грамоту? Снимет
ли царь опалу и гнев свой тяжелый?"
Посудачили горячо и разошлись по своим избам. Притихла крепость, лишь
дозорный казак оглядывал темные дали, ожидая рассвета.
ГАНТИМУР
Нерчинский острог находился в большой тревоге. Охочие люди и
лазутчики, что по нехоженной тайге и монгольским степям доходили до
иноземных рубежей, приносили страшные вести.
Воевода Нерчинского острога Даршинский писал московскому царю:
"...мунгалы и тунгусы, зная наше малолюдство и слабость ратную,
пленят и калечат русских людей во множестве. Землицу, на коей воздвигнут
твоим, пресветлый государь, именем Нерчинский городок, оговаривают своей и
сулят идти войной. Кричат громогласно: за нами, мол, стоит несметная рать
земли китайской, а китайский-то император, богдыхан, над всеми
государствами властен. Тот богдыхан титло на грамоте ставит нагло и
твердо: "Говорю сверху на низ, ответствуйте мне снизу вверх". Молю тебя,
пресветлый государь, слезно, пошли ружейных дел умельца, - самопалы
ржавые, пушки-маломерки чтоб наладить, - добавь ратных людей, запасов
свинцовых и пороховых".
Ратные люди Нерчинского острога днем о ночью крепили бревенчатый
частокол, рвы углубив, пускали в них воду из Нерчи-реки, по-за рвом клали
коряжины, били "чеснок" - острые колючки из железа, вели строгие дозоры.
Опечаленный воевода сидел у оконца, ожидая лазутчиков. Ускакали они в
монгольские степи до зари третьего дня, и ни один еще не вернулся.
К вечеру прискакал первый лазутчик - Васька Телешин, высокий
тонконогий казак в серой козлиной шапке набекрень.
Он покинул коня средь воеводского двора, взбежал на рубленое крыльцо
и зычным голосом всполошил воеводу: "Тунгуса изловил, батюшка-воевода! У
реки Аргуни мыкался, без драки отдался".
Тем временем казаки волокли на воеводский двор пленного эвенка. Эвенк
на малопонятном языке требовал толмача, через него сказал воеводе:
- От князя Гантимура с вестью... Князь со всеми юртами, женами,
детьми, скотом и животом бежит из китайской земли, просит русских взять
его под свою руку.
Эвенк вытащил из-за пазухи первейшего соболя и, упав на колени,
положил подарок к ногам воеводы.
Воевода недоумевал.
Вероломство и лукавство врагов беспредельны, боялся воевода подвоха,
на эвенка смотрел с опаской.
Обласкав, спросил лукаво:
- Какой нуждой гоним тот князь Гантимур?
Эвенк уклончиво отвечал:
- Голова моя мала, великий княжеских дел не объяснит. Князь сам
расскажет русскому князю обо всем.
Воевода попытался выведать у пришельца хоть что-либо о китайской
силе:
- Как мог Гантимур убежать от китайского царя? Разве он не сыскал в
Китае гонцов скорых догнать американского князя?
Посланец стал словоохотливее.
- Богдыхановы мечи никого не милуют. Плачет китайская земля...
- С кем та война учинилась? - удивился воевода.
Посланец путался, многого и сам толком не знал.
Воевода хоть и слабо верил, что внутренняя борьба охватила неведомый
Китай, однако был рад: "коль не врет тунгусишка, то ладно и нам ко
времени". Воевода послал навстречу князю Гантимуру малую рать, приказал
настрого не допускать людей Гантимура до Нерчинска, а привести лишь самого
князя.
Гантимура привели не как пленника, а как доброго витязя. Перед
воеводой предстал муж рослый, телом крепкий, в дорогой парке, подбитой
лисицей, в мягких лосиновых сапогах с прошвой, в высокой китайской шапке,
опушенной черным соболем и повитой бисером-самоцветом. Поверх парки -
поясок китайского изделия с серебряными бляшками на кожаной бахроме; по
пояску искусно нанизаны зубы рыси, волка, кабана, на плечах - хвосты
белок. Гантимур широколиц и смугл, глазом прям и смел, голосом тверд.
Перед воеводой положил он повинные подарки: бархатистые шкурки соболей,
лисиц, золотую чашку китайской резьбы, серебро в слитках.
Воеводе рассказал князь тайну своего поспешного бегства. Бранил
резким словом манчьжуров, жаловался на тяжкие обиды, чинимыми ему и его
родичам людьми богдыхана.
- Желаю кочевать, - говорил Гантимур, - в мире, под твердой рукой
русского царя, платить соболиный ясак сполна.
- Отчего же те обиды и лихости? - спросил воевода, зорко оглядев
князя.
Князь поднял голову, на воеводский огляд ответил:
- Грызутся богдыхановы люди меж собой, псам подобно, делят юрты и
скот эвенков. В кровопролитии междуусобном пылают города и села. Бегут
эвенки...
- Отчего ж те междуусобицы? - хитро прищурился воевода.
- Богдыхан манчьжурских кровей... стонут китайцы, горько им это
владычество Цинов. Норовят сбросит Цинов, как вол ярмо, оттого повсюду
кровь и огонь.
Воевода не понял незнакомое для него слово, решил, что Цин - имя
богдыхана, и спросил:
- Какой Цин обличьем, - какую ратную силу имеет?
Гантимур чуть приметно усмехнулся:
- Царствование Цинов - черный дым разбойных манчьчжуров, захвативших
Китай. Ныне царствует на троне молодой манчьжурский богдыхан Кан-си. Ратью
покоряется: она-де моджет весь мир покорить.
Воевода ущипнул бороду, рассердился:
- Иные хвалились, хвалились да с горы свалились... Долго ли ты,
князь, кочевал по китайской земле?
Гантимур отвечал:
- Кочевал с родичами многие лета прежде китайскому богдыхану служил,
был я по его правую руку четвертым князем. Получал от китайской казны в
год жалованья по тысяче двести лан серебра и по три коробки золота. Имел
рать многую и храбрую. С братом богдыхана был послан под Нерчинский
острог, чтоб русских повоевать, острог снести... Видя житье доброе,
пастбища богатые, пожелал я российскому царю служить и боя с ними не
принял. Богдыхан погони посылал многие, но, приняв с родичами раны и
увечья, мы от тех погонщиков отбились и перебежали во владения русских.
Воевода по-хозяйски допытывался:
- Многое ли богатство имеешь, чем перед русским царем хвастать
будешь?
- Имею, - отвечал гордо Гантимур, - племя премногое, больше семисот
душ, и все в куяках, панцирях, при луках и мечах. Юрт кочует со мной
больше сотни...
Воевода силился скрыть тревогу: такой ратной силы в городке не имел.
Племя Гантимура могло побить воеводских людей, начисто снести острог.
Воевода степенно сказал:
- Племя твое под руку царя русского беру. Места для кочевок отвожу
травные, пастбища привольные. Кочуй, князь, возле реки Урульги. Ясак кладу
по три соболя на душу.
Гантимур не скрыл довольства. Видано ли: вместо непомерных сборов
ясак в три соболя! Раскосые глаза его заиграли рысиной искрой, угловые
скулы пылали.
Воевода насупил брови, добавил сурово:
- Коль вздумает князь баловать и совершит измену, то на кару лютую
пусть не жалобится... что ответит князь?
Гантимур склонился:
- Войны не ищу, от войны бегу, ясашный оклад принимаю. Жду твою
грамоту, чтоб родичам показать, упрочить мир и дружбу с русскими.
Воевода удалился в приказную клеть. К вечеру Гантимуру вручили
приписную грамоту. И на подарки воевода ответил отдарками, дал князю коня
белого с седлом, кумачу и сукна желтого три штуки и русское знамя.
Гантимур ускакал в степь, довольный и гордый приемом русского
воеводы.
А воевода тем временем вызвал сотника казацких старшин и велел
лазутчиков бойких да смышленных разослать на Урульгу, чтоб за Гантимуром и
его людьми строго доглядывали, не совершил бы князь измену и разбой.
Казакам степным и шатунам вольным велел воевода наказать толково, чтоб они
