в оригинальном и неповторимом ракурсе, другими словами, может продержаться
даже на голом "couleur locale". Кроме того, за счет экзотики весьма
обогащается словарь стихотворения, элемент новизны ко торого резко снижает
предсказуемость текста, даже при отличном знании языка предыдущих
стихотворений. На русской почве трудно назвать имя поэта, который бы
пренебрег этим жанром. Поэтому можно говорить и о его издержках, каковые
чаще всего проявляются в следующих стереотипных подходах: поэт восхищается
красотой и оригинальностью места, его былой или настоящей исторической
славой, или поэт сравнивает жизнь в чужом месте с жизнью на родине (чаще в
пользу последней: парижский и американский циклы Маяковского, все подобные
циклы Евтушенко, Вознесенского и других современных поэтов), или поэт
предается лирическим излияниям по поводу утраченной любви, изгнания
(кавказские циклы романтиков).
Конечно "стереотип" здесь понятие очень общее, в каждом из таких
стереотипов масса возможностей для любых тем и размышлений, тем не менее
поэт все-таки стеснен его рамками, особенно если он ограничивается одной
случайной встречей, одним объектом, привлекшим его внимание, будь то
парижанка, работающая в уборной, художник, рисующий на асфальте, танцовщица,
исполняющая в баре стриптиз, или Эйфелева башня, Бруклинский мост и Эмпайр
Стейт Билдинг.
Наиболее сложный, комплексный подход, при котором поэт в малой форме
успевает затронуть философские, исторические, литературные, бытовые и
лирические темы, пожалуй, ярче всего выражен у символистов (см., например,
"Равенну" Блока). Такой комплексный подход --
историко-философско-литературно-лирический комментарий к месту посещения
наблюдается и в стихах Бродского, с той только разницей, что всегда личность
поэта выдвигается на передний план, а камни всего лишь фон для его
поэтического самовыражения.
Однако комплексность Бродского качественно иная в силу его нацеленности
на выражение глубинного, сути вещей и человеческого существования, в каждом
из его комментариев присутствуют излюбленные коренные темы -- время,
пространство, Бог, жизнь, смерть, искусство, поэзия, изгнание, одиночество.
При этом читатель воспринимает и быт, и дух места, и его сегодняшний и
исторический национальный колорит. Емкость мысли, глубина наблюдений и
компрессия выражения -- вот то новое, что Бродский вносит в жанр
"стихотворения глазами туриста", не говоря уже о метрическом и ри{ф|т}мическом
своеобразии, которое ставит его на первое место в русской, а, может быть, и
в мировой поэзии.
Одно из лучших стихотворений этого жанра -- "Декабрь во Флоренции",151 датированное 1976 годом. Стихотворению предпослан эпиграф
из Анны Ахматовой: "Этот, уходя, не оглянулся..." Кто "этот" становится
ясным из текста, к которому нас отправляет эпиграф: маленькому стихотворению
"Данте" 1936 года. Так как Бродский рассчитывает на читателя, хорошо
знакомого с текстом "Данте", ибо он не уточняет источник цитаты, освежим в
памяти ахматовское стихотворение, важное и для понимания некоторых сторон
текста Бродского:
Il mio bel San Giovanni.
Dante
Он и после смерти не вернулся
В старую Флоренцию свою.
Этот, уходя, не оглянулся,
Этому я эту песнь пою.
Факел, ночь, последнее объятье,
За порогом дикий вопль судьбы.
Он из ада ей послал проклятье
И в раю не мог ее забыть, --
Но босой, в рубахе покаянной,
Со свечой зажженной не прошел
По своей Флоренции желанной,
Вероломной, низкой, долгожданной...152
Стихотворение Ахматовой в свою очередь предполагает знание читателем
биографии итальянского поэта. Напомним кратко ее основные пункты. Данте был
не только поэтом, но политическим деятелем. Когда в 1301 году Данте был в
отъезде, во Флоренции пришла к власти партия "черных Гвельфов", победив
партию "белых Гвельфов", к которой принадлежал поэт. В начале 1302 года
Данте заочно судили и приговорили к сожжению и конфискации имущества. Это
означало, что поэт больше никогда не сможет вернуться в свой родной город. С
этого времени и до конца своих дней Данте остался изгнанником. Его жена и
дети жили во Флоренции, сам же он переезжал из одного итальянского города в
другой. Правда, в 1315 году флорентийские власти предложили Данте вернуться
во Флоренцию при условии, что он признает себя политическим преступником и
примет участие в процессии покаяния -- пройдет со свечой в руке по городу до
собора Сан-Джованни, встанет на колени перед ним и попросит у города
прощения. Данте отверг это предложение как унизительное. В письме, которое
сохранилось до наших дней, Данте пишет: "Разве я не могу смотреть на солнце
и звезды с любого места на земле? Разве я не могу размышлять о великих
вопросах в любом месте под небом? Зачем же мне подвергаться постыдной и
унизительной процедуре перед народом Флоренции?"153
Последние годы своей жизни Данте провел в Равенне. В знаменитой
"Божественной Комедии", целиком написанной в изгнании, поэт неоднократно
упоминает свой родной город, его площади и улицы, мосты над рекой Арно, его
дворцы и соборы. В строках ахматовского стихотворения содержится намек на
части "Божественной Комедии", в которых упоминается Флоренция, -- "Ад" и
"Рай", хотя они и написаны у нее с маленькой буквы. Данте умер в Равенне в
1321 году. Через 50 лет, когда Данте был уже знаменит по всей Италии как
"божественный поэт", флорентийские власти попросили Равенну вернуть прах
поэта на родину. Такие просьбы исходили от Флоренции неоднократно, но
Равенна неизменно отвечала отказом, мотивируя его нежеланием самого поэта
возвращаться на родину даже в виде праха. Эта легенда (ибо нигде нет
документальных сведений о подлинном желании Данте) и послужила отправной
точкой стихотворения Ахматовой.
Строка из ахматовского "Данте", выбранная Бродским в качестве эпиграфа,
аллюзийно наиболее емкая -- в ней содержится намек на эпизод из книги Бытия
о жене Лота, которая оглянулась на башни родного Содома и превратилась в
соляной столп. Для Ахматовой, у которой на эту тему есть стихотворение,
написанное ранее ("Лотова жена", 1924) тема "Данте" -- совершенно
противоположная: этот -- не оглянулся, и не потому, что недостаточно любил
Флоренцию, а потому, что предпочел изгнание унижению. Можно предположить,
что тема Данте-изгнанника привлекла Ахматову в силу раздумий о судьбе поэтов
на родине и поэтов в эмиграции, многие из которых были ее друзьями. Строчка
"этому я эту песнь пою" звучит как стихотворная шифровка и, возможно, сквозь
призму образа Данте подразумевает неизвестного нам адресата. Ясно одно --
Ахматова на стороне поэта в вопросе о том, что лучше -- свобода на чужбине
или унижение на родине, по крайней мере, в этом стихотворении (вопрос об
эмиграции был для Ахматовой больным и отношение к нему в разные годы --
разным).
Возможно, Бродский более остро "почувствовал" стихотворение, когда он
сам стал изгнанником, и тема "Данте" внезапно оказалась его кровной темой.
Говоря о великом итальянском поэте (нигде не называя его по имени), он
думает и о своей судьбе, то есть создает такую дистанцию, в которой
действуют невидимые силовые линии. Формально же речь идет о Данте, ибо
Флоренция для Бродского прежде всего родина великого поэта, увиденная его
глазами задолго до реального посещения. Экскурсия по городу превращается в
экскурсию по дантовским местам.
Стихотворение состоит из девяти строф по девять стихов в каждой,
написанных сложным гекзаметрического вида размером со многими модификациями
и искусным использованием пиррихиев и цезур. Новизна метра и ритма
сочетается и с новизной рифм, среди которых часто встречаются составные.
Формула рифмовки стихотворения: ааавввссс -- тотальный вариант терцаримы.
Образ Данте, косвенно введенный уже эпиграфом, становится объектом
раздумий русского поэта в первой строфе -- к нему относится фраза: "ты не
вернешься сюда". Здесь же содержится и аллюзия на дантовское уподобление
архитектуры Флоренции лесу: "Что-то вправду от леса имеется в атмосфере
/этого города". Для Бродского Флоренция начинается с Арно, которую Данте в
"Комедии" в зависимости от настроения данного момента называл то "прекрасным
потоком" (il bel fiume), то "проклятой и несчастной канавой" (la maladetta e
sventurata fossa). У Бродского для потока найден отстраненно-иронический
эпитет "обмелевший" и того же плана слово "населенье" вместо "люди",
"жители" или, скажем, "влюбленные". Флорентийцы напоминают русскому поэту
четвероногих, отсюда сближение "люди-звери" и далее переход к лесу как месту
их пребывания. Никакого любования и восхищения местным колоритом нет и в
помине (здесь -- полный разрыв с традицией), такое же сниженно-ироническое
отношение к красотам города будет продолжаться вплоть до последней строфы, в
которой обозначится резкий поворот настроения. Здесь же, характеризуя
Флоренцию в целом, Бродский употребляет неожиданную и немыслимую по
непоэтичности фразу, которую бы отверг любой романтик или символист -- "это
-- красивый город". У него же эта фраза -- просто констатация факта, сигнал
исчерпанности темы "любования" как банального подхода русского поэта к
итальянскому городу. Не город и его население интересуют Бродского, а жизнь
поэта и его связь с городом, любого поэта, особенно поэта-изгнанника,
скажем, Данте.
Во второй строфе речь идет о подъезде его дома, находящегося недалеко
от Синьории -- бывшего флорентийского "сената", членом которого одно время
был Данте, и который позже осудил его на вечное изгнание:
твой подъезд в двух минутах от Синьории
намекает глухо, спустя века, на
причину изгнанья: вблизи вулкана
невозможно жить, не показывая кулака; но
и нельзя разжать его, умирая,
потому что смерть -- это всегда вторая
Флоренция с архитектурой Рая.
Последняя фраза содержит аллюзию на ту часть "Рая", в которой Данте,
сопровождаемый Беатриче, входит в рай и, поднимаясь из сферы в сферу,
постигает его архитектуру. Но, когда он уже достиг восьмого неба, он
обращается мыслью к "il mio bel San Giovanni" (ахматовский эпиграф) --
маленькому собору, в котором его крестили. Архитектура Рая ассоциируется с
архитектурой родного города. Аллюзия эта вплетена в тему Бродского о кулаке
и смерти -- первое тематическое сближение Данте и автора. Смерть -- вторая
Флоренция, потому что и в архитектуре Рая есть, по-видимому, своя
"Синьория", которой захочется показать кулак.
Третья строфа продолжает наблюдения поэта, представляющего нам город
несколькими образными импрессионистическими деталями: в первой строфе:
"Двери вдыхают воздух и выдыхают пар", во второй: "Глаз, мигая, заглатывает,
погружаясь в сырые /сумерки, как таблетки от памяти, фонари", в третьей: "В
полдень кошки заглядывают под скамейки, проверяя черны ли /тени". Фраза о
кудрях красавицы, сравниваемая со "следом ангела в державе черноголовых"
смутно несет тему Беатриче.
В четвертой строфе происходит переход от частного к общему, от данной
судьбы Данте к судьбе поэта вообще. Бродский здесь вступает на любимую
территорию темы "части речи", остающейся от человека:
Человек превращается в шорох пера по бумаге, в кольца,
петли, клинышки букв и, потому что скользко,
в запятые и точки. Только подумать, сколько
