О нет, главу подставивши смиренно,
Чтоб ношу бед от промысла принять,
Себя отдав руке неоткровенной
Не мни Творца, страдалец, вопрошать...32
до Есенина:
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно
Что пришло процвесть и умереть.33
Бродский если и приходит к оптимистическому взгляду на вещи, то не
сразу и через большие сомнения:
Бей в барабан о своем доверии
к ножницам, в коих судьба материи
скрыта. Только размер потери и
делает смертного равным Богу.
(Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки.)
Бей в барабан, пока держишь палочки,
с тенью своей маршируя в ногу!
("1972 год")34
Кроме того, этот "оптимизм" основан не на простом решении примириться
при отсутствии других выходов из положения, но на мысли о равновеликости
человека и Бога по размеру потери. А это уже совсем новая мысль.
Выше, разбирая стихотворение "Бабочка", мы писали, что Бродский в
отличие от поэтов-метафизиков не приносит благодарности Богу, а заканчивает
стихотворение иначе. Любопытно, что поэт в конце концов приходит к своему
апофеозу Бога, но апофеозу сознательному, не взятому на веру, но
проверенному на собственном отношении к миру, к апофеозу, путь к которому
лежал через сомнение и страдание. Это уже апофеоз другого рода, песня не
невинности, но опыта:
Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я
благодарен за все; за куриный хрящик
и за стрекот ножниц, уже кроящих
мне пустоту, раз она -- Твоя.
Ничего, что черна. Ничего, что в ней
ни руки, ни лица, ни его овала.
Чем незримей вещь, тем оно верней,
что она когда-то существовала
на земле, и тем больше она -- везде.
Ты был первым, с кем это случилось, правда?
Только то и держится на гвозде,
что не делится без остатка на два.
Я был в Риме. Был залит светом. Так,
как только может мечтать обломок!
На сетчатке моей -- золотой пятак.
Хватит на всю длину потемок.
("Римские элегии")35
Однако для того, чтобы прийти к благодарности такого рода, нужно было
сполна открыть секрет борьбы со Временем. Здесь было много отдано традиции,
во всяком случае без отталкивания от нее поэт не пришел бы к своему новому.
5. Старение
Тема старения в поэтике Бродского тесно переплетена с темой смерти с
одной стороны, и темой времени с другой. Человек как объект биологического
существования неотделим от времени, есть его сгусток, тогда как, например,
камень или любая "вещь" не имеет внутреннего времени и не зависит от него.
Для вещи существует лишь внешнее время, которое к вещи в общем и целом
нейтрально, в том смысле, что внешнее время не регулирует ее существования и
не определяет его границ. Таким образом, в "жизни" вещи не заключена ее
"смерть", "жизнь" и "смерть" вещи -- понятия несоотносимые.
В отличие от вещи человек обладает внутренним временем, вернее, оно
обладает человеком. Это внутреннее или биологическое время течет внутри
человека, отмеряя его жизнь. Человек в этом смысле уподобляется песочным
часам, с той лишь разницей, что часы эти нельзя перевернуть -- они
одноразового пользования.
С другой стороны, биологическое существование человека отличается и от
всякого другого биологического существования его способностью психологически
переживать свое бытие в мире. Животные не знают смерти, потому что они не
способны переживать, осознавать конечность своего существования, в силу
этого их бытие в мире для них не трагично. Человек же знает, что он умрет, и
это знание определяет его страх смерти.
Итак, жизнь человека и его смерть взаимосвязаны и представлены одной
временной данностью, каждая единица которой содержит и жизнь и смерть, ибо
жизнь -- это постоянное неумолимое движение к смерти. Человеческая смерть в
таком понимании есть результат биологического изменения во времени --
старения, которое можно приравнять к умиранию. Старение -- это
материлизующиеся признаки приближающейся смерти, которой человек страшится.
При таком понимании биологического времени и его отношении к внешнему
времени человек перестает быть равным самому себе -- он сейчас состоит из
других элементов, чем тогда, в прошлом. Так в стихотворении "То не муза"
любимая тогда не равна любимой теперь -- это две разные экзистенции.
Горячей ли тебе под сукном шести
одеял в том садке, где -- Господь прости --
точно рыба -- воздух, сырой губой
я хватал что было тогда тобой.36
Несмотря на то, что конечность человеческого бытия понимается каждым,
переживаться оно начинает каждым по-раэному и в разное время. Вехами
переживания становятся или болезни, или/и очевидные признаки старения как
физического, так и психологического. Однако если смерть легко поддается
объективизации, вытеснению из субъективной сферы сознания -- "смерть -- это
то, что бывает с другими" -- старение и болезни объективизируются с большим
трудом, ибо их черты вполне материальны. Поэтому старение -- это всегда мое
старение, а болезнь -- моя болезнь. Смерть в таком смысле не переживается,
ибо она не имеет длительности. Мысль об отсутствии у смерти длительности
выражена у Бродского в спайке с контекстом о самоубийстве как грехе малого
порядка. О человеке нужно судить не по тому, как он лишил себя жизни, а по
тому, как он жил:
Годы
жизни повсюду важней, чем воды,
рельсы, петля или вскрытие вены:
все эти вещи почти мгновенны,
("Памяти Т. Б.")37
На посылке об отсутствии у смерти длительности, ее мгновенности
построен знаменитый силлогизм Эпикура о том, что фактически человек не знает
смерти: когда он жив -- ее нет, когда она пришла -- его нет. Все это,
конечно, никак не снимает переживания человека своей смерти при жизни.
Старение же -- всегда лично и конкретно -- это прежде всего то, что
происходит со мной. Личностный аспект болезни и старения отражен в поэзии
Бродского в конкретных деталях, присущих не лирическому герою, а самому
поэту. Ламентации исходят от конкретного пишущего эти строки Я, а не маски
или персоны. Это вовсе не значит, что читатель не подвергает эти ламентации
универсализации, примериванию к себе. Но изначально он чувствует, что для
поэта они -- не поза, а искренний серьезный разговор и чаще даже не с
читателем, а с самим собой.
Походя отметим, что это вообще любимая позиция Бродского -- беседовать
с самим собой в одиночестве. Диалог встречается в нескольких ранних стихах,
беседа с читателем крайне редка, если и есть обращения к кому-либо, то, как
правило, к лицам "за тридевять земель", умершим или небожителям -- то есть
разговор однонаправленный. В раздумьях о старении поэт останавливается на
конкретных деталях, с точки зрения традиционной поэзии весьма
натуралистических:
В полости рта не уступит кариес
Греции древней по крайней мере.
Смрадно дыша и треща суставами
пачкаю зеркало,
("1972 год")38
Или в другом стихотворении, затрагивающем эту тему:
Но, видать, не судьба, и года не те,
И уже седина стыдно молвить где,
Больше длинных жил, чем для них кровей,
Да и мысли мертвых кустов кривей.39
Как и во многих других случаях тема старения или тема болезни
превращается в лейтмотивную и появляется в стихотворениях, впрямую ей не
посвященных:
Могу прибавить, что теперь на воре
уже не шапка -- лысина горит,
("Одной поэтессе")40
Запах старого тела острей, чем его очертанья.
("Колыбельная Трескового Мыса")41
я, прячущий во рту
развалины почище Парфенона...
("В озерном краю")42
Натурализм деталей в данном случае оправдан натурализмом самой жизни --
к сожалению, эти признаки старения -- реальность, а не выдумка, не сгущение
красок.
Если тема старения появляется в основном в зрелый период "Конца
прекрасной эпохи" и "Части речи", то тема болезни лейтмотивно проходит через
все творчество с самых первых стихотворений:
Осенний сумрак листья шевелит
и новыми газетами белеет,
и цинковыми урнами сереет,
и облаком над улочкой парит,
и на посту троллейбус тарахтит,
вдали река прерывисто светлеет,
и аленький комок в тебе болеет
и маленькими залпами палит.
("Шествие", 13. Городская элегия, Романс усталого человека)43
В связи с этим стоит отметить, что тема болезни, умирания и смерти была
для Бродского не просто отвлеченным философским интересом, но конкретным
личным переживанием. Она присутствует в его лучших ранних стихах:
"Художник", "Стихи пол эпиграфом", "Рыбы зимой", "И вечный бой...",
"Гладиаторы", "Памятник Пушкину", "Стихи о слепых музыкантах", "Стансы" и
др. Легче назвать стихотворения, где эта тема не затрагивается.
Знаменательно, что во многих стихотворениях Бродский размышляет конкретно о
своей смерти, а не только о смерти вообще:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темносиний
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду,
("Стансы")44
Лейтмотивной темой ряда стихотворений является тема "сумасшествия" --
ожидание его или переживание неминуемой или миновавшей угрозы:
Наступила зима. Песнопевец,
не сошедший с ума, не умолкший...
("Орфей и Артемида")45
В эту зиму с ума
я опять не сошел. А зима,
глядь и кончилась...
("Стихи в апреле")46
-- через
двадцать лет, окружен опекой
по причине безумия, в дом с аптекой
я приду пешком.
("Прощайте, мадемуазель Вероника")47
Тема старения и болезни человека непосредственно связана с темой страха
смерти, а через нее с осознанием оппозиции "человек :: вещь" как отношения
переживающей свое существование и страдающей материи к материи, лишенной
сознания и бесчувственной.
Перед лицом времени человек и вещь ничем не отличаются друг от друга,
представляя собой лишь сгустки материи, рано или поздно обреченные на
распад. Человек же знает, что обыкновенно вещи живут намного дольше, отсюда
его зависть к вещам, к их долгожительству, к отсутствию в них боли,
страдания, старения, страха смерти. Освободиться от всего этого человек
может лишь в результате смерти, которая и знаменует переход человека в вещь:
Вот оно -- то, о чем я глаголаю:
о превращении тела в голую
вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,
но в пустоту -- чем ее ни высветли.
Это и к лучшему. Чувство ужаса
вещи не свойственно. Так что лужица
подле вещи не обнаружится,
даже если вещица при смерти,
("1972 год")48
Все это говорится, конечно, не из тайной зависти к вещи, а для того,
чтобы раскрыть для себя и для людей весь трагизм их существования, о котором
они стараются не думать, вытесняя мысли о смерти на второй план, то есть при
полном осознании конечности человеческого бытия как бы допуская свое
бессмертие: "Смерть -- это то, что бывает с другими." В результате такой
настроенности поэзии Бродского, она звучит как призыв к человеку смело
взглянуть в глаза своему бытию в мире, осознать его трагичность и начать
жить подлинной жизнью -- позиция во многих чертах напоминающая
