место с соответствующим отрывком из Библии:
12. Ангел сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним
ничего; ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего,
единственного твоего, для Меня.
И далее через несколько строк:
15. И вторично воззвал к Аврааму Ангел Господень с неба,
16. И сказал: Мною клянусь, говорит Господь, что, так как ты сделал сие
дело, и не пожалел сына твоего, единственного твоего,
17. То Я благословляя благословлю тебя, и умножая умножу семя твое, как
звезды небесные и как песок на берегу моря: и овладеет семя твое городами
врагов твоих;
18. И благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты
послушался гласа Моего.150
У Бродского идейная посылка монолога Ангела совсем иная: в ней делается
упор не на будущее величие народа и поражение его врагов, а на отсутствие в
мире зла. Мысль же о будущем умножении потомства звучит глухо и скорей в
плане желаемого, чем действительного (wishful thinking):
"Довольно, Авраам. Всему конец.
Конец всему, и небу то отрадно,
что ты рискнул, -- хоть жертве ты отец.
Ну, с этим все. Теперь пойдем обратно.
Пойдем туда, где все сейчас грустят.
Пускай они узрят, что в мире зла нет.
Пойдем туда, где реки все блестят,
как твой кинжал, но плоть ничью не ранят.
Пойдем туда, где ждут твои стада
травы иной, чем та, что здесь; где снится
твоим шатрам тот день, число когда
твоих детей с числом песка сравнится."
Иной оказывается и психологическая атмосфера отрывка. Ангел не
возвещает и обещает, а отбирает нож и утешает Авраама, понимая какую
душевную драму он только что пережил, другими словами, Ангел обращается к
Аврааму по-человечески. Синтаксически такой процесс успокаивания выражен
использованием простых нераспространенных предложений, иногда в одно слово,
вообще свойственных подобной ситуации в реальной жизни:
Довольно, Авраам, испытан ты.
Я нож забрал -- тебе уж он не нужен.
Холодный свет зари залил кусты.
Идем же, Исаак почти разбужен.
Довольно, Авраам. Испытан. Все.
Конец всему. Все ясно. Кончим. Точка.
Довольно, Авраам. Открой лицо.
Достаточно. Теперь все ясно точно."
В принципе этим монологом кончается библейское сказание об Исааке и
Аврааме, но не кончается поэма Бродского. За ним следует еще одно лирическое
отступление, данное от лица некоего пастуха, глядящего сверху вниз: "С горы
глядит пастух." Кто этот пастух не сказано, то ли Авраам, то ли Бог. Ясно
только, что в пастуха на время переселился автор, чтобы выразить свои идеи.
Это лирическое отступление "о ноже и доске" становится метафизическим
центром поэмы, к которому с{х|в}одятся почти все его темы. Проблема "ножа и
доски" символически связана с кульминационной сценой библейского сказания --
ножом в руке отца, занесенного над телом сына. Однако философски этот образ
значительно шире и глубже. Это общий закон жизни в миниатюре, постоянная
борьба материи с самой собой, борьба, при которой сами понятия "поражения" и
"победы" весьма и весьма относительны. Диалектическая борьба
противоположностей и есть жизнь лишь потому, что противоположности
одновременно и родственности, они сделаны из одного материала как Авраам и
Исаак. Нож -- лишь орудие их разделяющее и одновременно соединяющее, поэтому
он всегда и остается, по словам Бродского, "слугою двух господ: ладони и
доски..." Иными словами, "агрессивное начало" (ладонь) никак не может
предсказать исхода дела из-за наличия "противодействующего субъекта"
(доски). Авраам (ладонь) не знает, как он будет жить дальше, если убьет сына
(доска). Бог (ладонь) не знает заранее как сможет себя повести человек
(Авраам, он же -- нож в руке Господа, его оружие), если он посягнет на плоть
от плоти своей, то есть на себя самого. Поняв, что убийство отцом сына
ничего в сущности не докажет, ибо Авраам не знает себя и не управляет собой
полностью, как и Бог Авраамом, Создатель решает остановить испытание.
Человек -- божье созданье, неожиданно оказывается для Бога
"противодействующим субъектом", т.е. в своих помыслах и действиях не вполне
предсказуемым Богом, то и дело выходящим из-под его контроля. Орудие Бога
становится неэффективным, застревает в им же созданной материи:
Вонзаешь нож (надрез едва ль глубок)
и чувствуешь, что он уж в чьей-то власти.
Доска его упорно тянет вбок
и колется внезапно на две части.
А если ей удастся той же тьмой
и сучья скрыть, то бедный нож невольно,
до этих пор всегда такой прямой,
вдруг быстро начинает резать волны.
Парабола "о ноже и доске" продолжает и метафорическую тему
"куста-народа". Народ (доска) несет в себе генетическую память своего
исторического развития, генеалогического древа, куста, отраженного в
трещинах доски. Эти трещины находятся в постоянной диалектической
борьбе-развитии, обусловленной постоянным столкновением-преемственностью
отцов и детей:
Все трещины внутри сродни кусту,
сплетаются, толкутся, тонут в спорах,
одна из них всегда твердит: "расту",
и прах смолы пылится в темных порах.
Рост народа определяет его целостность, однородность его материала --
"вход" в сей дом со "стенкой" слит, поэтому "агрессивное начало" (нож)
встречает неизменное сопротивление. Отсюда и третья тема поэмы, вплетенная в
параболу -- о невозможности уничтожить народ полностью, вырезав его или
стопив в печах.
Следующее лирическое отступление, разворачивающееся на фоне российского
пейзажа, сродни как лирическим отступлениям "о горе" (мыслью о бесконечности
пути), так и параболе "о ноже и доске": мчащийся по земле поезд "режет"
материю, устремляясь в бесконечность, снова обозначенную графически цифрой
8:
Бесшумный поезд мчится сквозь поля,
наклонные сначала к рельсам справа,
а после -- слева -- утром, ночью, днем,
бесцветный дым клубами трется оземь --
и кажется вдруг тем, кто скрылся в нем,
что мчит он без конца сквозь цифру 8.
Он режет -- по оси -- ее венцы,
что сел, полей, оград, оврагов полны.
По сторонам -- от рельс -- во все концы
разрубленные к небу мчатся волны.
И далее проблема ладони, ножа и доски перекодируется в терминах
несущегося состава:
Сквозь цифру 8 -- крылья ветряка,
сквозь лопасти стальных витков небесных,
он мчит вперед -- его ведет рука,
и сноп лучей скользит в холмах окрестных.
Такой же сноп запрятан в нем самом,
но он с какой-то страстью, страстью жадной,
в прожекторе охвачен мертвым сном:
как сноп жгутом, он связан стенкой задней.
Летит состав, во тьме не видно лиц.
Зато холмы -- холмы вокруг не мнимы,
и волны от пути то вверх, то вниз
несутся, как лучи от ламп равнины.
Поэма заканчивается лирическим отступлением, которое непосредственно
вводит в повествование третьего героя -- автора, который так же как Исаак
ассоциируется со свечой. Шире -- горящая свеча символизирует человека в
единстве его телесной (воск) и духовной (пламя) субстанции. Свеча горит
"всего в одном окне" вопреки враждебной окружающей действительности,
нацеленной на то, чтобы погасить ее пламя. Поэт (свеча) находится в комнате,
полное одиночество его подчеркивается враждебной средой, бесконечность
которой перелается приемом расширения пространственных ориентиров: комната,
дом, двор, ночь: "Двор заперт, дворник запил, ночь пуста." Враждебная среда
представлена сразу на двух метафорических уровнях -- она и тюрьма пламени
(духа) и одновременно чуждая среда -- вода, море. О засовах и задвижках этой
тюрьмы говорится в морских терминах:
Засовы, как вода, огонь обстали.
Задвижек волны, темный вал щеколд,
на дне -- ключи -- медузы, в мерном хоре
поют крюки, защелки, цепи, болт:
все это -- только море, только море.
Несмотря на враждебную среду пламя продолжает гореть. Выражение "язык
свечи" в последнем четверостишии, будучи уже само по себе метафорой-клише,
реализуется во вторичном значении как язык (речь) человека (поэта), и шире,
его сознание, которое не постигает мысли о спасении (переходе духа в тело, а
тела -- в дух), страшится своей конечности:
-- Но сам язык свечи,
забыв о том, что можно звать спасеньем,
дрожит над ней и ждет конца в ночи,
как летний лист в пустом лесу осеннем.
Закончим анализ поэмы составлением структурного плана ее частей:
1) Диалог современного Исака и Абрама.
2) Отступление о символике усекновения имен Исаак и Авраам.
3) Диалог библейского Исаака и Авраама.
4) Начало сюжета.
5) Первое отступление "о горе".
6) Продолжение сюжета: встреча с кустом.
7) Лирическое отступление "о кусте", перемежающееся с повествованием о
пути к жертвеннику.
8) Продолжение сюжета: сцена у костра.
9) Сон Исаака.
10) Продолжение сюжета; сцена готовности к жертвоприношению, явление
Ангела и его монолог.
11) Второе отступление "о горе".
12) Продолжение сюжета: конец монолога Ангела.
13) Лирическое отступление "о ноже и доске".
14) Продолжение сюжета: сцена "Исаак и Ревекка" из другого библейского
эпизода.
15) Диалог современного Исака с Абрамом.
16) Отступление о буквенной символике имени Исаак.
17) Диалог современного Исака и Абрама.
18) Современный летний сельский пейзаж с идущим поездом.
19) Современный городской пейзаж, дом автора, его комната, стол,
бумага, свеча в подсвечнике.
20) Видение "о лисе" и символика подсвечника, свечи и пламени.
Поэма "Исаак и Авраам" замечательна еще и тем, что это первое
полнокровное поэтическое произведение повествовательного жанра у Бродского,
если не считать "Холмов", сюжет которых все-таки несколько схематичен и
целиком находится в подчинении философской идеи смерти как непосредственной
составляющей жизни. В то же время "Исаак и Авраам" для жанра
повествовательной поэмы на русской почве -- вещь весьма новаторская, искусно
уравновешивающая рассказ собственно со сложной символикой, метафоричностью и
философским переосмыслением события. Такая комбинация едва ли характерна для
русской нарративной поэзии как старой, так и новой.
10. Мир глазами туриста
Жанр стихотворения-авторского путеводителя -- один из самых устойчивых
в западноевропейской поэзии: он характерен почти для всех ее течений,
периодов и школ. Классицисты и романтики особенно часто пользовались этим
жанром -- первые, потому что могли размышлять в его рамках о вечных вопросах
жизни и мироздания, вторые -- о любви, о смерти и о себе. Вообще новое
место, посещаемое поэтом, -- прекрасная отправная точка и разгонная площадка
для разнообразных лирических и философских излияний, которые было бы труднее
выразить, не будь под рукой этого многоцветного экскурсионного материала,
все скрепляющего {ло|ма}гическим цементом своего безапелляционного "a`
propos". С другой стороны, новые места, действуя на воображение поэта,
возбуждая и обостряя чувства, заставляют его глубже вникнуть в круг
волнующих его вопросов, сильнее пережить и перечувствовать прошлое и
настоящее, а иногда и предугадать будущее.
Стихотворение-путеводитель формально имеет и то преимущество, что даже
в своем примитивнейшем виде представляет читателю место глазами поэта, т.е.
