блаженства, и попросил его научить меня им. Он несколько удивился моему
выбору, но согласился и прочел их несколько раз. Я напряг все силы, собрал
их воедино, чтобы запомнить слова молитв. Вскоре я знал их назубок и был
готов начать новую жизнь. Теперь у меня было все, что для этого нужно, и я
ликовал при мысли, что скоро придет конец дням моих унижений и наказаний. До
сих пор я был крохотным клопом, раздавить которого мог каждый. Но теперь
ничтожная букашка превращалась в грозного быка.
Нельзя было терять ни минуты. Каждый свободный момент мог быть
использован еще для одной молитвы и дополнительных дней блаженства на
небесном счету. Скоро я буду вознагражден Божьей милостью, и Гарбуз больше
не будет мучать меня.
Теперь все время я посвящал чтению молитв. Я проговаривал их быстро,
одну за другой, иногда включая и такие, которые приносили не много дней
блаженства. Я не хотел, чтобы на небесах решили, что я полностью отказался
от менее ценных молитв. В конце концов никто не может провести Бога.
Гарбуз не мог понять что со мной произошло. Видя, что я постоянно
что-то бормочу и мало обращаю внимания на его угрозы, он заподозрил, что я
заколдовываю его цыганскими заклинаниями. Я не хотел говорить ему правду, я
боялся, что он сумеет как-нибудь помешать мне молиться или, что еще хуже,
использует на небесах свой авторитет старшего христианина, чтобы сделать мои
молитвы недейственными либо перевести их в свой, несомненно пустой сундук.
Он принялся бить меня еще чаще. Иногда он обращался ко мне на середине
молитвы, и я, не желая лишиться дней блаженства, которые ею зарабатывал,
медлил с ответом. Гарбуз посчитал, что я начинаю смелеть и решил поставить
меня на место. Но он побаивался, что я осмелею и расскажу священнику о
побоях. Теперь моя жизнь состояла из чтения молитв и избиений.
С ранней зари до поздней ночи я беспрерывно бормотал молитвы и, теряя
счет заработанным уже дням, видел, как растет их гора. Так будет, пока
какой-нибудь святой, прогуливаясь по небесным лугам, не остановится и не
посмотрит одобрительно на стаи молитв, воробьями взлетающих с земли -- все
от маленького, черноволосого, черноглазого мальчика. Я представлял, как мое
имя упомают на совете ангелов, затем младших святых, потом среди главных --
и так все ближе и ближе к небесному престолу.
Гарбуз решил, что я перестал его бояться. Даже когда он избивал меня
сильнее, чем обычно, я не терял времени понапрасну и зарабатывал дни
небесного блаженства. Потом приходила боль, но предстоящее блаженство было
уже навсегда заперто в сундуке. Сейчас мне было так плохо лишь потому, что
раньше я не знал о таком замечательном способе обеспечить себе хорошее
будущее. Мне нельзя было терять ни минуты, нужно было наверстать упущенное
за прошедшие годы время.
Теперь Гарбуз подозревал, что я вошел в цыганский транс и что это может
принести ему вред. Я поклялся, что всего лишь молюсь Богу, но не убедил его.
Его предчувствия вскоре подтвердились. Корова выломала двери сарая,
забралась в соседский сад и нанесла его хозяевам большой ущерб. Разъяренные
соседи пришли к Гарбузу и в отместку вырубили у него все груши и яблони.
Гарбуз в тот день был мертвецки пьян, а Иуду надежно удерживала прочная
цепь. На следующий день в курятник забралась лиса и задушила несколько
лучших несушек. И в тот же вечер одним ударом Иуда убил гордость Гарбуза --
великолепную индейку, которую тот совсем недавно купил за большие деньги.
Гарбуз совсем потерял самообладание. Он напился самогона и выдал мне
свой секрет. Он давно уже убил бы меня, если бы не боялся своего покровителя
Святого Антония. Он также понимал, что я сосчитал его зубы и, что моя смерть
будет стоить ему многих лет жизни. Хотя, добавил он, если меня случайно
загрызет Иуда, то мои заклинания не подействуют на него, да и Святой Антоний
не будет гневаться.
Между тем тяжело заболел священник. Очевидно, он простудился в
выстуженной церкви. Лежа в постели, он в бреду разговаривал с самим собой и
с Богом. Как-то раз Гарбуз велел отнести священнику несколько яиц. Я
взобрался на забор, чтобы посмотреть на него в окно. Его лицо было очень
бледное. Его сестра, низенькая полная женщина с заколотыми в пучок волосами,
хлопотала возле кровати, а местная знахарка пускала ему кровь и ставила
пиявки. Они присасывались к телу и становились плоскими.
Это поразило меня. Ведь за свою добродетельную жизнь священник должен
был накопить огромное количество дней блаженства, и вот все равно он
заболел, как обыкновенный человек.
Приход принял новый священник, старый, лысый, с тонким пергаментным
лицом. На сутане он носил фиолетовую повязку. Увидев меня в церкви, он
подозвал меня и спросил, откуда я взялся здесь, такой чернявый. Органист,
заметив нас вместе, быстро шепнул несколько слов священнику. Тот благословил
меня и удалился.
Потом органист сказал мне, что новый настоятель не хочет, чтобы я так
открыто приходил в церковь. Здесь бывают разные люди, и хотя настоятель
верит, что я не еврей и не цыган, подозрительные немцы могут подумать иначе,
и тогда приход будет жестоко наказан.
Я быстро побежал к алтарю и начал молиться, читая прежде всего те
молитвы, за которые полагалось побольше дней блаженства. Времени у меня
оставалось совсем немного. Как знать, может быть молитвы, прочитанные у
алтаря, под печальными глазами Сына Божьего и материнским взором Девы Марии,
ценятся больше, чем прочитанные в другом месте? Отсюда их путь на небеса
должен быть короче. Или, может быть, туда их доставит особый посланец на
специальном скоростном транспорте? Органист увидел, что я еще не ушел, и
снова напомнил мне о словах нового священника. С грустью попрощался я с
алтарем и всеми знакомыми мне предметами.
Дома меня поджидал Гарбуз. Как только я вошел, он потащил меня в
угловую комнату. Там, на потолке, в метре друг от друга, были закреплены два
больших крюка. С каждого свисало по ременной петле. Гарбуз встал на табурет
и, высоко подняв меня, велел схватиться за петли руками. Потом он отпустил
меня и привел в комнату Иуду. Он вышел и закрыл за собой дверь.
Увидев меня висящим под потолком, пес сразу же кинулся на мои ноги. Я
поджал их и он пролетел мимо в нескольких сантиметрах от моих пяток. Он
снова прыгнул -- и снова промахнулся. Подпрыгнув еще несколько раз, пес
улегся и стал ждать.
Мне нужно было следить за ним. Если опустить ноги -- до пола было не
больше двух метров, -- Иуда легко мог достать пятки. Я не знал, как долго
мне предстояло здесь висеть. Я понял, Гарбуз рассчитывает, что я свалюсь
Иуде прямо в пасть. Это перечеркнуло бы все мои усилия последних месяцев и
свело бы на нет то, что я пересчитал его зубы. Когда, напившись водки,
Гарбуз храпел, разинув рот, я много раз пересчитывал его отвратительные зубы
-- все до одного, даже желтые, заросшие деснами, те, что глубоко во рту.
Когда он бил меня особенно долго, я напоминал ему сколько, у него зубов.
Если он не верил мне, то мог бы пересчитать их сам. От моих глаз не укрылись
ни гнилые, ни заросшие деснами, ни расшатанные. Поэтому недолго бы ему
пришлось пожить, если бы он убил меня. Однако, если бы меня растерзал Иуда,
совесть у Гарбуза осталась бы чиста. Тогда бы он не боялся возмездия и его
покровитель Святой Антоний не взыскивал бы с него за мою нечаянную гибель.
У меня начали отниматься плечи. Разжимая и сжимая руки и медленно
опуская ноги к полу, я перемещал центр тяжести и давал отдохнуть разным
мышцам. Иуда лежал в углу и притворялся спящим. Но я знал его хитрости,
также как, впрочем, и он мои. Он знал, что у меня еще хватит сил, чтобы
поджать ноги быстрее, чем он в них вцепится. Поэтому он дожидался момента,
когда усталость победит меня.
Боль в теле металась в двух направлениях -- от рук к плечам и шее и от
ног к животу и спине. Эти разные боли пробирались к середине моего тела, как
два крота, роющие ход навстречу друг другу. Боль в руках переносить было
легче. Я по очереди давал им отдохнуть, перенося вес с одной руки на другую,
расслаблял мышцы, потом снова их нагружал, повисал на одной руке, пока в
другой восстанавливалось кровообращение. Боль в ногах и животе была
назойливее и, однажды начавшись, не думала затихать. Она походила на личинку
жука-древоточца, которая нашла уютное местечко под сучком и осталась там
навсегда.
Такую всепроникающую тупую боль я ощущал впервые. Наверное, так больно
было человеку, расправой над которым пугал меня Гарбуз. Тот человек
вероломно убил сына зажиточного крестьянина, и отец решил отомстить ему так,
как это делали в старину. Вместе с двумя братьями он привел убийцу в лес.
Там уже было приготовлено трехметровое бревно, заостренное с одной стороны
как, гигантский карандаш. Они положили его на землю и уперли тупым концом в
дерево. Потом жертву привязали за ноги к сильным коням и нацелили острие
столба ему между ног. Легко понукаемые кони насадили человека на заостренный
столб, который постепенно погружался в тугое тело. Когда острие вошло
достаточно глубоко вовнутрь жертвы, мужчины подняли столб, установили его в
заранее вырытую яму и ушли, оставив убийцу умирать.
Теперь, свисая с потолка, я мог представить муки того человека и
услышать, как он выл ночью, пытаясь поднять к бесстрастному небу плетьми
повисшие вдоль раздувшегося тела руки. Наверное он был похож на птицу сбитую
с дерева из рогатки и упавшую в высохший колючий бурьян.
Внизу, все еще притворяясь безразличным, проснулся Иуда. Он потянулся,
почесал за ухом и стал выкусывать из хвоста блох. Иногда он равнодушно
поглядывал на меня, но, увидев поджатые ноги, раздраженно отворачивался.
Лишь однажды ему удалось меня перехитрить. Я поверил, что он задремал и
выпрямил ноги. Иуда, как кузнечик взвился в воздух. Я не успел поджать одну
ногу, и собачьи зубы немного поцарапали мне пятку. От страха и боли я едва
не свалился на пол. Иуда победно облизнулся и устроился у стены. Прищурясь,
он наблюдал за мной и ждал.
Я уже не мог держаться. Решив спрыгнуть, я продумывал оборону, хотя и
понимал, что не успею даже сжать руку в кулак, как пес вцепится мне в горло.
И тут я вспомнил о молитвах.
Я стал переносить вес с одной руки на другую, вертеть головой, дергать
ногами. Иуда обескураженно смотрел на эту демонстрацию силы. В конце концов
он отвернулся к стене и оставил меня в покое.
Время шло и молитвы мои множились. Тысячи дней блаженства пронзили
соломенную крышу и понеслись на небеса.
Уже вечерело, когда Гарбуз вошел в комнату. Он поглядел на мое мокрое
тело, лужицу пота на полу, рывком сдернул меня с ремней и пинками выгнал
пса. Весь вечер я не мог ходить и двигать руками. Я лежал на полу и молился.
Моих молитв на небесах уже наверняка было больше, чем пшеничных зерен в
поле. Каждая минута, каждый день должны быть учтены на небе. Возможно именно
сейчас святые обсуждали, как бы получше устроить мою дальнейшую жизнь.
Гарбуз стал подвешивать меня каждый день -- то утром, то -- вечером. А
если бы Иуде не было нужно ночью стеречь усадьбу от лисиц и воров, он
подвешивал бы меня и ночью.
Всякий раз повторялось одно и то же. Пока у меня еще были силы, пес
спокойно растягивался на полу, притворяясь спящим, или гонял блох. Когда мои
руки и ноги начинали болеть сильнее, он настораживался, словно чувствуя, что
происходит внутри моего тела. Пот стекал с меня, струясь ручейками по
напряженным мышцам, и громко капал на пол. Едва я опускал ноги, Иуда
